– Так бывает, когда своему внутреннему врагу слишком долго затыкают рот, и стоит ему освободиться от кляпа, как его уже не остановишь.

– Еще одно доказательство: когда я затыкал уши, я вас не слышал.

– Что же тут такого? Ты десятки лет не слышал меня, даже не затыкая ушей.

– Вот вам еще одно доказательство: я ничего не смыслю в янсенизме и прочих «измах». Вы гораздо образованнее меня.

– Ничего подобного. Просто я та часть твоего я, которая ничего не забывает. Вот и вся разница. Если бы у людей была хорошая память, они свободно обсуждали проблемы, кажущиеся им недоступными.

– Ну, вот вам еще одно доказательство, что я не вы: я терпеть не могу кокосовое масло.

Текстор расхохотался.

– Тоже мне доказательство!

– Но это так: я даже смотреть на него не могу, а вы признались, что обожаете его. Ну что, вам нечего возразить?

– Сейчас я тебе все объясню: та часть твоего я, что не выносит кокосовое масло, никогда не признается, что глотает слюнки, когда видит хот-доги, которыми торгуют на бульваре Менильмонтан.

– Ну что вы плетете?

– Если месье регулярно посещает деловые завтраки и ужины, где подают тюрбо с нежными овощами и прочие выкрутасы, то он стыдится сидящего внутри деревенщины, который на словах презирает гадости вроде кокосового масла или хот-дога с бульвара Менильмонтан, а сам только и мечтает о том, как бы дорваться до этих простолюдинских радостей и нагрузиться ими до отвала. Ты часто ходил с женой в тот квартал, на кладбище Пер-Лашез. Она любовалась прекрасными деревьями, вскормленными покойниками и могилами безутешно оплакиваемых невест. А тебя гораздо больше волновал запах сосисок, которые поджаривали на противоположной стороне улицы. Ты бы скорее провалился сквозь землю, чем признался бы в склонности к столь низменным утехам. Но я – та часть твоего я, которая никогда себе ни в чем не отказывает.

– Какой бред!

– Зря споришь. К чему скрывать свою единственную симпатичную слабость?

– Я ничего не скрываю.

– Ты любил Изабель?

– Я и сейчас люблю ее до безумия.

– Но ты готов уступить другому привилегию лишить ее жизни?

– Какая же это привилегия?

– Привилегия! Твою жену убил тот, кто любил ее сильнее.

– Нет! Это мерзкая любовь!

– Может, и мерзкая. Но более страстная.

– Никто не любил ее так, как я.

– Вот и я то же самое говорю.

– Я, кажется, начинаю понимать. Вы маньяк и садист, который собирает досье на каждого вдовца, чья жена была убита. Вам мало его страданий – вам нравится преследовать несчастного и внушать ему чувство вины.

– Ну что ты, Жером! Подобное любительство не в моем вкусе. Гораздо приятнее выбрать одну-единственную жертву и всласть помучить ее.

– То есть вы признаете, что вы не я.

– Я ничего такого не говорил. Я твоя часть, которая разрушает тебя. Любому взрослому человеку присуща склонность к саморазрушению. Я и есть эта склонность.

– Вы мне надоели.

– А ты заткни уши.

Ангюст затыкает.

– Что, не получается? Ты все равно слышишь меня?

Жером зажимает уши еще сильней.

– Зря стараешься. Кстати, если зажимать уши, как ты, долго все равно не выдержать. Я же тебе говорил, что руки нельзя поднимать вверх. Можно подумать, что тебе угрожают пистолетом. Зажми уши ладонями снизу, а локти опусти к груди: так ты продержишься гораздо дольше. Если бы ты знал об этом, когда в прошлый раз зажимал уши, чтобы меня не слышать! Странно, что ты об этом не знал, но теперь это уже не имеет значения.

Ангюст с гримасой отвращения опускает руки.

– Теперь сам видишь, что ты – это я. Мой голос звучит у тебя в голове. И ты никуда не можешь от меня спрятаться.

– Я столько лет обходился без вас и найду способ, как отделаться от такого надоедливого соседа, как вы.

– У тебя ничего не получится. Все, назад хода нет. Скажи лучше, где ты был в пятницу, двадцать четвертого марта тысяча девятьсот восемьдесят девятого года, в семь вечера? Я знаю, что полиция уже задавала тебе этот вопрос.

– Да, и она имела на это право.

– Я тоже имею право задавать тебе любые вопросы.

– Если вы знаете, что меня об этом спрашивала полиция, то знаете и мой ответ.

– Да, ты был на работе. У тебя было очень сомнительное алиби, но ты вызвал сочувствие у сыщиков, и они тебе поверили. Ну как же: несчастный и раздавленный горем муж!

– Можете приписывать мне все что угодно, но я не убивал Изабель.

– У тебя совсем нет гордости. Тебе предлагают на выбор две роли: невинной жертвы или убийцы, а ты выбираешь роль третьего лишнего.

– Я ничего не выбираю. Я знаю, как все было в действительности.

– В действительности? Ты что, шутишь? Ну-ка посмотри мне в глаза и скажи: разве в тот день, после полудня, ты был на работе?

– Да, я был на работе до самого вечера.

– Ты еще хуже, чем я думал.

– А что я должен думать о вас? Вы меняете версии, как рубашки! Разве вы не говорили, что у вас был долгий диалог с Изабель? Как это все понимать?

– Ты часто вел с ней воображаемые диалоги. Когда любят, то всегда мысленно беседуют с любимым человеком.

– А ваши россказни об умерших родителях, о кошачьей похлебке, о школьном друге, которого вы якобы убили, – что все это значит?

– Ты готов придумать что угодно, только бы уговорить себя, что я не ты, а кто-то другой.

– Я больше не верю вашим бредням. Вы на все найдете ответ.

– Конечно. Ведь я – это живущий в тебе дьявол. А у дьявола ответ есть на все.

– Но меня это не убеждает. Кстати, путешествие в Барселону – это тоже ваша работа?

– Нет-нет. И рейс задержали не из-за меня. Я не звонил ни твоему шефу, ни в диспетчерскую аэропорта.

– К чему тогда было городить столько небылиц?

– Чтобы заставить тебя расколоться. Если бы ты меня вовремя убил, тебе не пришлось бы выслушивать столько неприятных откровений.

– Почему вы выбрали для этого аэропорт?

– Вылет задерживается. Вынужденное ожидание, и ты не знаешь, чем заняться. Таких людей, как ты, можно захватить врасплох, только если случается что-то неожиданное и они оказываются не у дел. Да еще эта дата, десятая годовщина со дня смерти твоей жены, которая уже с утра тревожит твое подсознание: ты созрел, чтобы открыть глаза. В твоем мыслительном компьютере уже завелся вирус, и с этим ничего не поделаешь. Вот почему ты слышишь меня, даже когда затыкаешь уши.

– Расскажите, что же произошло на самом деле!

– С чего это вдруг ты так заторопился?

– Если я действительно убил Изабель, то хочу знать, почему я это сделал.

– Потому что ты ее любил. Кого любят, того и убивают.

– По-вашему, я пришел домой и без всякой причины зарезал ножом свою жену?

– Тобою двигала лишь любовь – любовь, которая тяготеет к разрушению.

– Громкие и бессмысленные слова.

– А я сижу в тебе и знаю, что говорю. Посмотри правде в глаза: жизнь так устроена, что у каждого влюбленного, тем более страстно влюбленного человека, в какой-то миг может возникнуть желание убить свою жену. Я и есть этот миг. Большинство старается подавлять в себе подобные страшные мысли и темные стороны своего я. А ты не похож на других. Ты даже не подозревал, что в тебе живет убийца. Как и тайный любитель хот-догов и мнимый насильник, по ночам нападающий на женщин на кладбищах. Но сегодня в твоем мозгу что-то стряслось, и ты нос к носу столкнулся с ними. И тебе, естественно, трудно поверить, что все они живут в тебе.

– Вы ничем не можете подтвердить свою галиматью. Так почему же я должен верить вам на слово.

– Вещественные улики зачастую только уводят в сторону, а вовсе не подтверждают истину. Ну, хорошо, а что ты скажешь на это? В пятницу, двадцать четвертого марта тысяча девятьсот восемьдесят девятого года, около семи вечера, ты неожиданно вернулся домой. Изабель показалось, что ты какой-то странный. И все потому, что она впервые столкнулась с Текстором Текселем. Это был ты и в то же время не ты. Обычно ты нравишься женщинам, а я – нет. Но в тот день ты почему-то не понравился Изабель. Ты молча смотрел на нее моими глазами сексуально озабоченного подонка. Ты крепко обнял ее, но она с отвращением оттолкнула тебя. Ты снова попытался обнять ее. Но она снова отстранилась от тебя и, чтобы подчеркнуть свой отказ, села на диван и отвернулась в сторону. Тебя возмутило, что она не желает иметь дело с Текстором Текселем. Ты отправился на кухню и взял самый большой нож. Ты подошел к ней, но она не заподозрила дурного, И ты несколько раз вонзил нож в ее тело. Никто из вас не произнес ни слова.