Хозяин дома пожимает плечами. Ему немного больно это делать.

— Механика опасна. Медицина опасна. А уж химия… — синьор Петруччи фыркает себе под нос, видимо, ему есть, что вспомнить. — А если судить по дальним последствиям, то я не знаю дисциплины опаснее теологии.

Скучный ход, думает гость. Избитый. Те, кто поглупее, приводят совсем смешные отговорки. Почему мне нельзя, а соседу можно. А что мне еще было делать. Я не хотел, оно как-то само. Не думал, что получится так плохо. Более сообразительные любители запретных исследований обычно говорят, что все опасно. А что нож, что нож… да убить и пальцем можно! А что теория магии, да от обычного инженерного дела — глядишь, и крепости нет!..

— Так что, — говорит хозяин дома, — если вы предложите мне отказаться от занятий, я не смогу вам этого по совести пообещать. Но я не рискну сказать, что понимаю, с чем имею дело. Некоторое время назад я был уверен, что способен хотя бы приблизительно оценить и масштаб, и природу, и характер взаимодействия… ну вы представляете себе, что временами происходит с такими уверенными людьми?

Да уж. В лучших случаях их приходится потом долго учить снова быть людьми — жить, думать, чувствовать, принимать решения. О худших и вспоминать не хочется. Но синьор Петруччи, кажется, отделался легким испугом. И даже не испугом, а недоумением и чувствительным щелчком по самолюбию. Повезло. Или он что-то сделал правильно, сам того не понимая.

— Чем же вас не устраивает официальное объяснение Церкви? — Еще один, желающий на своем опыте убедиться в том, что это правдивое, честное, абсолютно точное объяснение. И конца-края этим желающим нет. От вечных льдов на севере до вечных песков на юге.

— Тем, что оно не совпадает с результатами, полученными опытным путем, — спокойно отвечает Петруччи. — У меня самого сейчас ничего не сходится, просто загадка на загадке, непонятно даже, с чего начинать и за что тянуть. А как я жив остался, я и вовсе не понимаю. Но в одном у меня сомнений нет — то, с чем я имел дело, чем бы оно ни было — не злая сила. Очень опасная. Очень страшная. Очень большая. И недобрая, по нашим меркам. Но она не любит зла и не толкает творить зло. Возможно… теперь мне это кажется куда более вероятным, Орден прав на уровне практики. Но на уровне теории — пока что оно выглядит много сложнее.

Чтобы узнать, о чем именно сиенец говорит, нужно его допрашивать с пристрастием. А законных оснований нет. Колдовских обрядов он не совершал, зеркала не портил, жертвы не приносил. Ни в прошлом месяце, ни в прошлом году, да вообще никогда. Что ж, настаивать пока необходимости нет…

— Кто же толкает на зло, синьор Петруччи? А кто обезволивает человека, превращая его в инструмент совершения зла? — Не буду спрашивать, кому я противостою почти три десятка лет, думает гость, не поможет и не убедит. А вот одержимые — весьма поучительный предмет для беседы.

— Зло внутри нас, — убежденно сказал сиенец. — Настоящий дьявол. Ему не нужны зеркала, мы ему все открываем сами. А то, что вселяется в одержимых… вот это одна из тех вещей, которые у меня не сходятся.

— А почему, собственно, вы пытаетесь наделить… предмет нашей беседы строго ограниченным набором качеств? Об этой силе недаром говорят, что она — обезьяна Господа нашего. А у обезьян весьма разнообразные ужимки.

— Потому что я еще не видел обезьяны, которая в одинаковых условиях вела бы себя одинаково. Предсказуемо.

Он не боится. Он меня совершенно не боится — и это говорит о синьоре Петруччи в сто раз больше, чем все остальное, взятое вместе. Он убежден, что я честен и что меня интересует истина. Он знает, что невиновен. С его точки зрения, у него нет никаких причин для страха. И, кажется, кажется, это ощущение правоты, допустимости — оно не только внутри него, но и отчасти вокруг. Совсем странно.

— Изучение того, что вы называете силой — дело благое. Чем больше мы узнаем о нечистом духе, тем надежнее сможем противостоять его искушениям и стремлению причинять вред. А оно есть, это стремление, как бы вам не хотелось разделить разные маски, увидеть в притворном добре, творимом только чтобы запутать и надежнее увлечь, разные сущности. Нет, это разные ипостаси. Ложь простая и ложь утонченная… — слегка сбился, нужно вернуться к сути дела. — Но это, как я уже сказал, еще и крайне опасное дело. Мы очень хорошо это знаем. Когда с Сатаны срываешь маску, он ведет себя сообразно своей природе. Синьор Петруччи, нужно ли вам открывать уже открытое и лично убеждаться в уже известном, рискуя гибелью и души, и тела?

— Я не думаю, что убеждаюсь в уже известном. Поверьте, у меня есть к этому основания. У меня, к сожалению — или к счастью — нет таланта к магии, поэтому там, где вы просто чувствуете или слышите, я могу полагаться только на умозаключения и опыты. Но если бы вы увидели во мне то, что узнали — вы бы разговаривали со мной не один и иначе, не так ли? Рассматривайте это как… косвенное доказательство того, что я, нет, не прав. Могу быть прав.

— Вы сделали ошибочное умозаключение, синьор Петруччи. Ваше доказательство правоты не является доказательством. — Видел бы он себя со стороны…

Заключение инквизиционного суда стало бы однозначным и единогласным: состоит в сношениях с Дьяволом. Но судить его пока не за что: сам колдовства не творит, других к тому не побуждает. Просто, извольте осознать, завел дружбу с Сатаной. Бескорыстную, питаемую лишь ученым интересом.

И как это вообще возможно? Метода какова?..

— Вы не представляете себе, в какое искушение меня вводите, — улыбается хозяин. — Но моя откровенность может повредить другим делам и другим людям, не имеющим отношения к предмету спора.

Синьор Петруччи складывает руки перед собой, ладонь к ладони. Вид у него, будто он придумал какую-то очень веселую каверзу. А если еще раз приглядеться, очень тщательно приглядеться, то выходит странное: помимо Сатаны, вонь которого не спутаешь ни с чем, сиенец состоял, сравнительно недавно, в связи с одной из тех древних сил, которые не дружественны, а порой и враждебны Дьяволу. Они существуют, они порой даже вмешиваются в людские дела, но редко или никогда не обнаруживают себя перед людьми… Этот смелый человек, кажется, добрался и до одного из таких духов. У философа разнообразные интересы, но, увы, к Сатане он обращается много чаще. То-то у него концы с концами не сходятся. Что ж, посмотрим. Может быть, он разберется раньше, а, может быть, и мы.

— Я не собираюсь уезжать из Ромы, во всяком случае, уезжать надолго. Я всегда буду рад видеть вас или любого из ваших коллег. Впрочем, возможно это не вполне удобно для вас… как только я смогу свободно передвигаться, мне не составит труда регулярно появляться в любом подходящем месте. Я допускаю, что я не прав. И если я ошибаюсь, я вряд ли замечу ошибку вовремя. И потом, это просто слишком большая сила. Даже если я прав, я могу зайти чересчур далеко.

Пожалуй, больше говорить пока не о чем. Только, кажется, когда появится тема для беседы, предмет изучений синьора Петруччи придется отдирать от синьора Петруччи… или выдирать из синьора Петруччи вполне обычным образом. Что, конечно, убедит упрямого синьора, но доставит ему не слишком много удовольствия. Кроме чисто научного.

Что ж, мы подождем. Мы умеем ждать. Сиенец может открыть что-нибудь новое — деталь, штрих, особенность. Это окажется полезным. Но рано или поздно он оступится. Тех, чье тщеславие толкает на подвиги и добрые дела, нечистый дух улавливает также надежно, как тех, кто обуян гневом или алчностью.

— Вы предлагаете достойные условия. Нам и самим интересно, что ж, пусть так и будет. Но… послушайте, что я вам скажу сегодня. Вы не покупали у этой силы возможность открыть клад, уничтожить соперника, добиться любви, вновь обрести молодость или получить признание. Вы не приносили ей в жертву ни человека, ни петуха. Вы не можете быть преследуемы Трибуналом. Пока. Пока, синьор Петруччи. Потому что то, с чем вы заигрываете — это все тот же Сатана. Не только я вижу это. Я никогда не позволил бы себе делать выводы на основании лишь своих наблюдений. И когда предмет ваших интересов подтолкнет вас на скользкую дорожку, мы будем говорить не так и не о том, вы это понимаете?