А вот, собственно, и представитель…

Все в порядке, придраться не к чему — и в лице ни тени любопытства. Мигель на молодого человека спокойно смотреть не может. Говорит, что злокозненности у него на двоих меня будет. Мол, я бы на месте мальчика уже давно позволил себя во что-нибудь втравить, продемонстрировал превосходство — и разрядил ситуацию. А Гордону нравится окружающих именно дразнить. Мол, правильного человека выбрал Хейлз изображать королеву — совершенно женская, подколодная манера.

А вот молодой человек смотрит на Мигеля с интересом крупной змеи. Заглатывает все, что видит, не меняясь в лице. Приемы боя, манеру командовать… за пару недель юноша уже начал неплохо изъясняться на толедском, хотя акцент чудовищный. Понимает же, наверное, большую часть. И вежливо благодарит. За все. За пять минут поединка — Мигелю для разминки. За каждое замечание, указание, распоряжение, за каждое слово. Всех. Начиная с господина герцога Ангулемского.

И потому что так положено, и потому что, кажется, и впрямь благодарен — и потому что это почти всех выводит из равновесия. Прав Мигель, вышла бы замечательная дама. Только в Альбе такая уже есть, а второй мир не переживет.

— Господин Гордон, — коннетабль поднял, наконец, голову — и стало видно, что он и правда в не самом лучшем настроении. — У нас в связи с вами возникли очередные дипломатические сложности. Волей Его Величества вы — представитель Каледонии на юге. Однако, ваше присутствие здесь было прямо связано с участием в кампании каледонской гвардии Его Величества, а гвардию я забираю с собой, властью коннетабля. На вас же эта власть не распространяется. Что до нового командующего армией — то вы пока не приписаны к ее составу. Соответственно, в настоящий момент единственным человеком, который правомочен распоряжаться вами в отсутствие Его Величества, являетесь вы сами. От вас требуется решение.

Вот оно, заклинание. У буриданова осла, оказывается, веснушки не только на носу, и сейчас это очевидно с нескольких шагов. Молодой человек смотрит на Чезаре, на коннетабля, потом опускает глаза к полу и наклоняет голову. Отнюдь не от излишней покорности. Дабы спрятать под полями шляпы текучее, изменчивое выражение лица. Нехорошо с его стороны лишать присутствующих такого зрелища… жаль, что Орсини здесь нет.

Кажется, объяснять перспективы каледонцу не надо. Он и сам все понимает. Но что тогда, спрашивается, заставляет его медлить? Скучает по дому?.. Или не может увязать обязанность и обязанность? Теперь, когда видно, что внутри все же есть нечто, интересно было бы понять, как это нечто работает.

Молодой человек поднимает голову:

— Ваша Светлость, я пришел к выводу, что не обладаю достаточным знанием, чтобы принять такое решение. Если в силу каких-то соображений мое присутствие действительно необходимо здесь, я останусь. Если в нем нет необходимости, последую за вами.

— В вас? Необходимость? — Все-таки порой записи на бумаге не помогают. Если бы кто-то придумал способ сохранять полную картину — голос, выражение лица, жесты, все детали обстановки, — так, как она остается в памяти… может быть, такая запись и пригодилась бы в качестве урока: как парой слов уничтожить одного юношу на месте.

И все это смертоносное неподъемное презрение пропадает втуне… нет, не пропадает:

— Тогда, господин герцог, если вы позволите, я хотел бы и далее сопровождать вас. — Какой поклон!.. Кажется, от меня только что отказался еще и великолепный учитель этикета. Кто, собственно, придумал, что каледонцы — варвары и дикари? По крайней мере одно семейство является исключением.

И у него определенно есть вкус. Дразнить коннетабля Аурелии — куда интереснее, чем младшего Орсини.

— Вы свободны, — делает короткий жест коннетабль, и бывший буриданов осел удаляется в выбранное стойло. Какая смешная потеря…

— Простите, — говорит коннетабль, — что я нарушил ваши планы. Я некогда обидел этого молодого человека. И, конечно, я об этом забыл, а он, как сами изволите видеть, нет.

— Вы повлияли на его выбор. Что ж, доминиканец остается за мной.

— Безусловно. Надеюсь, его услуги вам не понадобятся.

Последняя страница, последний росчерк пера — и последнее перо. Все, что нужно оставить генералу армии, остающейся на юге. Герцог поднимается со складного стула. Необходимое собрано, свита ждет, войска выступят как только будут готовы. Очень быстро. Не ромейские легионы, конечно — но что-то сохранилось, а что-то восстановлено коннетаблями — и нынешним, и уже покойным. А сам новоназначенный коннетабль, magister equitum, уезжает прямо сейчас. Вот эту потерю смешной не назовешь. Как всегда, не хватает слов. Те, что есть — пустые, невесомые, — годятся для чужих. Господин герцог должен был стать моим врагом… о, Аурелия!

Кузен добрался из Нарбона за семь дней. Не подвиг полковника Делабарта, конечно, но и ехал он не один, а со свитой, а по дороге, король в этом уверен, каждую минуту — и в седле, и во время ужинов, и во сне — тратил на планирование. Так что он не только явился очень, очень быстро, но его можно принять уже через пару часов после прибытия в столицу, и не потерять времени даром. Ни своего времени, ни времени господина коннетабля.

Вид у Валуа-Ангулема выразительный, но не усталый. Нет, напротив — какой-то свежий, грозный и торжествующий. Бог Марс, только вместо сияющих доспехов — блещущая белизной рубашка под камзолом. Заметно похудел — и сразу будто помолодел, даже на свои почти тридцать не выглядит. Война ему полезна? Ну что ж, этой пользы у наследника будет — успевай распорядиться.

Король кивает на кресло напротив письменного стола.

Ему придется привыкнуть к тому, что он не может называть коннетабля по имени — а в этом кресле слишком часто сидел другой человек — но сталкиваться с кузеном нос к носу, когда тот начнет мерить кабинет шагами, Людовик тоже не хочет.

— Вы едва не опередили собственного курьера, — говорит король. Это легкое преувеличение. Пакет, отправленный на следующий день после шторма, прибыл двое суток назад. И был адресован Его Величеству, а не Пьеру де ла Валле. И в нем, странным образом, не было ни слова о цепочке командования и должностях. — Как обстоят дела сейчас?

— Лучше, чем ранее. Ваше Величество, вы можете быть уверены, что к сегодняшнему дню порядок на побережье полностью восстановлен. Подробный отчет о состоянии дел вы получите, как я предполагаю, около первого сентября. От генерала Корво.

— От кого? — переспрашивает король. — Господин коннетабль, вы… рехнулись?

И опять с опозданием вспоминает, что это не тот коннетабль.

Взрыва, однако, не происходит. Кузен отчего-то не спешит подняться, это раздражает. Клод давно считал, что это кресло его по праву. Насидеться не может? Людовик ловит себя на очередной склочной мысли и осекается. Негоже. Герцог очень быстро проделал очень дальний путь. Король проводит ладонью по карте на столешнице. Побережье на западе, побережье на юге, Шампань, граница с Франконией — вот о чем нужно думать. Прохладное дерево обжигает пальцы.

— Ваше Величество не ошибается в том, что это — не то решение, которое хотелось бы принять. Но в моем распоряжении было всего три человека, способных в большей или меньшей степени справиться с военной частью задачи. У одного из них — никакого опыта. Двум другим не станут подчиняться ни папская армия, ни толедцы. Я говорю, естественно, не о прямом и открытом неподчинении… но результат не меняется от того, как его назовут. Когда речь идет о таком противнике как де Рубо, разногласия могут обойтись очень дорого.

— О Боже мой, — вздыхает король. Ему сейчас плевать, что перед ним — не только коннетабль, но и наследник, и вообще… Клод, как он есть. — Боже, Боже мой… и, конечно, никого лучше молодого человека безо всякого опыта, но с громадными амбициями, не нашлось. Допустим, разногласий не будет — но… Господин коннетабль, неужели вы настолько уверены в своем ставленнике? Поделитесь со мной причинами своей уверенности, сделайте милость!