Литмир - Электронная Библиотека

— Так вам и сказали, синьор де Монкада, чтоб вы не писали! — Лукреция.

— По-моему, все вполне ясно было сказано, — пожимает плечами ее муж.

— Да что ж тут ясного? Ну хоть сейчас объясните.

— Что огорчать не надо! И про все хорошо писать тоже не надо! Конечно, если написать «уже все хорошо», так кто угодно спросит — а что, было плохо? Вот и нечего было.

— Ну я-то как мог это понять? Я же не знал о вашем дурацком сговоре.

Да что ж они тут как дети? Отвернуться бы от родственников, подойти бы к окну, поглядеть бы на реку, она тут настоящая, большая и желтая… да нельзя. Точно выйдет не спор уже, а настоящая ссора.

— А вы бы подумали! — ядовито советует Лукреция. — Вот что вы сидите в Орлеане…

— И получаю письма от своих людей, от подчиненных, от десятка таких, как я — и хоть кто-то да обязательно упомянет же. И только семья молчит, как утопилась… Значит, точно дело плохо. Я бы от беспокойства сердце надорвал, любезная кузина.

— Так никто же, кроме вас, не написал!

— Да откуда же вы знаете?

— От брата и знаю!

— Не повезло…

— Да уж, не повезло, что вы вообще вернулись в Рому нынче весной! — еще раз топает ногой Лукреция. — Мне из-за вас написали такое…

Уго представил себе, что мог высказать сестре разъяренный старший брат… потом вспомнил самого старшего брата и решил, что воображение ему все равно откажет на полдороге.

— А вы можете радоваться, доносчик! Вас-то назвали преданным другом и родичем!

— Да чему ж мне радоваться, кузина… это ваш сиенец радоваться должен со своими советами. Извольте видеть, семейная свара из-за сущих пустяков.

— При чем тут синьор Бартоломео?! — поднимается до сих пор сидевший за столом и смотревший в недоступное окно Альфонсо.

— Так чья это затея, позвольте спросить? Вас с толку сбил, потом меня!

— Меня никто с толку не сбивал…

— …а если вы неправильно поняли вполне простые слова, так при чем тут сказавший? — рассудительно добавляет герцог Бисельи, обнимая жену за плечи.

Уго смотрит на белобрысое воплощение достоинств и добродетелей. Красив, хорошо сложен, по общим отзывам — умен, песенки хорошо сочиняет, отменно танцует, также отличный всадник — это мы проверяли, и правда, отличный; якобы очень хороший мечник — вот тут врут, уметь — умеет, но дерется с видом крайнего одолжения сопернику и всем окружающим… Воплощению достоинств хочется дать в глаз: унял бы супругу, право слово.

А может быть, это он советчика и привел…

— Да при том, что нельзя своих так обманывать.

— Кто же вас обманывал?

Ну сидел ты себе над листом бумаги, стихи, наверное, писал — так и писал бы. Вот какой стол хороший, большой, рогом инкрустирован — и даже не заставлен всякой античной мелочью для сборки пыли, как было бы в другом месте. Тут и правда пишут. Так и чирикал бы свои рифмы, молча, а не лез в чужое болото.

— Мне не сказали правды.

— Вам все сказали вполне понятным образом. Что же касается нашей небольшой договоренности, синьор Бартоломео просто не взял на себя смелость сообщать о ней. Разумная и достойная деликатность с его стороны. Простите, родич, но вы несправедливы и свою ошибку, имевшую неприятные последствия для моей супруги и остальных, называете чужой.

Ничего себе, изумляется Уго. С виду же — сущий котеночек беленький, пушистенький, а тут как будто ему колючка в… туфлю попала.

То есть, этот сиенец-ни-рыба-ни-мясо для него свой, а я — чужой?

— Я не думаю, что я совершил ошибку, — спокойно говорит Уго. — Ошибку совершил сначала тот, кто послушался опасного совета, а потом тот, кто не сказал мне о вашем решении. Зная о нем, я не стал бы вас выдавать. Одна глупость — плохо, две глупости — хуже.

— И что вы хотите сказать? — задумчиво смотрит Альфонсо.

— Синьор Петруччи не член семьи. Он мог не знать, что мне не сказали.

Герцог Бисельи — тоже весьма сомнительный член семьи, зло думает Уго, глядя на котеночка, поставившего шерсть дыбом. Без году супруг Лукреции… очередной. К сестрице его Санче я все-таки привык уже, да и знакомы ближе некуда, а братец в Роме опять-таки и года еще не провел. И невесть кого тащит в дом, слушает, а потом выгораживает, нарываясь на ссору. Но не говорить же это ему прямо в лицо? Лукреция тогда сочтет, что это как раз Уго лезет на рожон. Она тоже от этого сиенского не пойми кого в восторге.

И дернул же черт заговорить тогда… ведь от сущего безделья и легкой озадаченности, а тут человек вдвое старше, в дом вхож, с папским медиком дружбу водит, может, что умное скажет? Сказал. Надвое. Так сказал, что нарочно не придумаешь. Уго одно было ясно, Лукреции с Альфонсо совсем другое — и кто тут прав?

А с другой стороны посмотреть… так ведь откуда было сиенцу знать, что ему, Уго, никто, ну совершенно никто, от Лукреции до самого Его Святейшества об этом деле и упомянуть не додумается?

Нашли постороннего… может, ухитрился впасть в немилость, пока отсутствовал? Да уж, впал, выпал — и сам не заметил.

— Подождите… — вдруг говорит Альфонсо. Заметил на тыльной стороне руки чернильное пятно, покосился, оттирает уже не глядя. — кажется, вы отчасти правы. А я понял, как это случилось. Если бы это был я, мне бы обязательно сказали и еще три раза напомнили. Но вы — ближний родич, вам не то что доверяют во всем, с вами не думают о доверии… и конечно же, каждый решил, что вы знаете, потому что кто-то же обязательно должен был с вами об этом поговорить…

И правда что — умен котеночек, не врали. Пожалуй, так все и вышло. Со стороны это, наверное, понятнее. Все подумали, что я уже знаю — и знаю, и буду участвовать в этой дурацкой выдумке. А я стал бы? Наверное, нет. Но письмо, конечно, написал бы по-другому — мол, тут ваша сестрица с мужем ее, с отцом вашим и прочими добродетелями решили вас не беспокоить, ну так и нечем, в общем, оказалось беспокоить, так что не волнуйтесь, а на заговорщиков этих не сердитесь, любезный брат. Ибо сердиться на них, конечно, можно, но — они из лучших побуждений. И по дурацкому совершенно совету.

А вот что касается советчика…

— Вы правы, Альфонсо. Благодарю. Так, наверное, все и было. Но идея вашего сиенца… не знаю, что там Чезаре написал, но согласен заранее. И сами же видите, что из этого вышло.

Если бы на свете были сероглазые белые коты, то Уго всерьез заподозрил бы в Альфонсо оборотня. Ночью он мышей ловит, по крышам гуляет и кошкам серенады поет, а днем вот, извольте видеть, иногда забывает, что ни хвоста, ни острых ушей на макушке у него нет, и шерсть на загривке отсутствует. Только в положенных человеку мужеского пола местах имеется, да и дыбом не встает.

Очень герцогу Бисельи не нравится, когда философа, которого он взял под крылышко… тьфу, откуда у котов крылья? — в общем, синьора да Сиена, ругают, и советы его считают неразумными. Кто его знает? Может, он до того и после того только хорошие советы давал.

Ну да ладно. С этими двумя спорить бесполезно, Чезаре такой ерундой тревожить нечего. А встретимся — расскажу.

И тут — извольте видеть, сам предмет диспута пожаловал, собственной персоной. Лукреция его, наверное, пригласила. Надеюсь, что объяснять, внятно и подробно, что ни Его Святейшество, ни Чезаре терпеть не могут вранья, недоговорок и тайн на пустом месте внутри семьи. Это все для посторонних, для врагов, для некоторых союзников. Но не для ближайшей родни. Не для отца и сына, не для брата и сестры. Понавыдумали… Альфонсо не понимает, наверное. Они там у себя привыкли при Ферранте черное белым называть перед чужими, красным перед своими и полосатым наедине с собой.

Заходит — беззвучно почти, только легкое шуршание, но это, скорее, из вежливости — кланяется, застывает на мгновение. Наверное думает, не лишний ли он тут — и, видимо, решает, что не лишний. Потому что делает шаг вперед и спрашивает:

— Что вас могло так расстроить, монна Лукреция?

— Наша с вами затея не понравилась моему брату, и он мне за нее жестоко выговорил, — немедленно объясняет кузина. Вот, значит, как. Их общая затея. Ну как же, я уже верю… — А все потому, что нашлись добрые люди…

137
{"b":"118673","o":1}