– Браво, Жером! Здорово ты разбушевался! Я хоть и пас с тобой свиней, но таким тебя еще не видел.

– Я запрещаю мне «тыкать»!

– После всего, что мы с тобой вместе пережили, можешь мне тоже «тыкать».

– Об этом не может быть и речи.

– Но ведь я знаю тебя очень давно.

Жером посмотрел на часы.

– Менее двух часов.

– Я знаю тебя всю жизнь.

Ангюст впился глазами в лицо голландца.

– Текстор Тексель – это псевдоним? Вы учились со мной в одной школе?

– Разве ты не узнаешь своего маленького школьного товарища?

– Нет, это было так давно. Вы, видно, очень изменились.

– Как ты думаешь, почему меня не арестовала полиция?

– Не знаю. Может, вы известная и влиятельная фигура.

– А почему все вокруг смотрели на тебя как на сумасшедшего?

– Потому что так повела себя полиция.

– Ты так ничего и не понял.

– А что я должен понимать?

– Что рядом с тобой никого нет.

– Если вы считаете себя человеком-невидимкой, то почему же я вас вижу?

– Только ты один меня и видишь. Даже я себя не вижу.

– Месье, мне надоели ваши дешевые фокусы, и хватит мне «тыкать».

– Разве ты не имеешь право говорить «ты» самому себе?

– Что-что?

– Ты не ослышался. Я – это ты.

Жером с ужасом взглянул на голландца.

– Да, я – это ты, – повторил Текстор. – Я твоя часть. Ты эту часть не знаешь и стараешься ее не замечать, но она знает тебя лучше, чем кто-нибудь другой.

– Зря я обращался к полиции. Вы же душевнобольной, и вас нужно отправлять в психушку.

– Душевнобольной? Ты действительно живешь не в ладах с самим собой. Я уже столько раз пытался тебя просветить. Когда я рассказывал о внутреннем враге, я же намекнул, что не существую вне тебя, что это ты придумал меня. На что ты мне с великим апломбом ответил, что у тебя нет никакого внутреннего врага. Бедный Жером, как тебе не повезло! Тебе достался самый неуживчивый из всех внутренних врагов, то есть я.

– Вы не я, месье. Вас зовут Текстор Тексель, вы голландец, и вы самый ужасный приставала в мире.

– Почему эти замечательные качества не позволяют мне быть тобою?

– Ваша идентичность, национальность, личная история, физические и психические характеристики – все это принадлежит только вам, и никому другому.

– Знаешь, старина, ты не очень-то сообразителен и слишком поверхностно судишь о самом себе. Но это типично для человеческого мозга: концентрироваться на пустяках и упускать главное.

– А для чего понадобились все эти россказни о кошачьей бурде и прочее вранье, не имеющее ко мне никакого отношения?

– Тебе нужно было придумать меня совершенно не похожим на себя, чтобы поверить, что это не ты, не ты убил свою жену.

– Замолчите!

– К сожалению, уже не замолчу. Я и так слишком долго молчал. И последние десять лет молчать с каждым днем было все трудней.

– Не хочу больше вас слушать!

– Но ведь это ты заставляешь меня говорить. Сколько ты ни отгораживался от меня, больше не получается. Целых десять лет ты прожил, считая себя невиновным. Сегодня утром ты встал с постели и собрался лететь в Барселону. Ты мельком взглянул на календарь: двадцать четвертое марта тысяча девятьсот девяносто девятого года. Никакой тревожный звоночек не зазвонил в твоей голове. Это я напомнил тебе, что сегодня десятая годовщина твоего преступления.

– Но я не насиловал свою жену!

– Не насиловал. Но тебе очень хотелось ее изнасиловать, когда ты впервые увидел ее на кладбище Монмартра, двадцать лет назад. И ночью, во сне, тебе привиделось, что ты ее изнасиловал. Помнишь, в начале нашего разговора я сказал, что всегда поступаю так, как мне хочется. Я твоя часть, которая ни в чем себе не отказывает. Это я подарил тебе этот сон. Ни один закон не запрещает ночные фантазии. Некоторое время спустя ты на каком-то вечере снова встретил Изабель и заговорил с ней.

– Откуда вы это знаете?

– Потому что я – это ты, Жером. Тебе казалось очень забавным вести светский разговор с женщиной, которую ты изнасиловал во сне. Ты ей понравился. Ты нравишься женщинам, когда прячешь меня поглубже.

– Нет, вы все-таки сумасшедший. И это вы убили мою жену, а теперь, чтобы обелить себя, пытаетесь свалить вину на меня.

– Зачем же я потратил тогда столько часов, чтобы доказать свою вину?

– Вы помешанный. А помешанные всегда ведут себя нелогично и непредсказуемо.

– Не очень-то наговаривай на меня. Не забывай, что я – это ты.

– Если это так, с какой стати я сделал вас голландцем?

– Чтобы было проще дифференцироваться от самого себя. Я это уже объяснял.

– Но почему именно голландец, а не папуас или эскимос?

– До такого ты не додумался.

– А откуда взялся весь этот янсенистский бред? Ведь я же абсолютно неверующий.

– Это только подтверждает, что в глубине души ты не чужд мистики.

– Довольно с меня этих дешевых психоаналитических штучек!

– Смотри, как ты сердишься, стоит копнуть тебя поглубже и затронуть то, что ты в себе подавляешь.

– И вы туда же! В двадцатом веке все просто помешались на комплексах.

– И в результате появился убийца, возможный только в двадцатом веке: это ты.

– Если в ваших бреднях есть хоть доля правды, то какой же это жалкий и нелепый убийца.

– Я же тебе сказал: каждый заслуживает своего преступника. Увы, мой бедный Жером, тебе далеко до Джека Потрошителя или печально знаменитого Ландрю, который сжег девять жен, чтобы завладеть деньгами. Тебе под стать только такой убийца, как я.

– У меня с вами нет ничего общего!

– Трудно с этим смириться, да?

– Если вас послушать, то можно вообразить, что я доктор Джекил, а вы мистер Хайд.[2]

– Ишь куда хватил! Нет, ты не такой добряк, как доктор Джекил, а живущий в тебе убийца не идет ни в какое сравнение с кровожадным монстром Хайдом. Ты же не ученый-фанатик, а всего лишь обычный менеджер, и единственное, что тебя отличало от остальных, – это была твоя жена. А в последние десять лет твоей единственной добродетелью было твое вдовство.

– Почему вы убили Изабель?

– Странно. Ты ведь только что не верил, что это я убил ее. Рассуждая о комплексе вины, я тебе так запудрил мозги, что ты вдруг мне поверил и даже интересуешься, почему я убил твою жену. Я вижу, ты готов поверить чему угодно, лишь бы только не усомниться в собственной невиновности.

– Отвечайте: почему вы убили Изабель?

– Я не отвечаю на некорректно сформулированные вопросы. Стоило бы спросить: «Почему я убил свою жену?»

– Об этом не может быть и речи.

– Ты все еще не веришь, что я – это ты?

– Я никогда в это не поверю.

– Какое преклонение перед своим я. «Я – это я, ничто и никто, кроме меня. Я – это я, значит, я не стул, на котором я сижу, и не дерево, на которое я смотрю. Я отличаюсь от всего мира и умещаюсь в границах собственного тела и разума. Я – это я, то есть я не проходящий мимо господин, тем более если этот господин – убийца моей жены». Вот твое жизненное кредо.

– Да, это мое кредо.

– Люди вроде тебя научились замечательно жить не думая. Ведь в жизни столько поводов для волнений, а тут еще твое маленькое я то и дело задает неприятные вопросы. Все это тревожит и угрожает нарушить твой покой. По счастью, люди изобрели замечательный способ, как этому противостоять: они перестали думать. Зачем думать? Пусть думают те, кому положено думать по роду их деятельности: философы, поэты. Так жить гораздо удобнее, тем более что можно себе позволить полностью игнорировать плоды их раздумий. Так, один замечательный философ еще три века назад сказал, что «пристрастие к своему я заслуживает ненависти»,[3] а великолепный поэт прошлого века провозгласил, что «во мне живет другое я»;[4] что ж, звучит очень красиво, это можно обсудить во время светского ужина, но все это ни в малейшей степени не поколеблет нашей святой уверенности, что я – это я, а ты – это ты, и каждый – сам по себе.

– Лучшее доказательство, что я не вы: язык у вас подвешен гораздо лучше, чем у меня.