Вино пробудило эротические желания, гости начали обмениваться нежностями, объятиями, поцелуями. Музыка стала более дикой, экстатичной, танец женщин – более фривольным. Некоторые уже предались любовным играм, не обращая внимания на снующих туда и сюда рабов и сидевших рядом музыкантов.

Пила старалась держаться вдали, но не могла же она все время торчать на кухне! Тем более что в своем изящном голубом платье она резко выделялась из массы других рабов, и Аурус даже спросил ее, нет ли у нее более подходящей одежды для работы.

– Ты должна, наконец, пойти обслуживать гостей, Пила, – тормошила ее Друзилла. Ей было хорошо, она могла оставаться на заднем плане. Стоя в дверях пиршественного зала, она дирижировала действиями слуг у столов.

– Сейчас приду, – ответила Пила и побежала назад, на кухню.

Какая-то сила мешала ей войти в пиршественный зал. Ее внезапно охватил страх, что ей придется взглянуть в глаза Клаудиусу. В ней боролись противоречивые чувства. Девушку пугала знойная беспутная атмосфера, царившая во время пирушки. Однако выбора у нее не было. Валериус поставил ей условие – присутствовать на празднике и быть у него под рукой. Это была цена за ее волосы. Хрен был редьки не слаще, с той только разницей, что потерю волос мог заметить каждый, а потерю ее целомудрия вряд ли. Пила вздрогнула, подумав об этом, и глубоко вздохнула. Друзилла вручила ей серебряное блюдо, полное винограда.

– Отнеси его в атриум, – приказала она.

Пила послушно взяла блюдо, перед проходом в атриум помедлила: она слышала музыку и смех, перемежаемые похотливыми стонами. Однако она не могла дольше медлить, не навлекая гнева Валериуса. Рабыня-красавица вошла.

Пиршественный зал выходил в сад, окруженный колоннадой перистиля. Нежный ветерок навевал прохладу. В помещении, как и в саду, стояли кушетки, накрытые чистыми покрывалами. К каждому ложу был придвинут стол, на котором стояли блюда с фруктами и бокалы с вином.

Пила увидела Клаудиуса. Он лежал на удобном ложе, опираясь верхней частью тела о подушки. Свои доспехи он уже снял, на нем остался только фартук из легкого льна, а в руках он держал серебряный бокал с вином, из которого с удовольствием пил. Одна из дам, пахнувшая всеми восточными ароматами, сидела рядом с ним. Он протянул ей бокал и потребовал, чтобы она отпила. Это была одна из самых дорогих гетер, которую Валериус пригласил, чтобы развлекать мужчин. Ремеслом своим она владела прекрасно. На ней было нежное, почти прозрачное одеяние, под которым виднелись округлости ее груди, отвердевшие от желания соски, пупок и изгиб бедер. Чувственно, как сама богиня Венера, она вернула Клаудиусу кубок и вытянулась рядом с ним на ложе.

Пила сглотнула, увидев, как ее губы нежно придвинулись ко рту Клаудиуса. Она решительно отставила блюдо с виноградом и схватила кувшин с вином. Твердым шагом она приблизилась к паре. Гетера не взглянула на нее, потому что ее красные губы покусывали мочку его уха. Клаудиус откинул голову назад, лицо его слегка порозовело.

Сердце Пилы сильно билось, когда она встала рядом с ним. Он выглядел таким юным и беззаботным, а его атлетическое тело – таким чувственным и желанным! Внезапно ей захотелось лечь вместо этой гетеры рядом с ним, ощущать его тепло и вдыхать аромат масла с корицей, которым было натерто его тело.

Он лениво взмахнул рукой с пустым бокалом, предлагая налить в него еще вина. Только потом его взгляд обратился выше и он увидел Пилу. Резким толчком гладиатор выпрямился. Глаза рабыни встретились с его темно-голубыми глазами, которые сейчас странно потемнели. Пила знала, что она должна опустить глаза и выказать смирение, но девушка не в силах была оторвать от него взгляда. Они снова смотрели друг на друга, но на этот раз Пила ощутила странное покалывание в животе. Ей захотелось, чтобы он прикоснулся к ней.

Аромат курившихся благовоний едва не лишил ее рассудка. Она боялась потерять власть над собой при виде лежащего Клаудиуса. Усилием воли она отвела глаза и наклонилась, чтобы наполнить ему бокал. Сквозь легкую одежду просвечивали ее белые груди, и Клаудиус был настолько захвачен этим изысканным зрелищем, что забыл обо всем. Только когда Пила снова выпрямилась и гетера придвинула к нему свое лицо, он отвел глаза. Он почувствовал, насколько сильно он возбужден, и тихо застонал. Гетера приняла этот стон на свой счет. Она прижалась к нему, и ее рука медленно заскользила по его телу.

Клаудиус отодвинул легкую одежду с плеч гетеры. У нее была гладкая блестящая кожа. Смеясь, она прижалась к его груди и откинула в сторону его фартук. Овеваемые благовониями, их тела соприкоснулись.

Пила отвернулась. Она попыталась подавить волнение. С тех пор как она стала жить в Риме, в ней произошла странная перемена. То, что ранее она считала немыслимым, теперь воспринимала как повседневное: величественные каменные дома, теплое солнце, нежно ласкающая кожу одежда; сладкие фрукты, приятные ароматы, яркие цветы; мраморные купальни, приятно пахнущие масла для кожи, непристойная леность; и тут были еще мужчины, которые считали само собой разумеющимся следовать своим естественным прихотям, демонстрируя свое возбуждение и похоть.

Если вначале она считала все это проделками злых духов, хитростями и соблазном губивших людей, то теперь она не могла не находить удовольствия в некоторых из этих вещей, да, она чувствовала, что они уже вошли в ее жизнь. Она спала в мягкой постели с чистыми покрывалами, у нее была чудесная одежда из тонких тканей, сотканных словно руками феи. У нее имелось золотое украшение, которое подарил ей сенатор, когда был в хорошем настроении. Она ежедневно купалась в теплой воде и натирала свою кожу ароматными маслами. Она досыта ела вкусную еду, забыв о чувстве голода, известном ей с детства. Все это было ценой ее свободы.

Однако свобода оставалась свободой. Она жила в золотой клетке, она была рабыней.

Клаудиус вытянулся на кушетке. Гетера уже полностью освободила его от одежды и в восхищении разглядывала его возбужденный фаллос.

– Ты как сатир, Клаудиус, такую роскошную мужественность могут продемонстрировать очень немногие мужчины в твоем положении.

Ее руки льстиво погладили его тело.

– Ты, должно быть, можешь сравнивать, – пробормотал Клаудиус и сделал большой глоток из бокала. Вино заставило сильнее биться его сердце, кровь быстрее побежала по жилам, пробудив его желания. Его сильные руки обхватили ее обнаженную грудь и принялись массировать ее круговыми движениями. Потом он схватил рукой ее кудрявые черные волосы и подтянул ее голову к себе. Смеясь, она сбросила свое воздушное одеяние и уселась на Клаудиуса, в то время как ее губы прижались к его рту. Она была стройной и изящной, все ее тело казалось как будто вылитым из бронзы. Она медленно опустилась на его фаллос.

Словно по приказу, Пила отвернулась. Ласковые прикосновения Клаудиуса к гетере болезненно укололи ее. Друзилла всегда с отвращением говорила о пирушках и о том, как мужчины с дикой похотью соединяются с рабынями и гетерами. Это была всего лишь голая плотская страсть, замутняющее разум опьянение. Однако когда она увидела Клаудиуса, лежавшего таким образом, и заметила, как улыбка скользила по его лицу, пока гетера нежно крутила своими ягодицами, Пилу охватила странная боль. Забыта была жестокая борьба на арене. Забыт его дикий взгляд, когда он швырнул противника на песок, и удар меча, которым он добил поверженного, забыта была его триумфальная улыбка, когда он поднял окровавленный меч, чтобы поприветствовать обезумевших от ликования зрителей.

Клаудиус, лежавший перед ней на мягких подушках и похотливо двигающий своими ягодицами навстречу гетере, был на редкость красивым.

Пила была настолько увлечена зрелищем, что застыла, едва дыша, сжимая в руках серебряное блюдо.

– Пила, ты не спишь?

Голос сенатора вывел ее из оцепенения. Она быстро отвернулась и заторопилась к Валериусу.

– Ну, моя красавица, тебе нравится на моем празднике? Хотя ты и рабыня, рассматривай себя как гостью. Ты можешь есть фрукты и пить вино сколько захочешь.