— Странно, — она повернулась к нему. — Плита почему-то не выключается.

Индикатор продолжал гореть. Давид покрутил все ручки по очереди — бесполезно. Конфорка под туркой с побулькивающим кофе раскалилась докрасна. Решив, что разберутся с этим потом, они уселись за стол и закурили, запивая сигаретный дым сладким кофе. Давид прочитал Еве свой монолог. Ей понравилось.

— Ну, как думаешь, годится?

— Конечно!

— А тебе не кажется, что он... — Что?

— Ну, притянут за уши, что ли.

— И что? При чем здесь это?

— Да нет, ни при чем... Спасибо, родная.

Они были женаты десять лет, и до сих пор не проходило дня, чтобы при виде Евы Давид не думал: как же мне повезло. Случались, конечно, и у них свои черные дни, порой недели, но и тогда в глубине его души теплилось неизменное: как же мне повезло, пусть даже в ту минуту он и не мог этого оценить. Но проходило время, и это понимание снова наполняло все его существо.

Ева была редактором и иллюстратором детских книг в небольшом издательстве «Гиппогриф» и даже выпустила две собственные книжки про бобренка-философа Бруно, который любил мастерить всякие штуки. Не то чтобы они стали бестселлерами, но, как выразилась однажды Ева, «Творческой прослойке вроде нравится. Архитекторам всяким. Только нравится ли их детям, вот вопрос». Давид же считал, что ее книги в сто раз смешнее, чем его монологи.

— Мам, пап! Телевизор не выключается!

Магнус стоял перед телевизором, размахивая пультом. Давид нажал выключатель, но экран продолжал гореть. Та же ерунда, что и с плитой, но здесь, по крайней мере, розетка в досягаемости. Он потянул за вилку в тот момент, когда диктор зачитывал новости. Пару секунд он чувствовал сопротивление, вроде магнитного притяжения: розетка ощутимо притягивала вилку. Полетели искры, Давид ощутил покалывание в кончиках пальцев — и лицо диктора погрузилось во тьму.

Давид ошалело смотрел на вилку в своих руках.

— Нет, вы видели? Короткое замыкание, что ли... Небось, все пробки выбило.

Он нажал кнопку лампы. Лампа включилась, но больше не выключалась.

Магнус запрыгнул на диван.

— Эй, ну давайте дальше играть!

Они дали Магнусу выиграть этот кон. Пока тот подсчитывал свои богатства, Давид упаковал рубашку, концертные ботинки и газету. Когда он зашел на кухню, Ева пыталась отодвинуть плиту.

— Слушай, брось, — сказал Давид. — Надорвешься.

Прищемив палец, Ева выругалась:

— Черт! Ну не можем же мы ее так оставить? Мне сегодня к папе ехать... Вот зараза! — Ева дернула на себя плиту, но та крепко застряла между шкафами.

— Да ладно тебе, — ответил Давид, — сколько раз мы ее оставляли включенной на ночь — и ничего.

— Да знаю. Но одно дело, когда мы дома, а другое — когда никого нет. — Она пнула ногой дверцу духовки. — К тому же мы за плитой сто лет не убирались. Черт, до чего голова болит!

— И что, ты прямо сейчас хочешь этим заняться? Будешь мыть пол?

Она засмеялась и опустила руки, качая головой.

— Нет, конечно. Что-то я завелась. Ладно, пусть стоит.

Не желая признавать поражение, Ева все же дернула плиту еще разок, но та так и не сдвинулась с места. Ева махнула рукой. Магнус вошел на кухню со стопкой монопольных денег.

— Девяносто семь тысяч четыреста! — похвастал он и зажмурился. — Мам, у меня голова болит!

На дорожку они дружно приняли по таблетке от головы, чокнувшись стаканами с водой.

Магнус сегодня должен был ночевать у бабушки, папиной мамы, — Ева собиралась навестить своего отца в Ярфалле и планировала вернуться домой только к ночи. Давид с Евой обняли Магнуса и дружно поцеловались.

— И чтобы мультиками не увлекался! А то знаю тебя — засядешь за «Картун Нетворк»[6]... — напутствовал Давид.

— Да ну, что я, маленький, что ли? — ответил Магнус. — Я такую ерунду больше не смотрю.

— Ну вот и хорошо, — обрадовалась Ева. — Хоть от телевизора...

— Я теперь диснеевские мультики смотрю! Они в сто раз лучше!

— ...отдохнешь.

Давид и Ева еще раз поцеловались, обменявшись многозначительными взглядами в предвкушении предстоящей ночи наедине. Ева взяла Магнуса за руку, и они ушли, помахав Давиду на прощание. Он стоял на тротуаре, глядя им вслед.

А вдруг я их больше никогда не увижу?..

Его охватил привычный страх. Слишком уж милостив был к нему Бог, щедр не по заслугам — вдруг передумает и все отнимет? Ева с Магнусом скрылись за углом, и Давид едва удержался, чтобы не побежать вслед за ними — остановить, удержать: «Слушайте, идемте лучше домой? Посмотрим «Шрека», в «Монополию» сыграем... Лишь бы не расставаться...»

Привычный страх, только сильнее, чем раньше. Но Давид взял себя в руки, повернулся и пошел в сторону Санкт-Эриксгатан, прокручивая в голове свой новый монолог:

«Нет, вот мне интересно — откуда берется такой материал? Дамы возмущены до глубины души — и что же они делают? Они направляются в ближайший магазин, покупают ящик водки и пачку порножурналов — и начинают, так сказать, лить водку на колесо истории. И вот льют они, льют, и вдруг на горизонте появляется наш неутомимый фотограф Путте Меркерт.

— Дамы, — недоумевает Путте Меркерт. — Зачем вы переводите столь ценный продукт?

— Мы протестуем, — отвечают дамы, поливая спиртом глянцевые обложки.

— Ага, — ликует в душе фотограф, — вот она, сенсация!»

Нет, не фотограф. Путте Меркерт. Везде только по имени.

«— Ага, — ликует Путте Меркерт, — вот она, сенсация!»

Тут Давид замер посреди моста, заметив нечто из ряда вон выходящее. Совсем недавно он читал в газете, что Стокгольм населяют миллионы крыс. Сам он никогда их здесь не видел, а тут нате вам — целых три, да еще прямо посреди тротуара на мосту Санкт-Эриксбрун. Одна здоровая, две поменьше. Они носились кругами, гоняясь друг за другом.

Крысы шипели, скаля зубы, и одна из мелких все же умудрилась вцепиться большой в спину.

Давид попятился. Когда он поднял недоумевающий взгляд, напротив стоял пожилой мужчина и с раскрытым ртом наблюдал за крысиным боем.

Мелкие были размером с котенка, большая — с карликового кролика. Голые хвосты сучили по асфальту. Взрослая крыса издала пронзительный крик, прогибаясь под тяжестью теперь уже второго крысенка, впившегося ей в загривок. Шкура ее, напитавшись кровью, отливала иссиня-черным.

Это что же, крысята? Собственную мать?..

Давид прикрыл рот рукой, испытывая внезапный приступ тошноты. Взрослая крыса шарахалась из стороны в сторону, пытаясь стряхнуть с себя крысят. Давид никогда не слышал, как кричат крысы, он даже не знал, что они умеют кричать. Крыса верещала истошно, как-то по-птичьи, и от этого крика в жилах стыла кровь.

Напротив замерло еще несколько человек. Они с напряженным любопытством следили за происходящей борьбой, как будто это было не кровавое побоище, а крысиные бега. Давид хотел уйти, но не мог — отчасти из-за непрерывного потока машин, отчасти потому, что был не в силах оторвать взгляд от крысиной драки.

Взрослая крыса вдруг застыла, вытянув хвост. Крысята закопошились, впиваясь когтями в ее живот, и головы заходили рывками, терзая жесткую плоть. Из последних сил крыса подползла к краю моста, протиснувшись под ограждением вместе со своей ношей, и клубок тел полетел в воду.

Давид успел разглядеть падение. Гул машин заглушил всплеск темной воды, быстро сомкнувшейся над крысами. Брызги на мгновение сверкнули в свете фонарей — и все.

Люди начали расходиться, переговариваясь.

— В жизни ничего подобного не видел... это все жара... мне отец однажды рассказывал, такое случается... до чего же голова болит...

Давид помассировал виски и побрел дальше через мост. Встречаясь с ним взглядами, прохожие виновато улыбались, будто их застукали за чем-то непристойным.