Аксакал подумал, пересчитал пальцы и подтвердил:

— Он самый и был годом лошади.

— Молодцы все же наши предки. — Начальник загса аж ладонью по столу хлопнул в радостном возбуждении. — Молодцы! Считать не умели, так ведь придумали выход, решили каждому году дать название одного из двенадцати животных. Нельзя же при определении возраста ошибиться сразу на целых двенадцать лет. Да и в самих названиях животных, видимо, есть свой смысл… Год зайца, год собаки, коровы, свиньи, мыши… Считается, будто младенец, появившийся в тот или иной год, усваивает признаки того или иного животного. Если так, то повезло тебе, парень, родиться в год лошади. Надежная животина. Всё на ней — и пахать, и междурядья обрабатывать, и арбу тащить, и весть любую по степи не пешие, а конные разносят.

— Да, — согласился дедушка. — И то еще в расчет примите, что он старший из внуков. Остальные пойдут за ним. А за конем, известное дело, всегда идти легче. Да и семейную арбу тащить поможет.

— Еще и то хорошо, — продолжал заведующий, — что лошадь — не жвачное животное. Это я тебе, джигит, говорю. Ты тоже не превращай никакое дело в жвачку. Тянуть да мусолить — хуже нет.

— Очень верно сказали, уважаемый, — подхватил дедушка. — Давайте и с этим делом не тянуть.

— Тянуть не станем, — согласился заведующий, — но сначала объясните, что это за третья примета: год распределения сапог?

Объяснение моего дедушки. В тот день, когда родился мой старший внук Тулепберген, к нашему дому подскакал нарочный и ну кричать:

— Все мигом на собрание по распределению сапог! А надо сказать, что кооперация тогда только-только начиналась. Колхозов еще не было, а были артели и товарищества по совместной обработке земли. Вот и в нашем ауле такая артель завелась. На собрания в те годы мы ходили с охотой, там всегда что-нибудь интересное или важное услышишь. Ну я, значит, и заторопился, несмотря на то что в доме такое событие — рождение внука.

Прихожу и вижу, что все члены артели уже в полном сборе. А во главе — наш председатель, Генжемурат-батрак. Сидит он за столом, покрытым красной тканью, и говорит собравшимся:

— Земляки мои и товарищи! Из района прибыли сапоги для членов нашей артели. Нам надлежит их распределить. Если вы не возражаете, то я, как председатель, возьму себе одну пару. Ведь мне приходится всюду ходить, не жалея ног и обуви. Можно ли считать, что одна пара принадлежит мне?

— Можно! Принадлежит! — закричали все.

— Если так, голосуйте. Проголосовали.

Он говорит своему сыну, который вел протокол:

— Запиши это. Друзья мои, земляки, аульчане! — продолжал председатель. — Как вам известно, все трудности по работе со мной на равных делит моя жена Турсун. Если из района приходят важные вести, а меня нет в правлении, то не кто-то, а именно моя жена Турсун обегает все поля и участки, но обязательно найдет меня. Правильно я говорю?

— Верно! Правильно!

— Вот, вы все подтвердили правоту моих слов, и, думаю, не будет возражений, если еще одну пару сапог вы разрешите отдать ей, моей жене Турсун.

— Пусть берет! Отдаем! — И подняли руки.

— Друзья мои и сотоварищи по артели! Не тайна для вас, что мой сын Толыбай тоже во многом помогает мне — вашему председателю. Он присматривает за рыжим конем, на котором я езжу, он посещает ликбез и вот, смотрите, может уже вести протокол нашего собрания. Уверен, среди вас не найдется человека, который стал бы возражать против того, чтобы третью пару сапог отдать ему — моему сыну и секретарю нашего собрания Толыбаю.

— Да, да! И ему положены сапоги! — закричали кругом и опять проголосовали единогласно.

— А теперь, товарищи, — сказал Генжемурат-батрак, — считаю собрание законченным. Все присланные из района сапоги мы уже распределили.

— Как так? Обман! Неправильно! — заголосили все.

— Никакого обмана. Кто сказал: ((Неправильно»? — строго спросил председатель. — Вес по правилам, все по закону. Вы же сами голосовали.

— Но мы же не знали, что сапог всего три пары. Ты, Генжемурат, не предупредил нас.

— Вот здесь вы, товарищи, правы, это была маленькая ошибка с моей стороны, и я ее признаю.

— Отменить решение! Давай снова голосовать!

— Нельзя, нельзя, друзья мои и земляки, — объяснил председатель, сделав очень серьезное лицо. — Это невозможно. Ваше единодушное решение уже внесено в протокол. А протокол, — он поднял палец, — это документ. Кто же нам позволит отменять документы?

Начальник загса расхохотался.

— Вот, — продолжал дедушка, — там ничего нельзя было поделать потому, что бумага была уже написана. А теперь мы с внуком ничего не можем поделать потому, что бумага еще не написана. Видите, как нелегко все получается.

— Не беспокойтесь, Хакимнияз-ага. Смотрите, я уже беру бланки, и сейчас мы оформим и узаконим дату рождения вашего внука. Кстати, почему вы назвали его Тулепбергеном?

— Детей у меня много, а сыновей среди них было двое. Старшего нарекли Каипбергеном, а младшего Тулепбергеном, но он еще в детстве заболел и умер. А потому, когда на свет появился первенец среди моих внуков, я, не раздумывая долго, решил дать новорожденному имя моего младшего сына. Бог как бы заплатил мне одним мальчиком за другого. Ведь имя Тулепберген и значит — оплаченный, возмещенный, отданный вместо взятого. К тому же имя внука созвучно с именем отца.[19]

— Итак, — сказал начальник загса, — нам осталось только выяснить день и месяц рождения Тулепбергена Каипбергенова.

— Он родился весной, — сказал дедушка.

— Весной, это хорошо, — почему-то обрадовался начальник загса. Он подошел к стене, на которой висел отрывной календарь, и стал его листать. — Смотрите, Хакимняяз-ага, смотри, Тулепберген, какой из этих дней вам больше правится?

— Подождите, уважаемый, — остановил его дедушка. — Зачем моему внуку вносить в бумагу «черный» день, давайте впишем ему «красный».

— Это правильно, — поддержал его аксакал.

— Красные — это праздники, — пояснил начальник загса. — Больше всего их в мае. Но праздники уж очень крупные: Первомай, День нашей Победы — даты все очень ответственные…

Тут встал местный коше-бий:

— Давайте день его рождения выберу я, — сказал он. — Услышав все, о чем вы говорили, я понял, что метрика выдается мальчику не по письменным справкам, а по устным. А раз так, то пусть и днем его рождения считается день радио, поскольку радио — это то, чему мы верили на слово.

Так и порешили.

Заведующий заполнил метрику и передал мне.

— Вот, Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов. Ты, значит, родился 7 мая 1929 года в ауле Шортанбай. Не забывай.

Земля без человека — сирота беспризорная. Человек без земли — тоже сирота беспризорная.

Шортанбай. Название аулу дала речка, вернее, канал. Был он когда-то полноводным. Не зря же назывался Шортанбай, что значит «богатый щуками». Щуки на маловодье и безрыбье не заведутся. И аул был многолюдный. Прошли годы, обезводела река, обезлюдел аул. Можно неделю провести здесь и не встретить ни единой души. Но все же мне дороги эти места. Я и теперь могу часами стоять на бывшем берегу бывшего канала, а сухие колючки с этой земли для меня дороже цветущих тюльпанов.

В детстве родной аул казался мне если и не пупом земли, то по меньшей мере центром всей Каракалпакии. И не случайно казался. Если в нашем ауле кто-нибудь умирал или в каком-то из домов затевалась свадьба, то гонцов рассылали во все стороны и потом на поминки или на свадьбу люди съезжались в аул со всех сторон. А уж ежели все дороги от него расходятся и все пути в нем, в моем ауле Шортанбай, сходятся, то как же ему и не быть пупом земли?

Ну а наш дом, разумеется, казался мне сердцем всего Шортанбая. Если у нас радость, то и весь аул смеялся и веселился вместе с нами. Если у нас беда, то и весь Шортанбай горевал. Когда же в нашем доме вспыхивали ссоры и перепалки, начинались выяснения отношений между дедушкой и моим отцом, бабушкой и моей матерью, то стоило хоть кому-то повысить голос, как непременно кто-нибудь (чаще дедушка) тут же напоминал: «Тише, а то соседи узнают и разнесут по всему свету»- или просто: «Да не ори ты на всю Каракалпакию».