Спустя мгновение бармен с напомаженными волосами поинтересовался, что ему подать.

— «Лунный урожай», белое, пожалуйста, — прорычал Брент. Это было его любимое вино — привычка, возникшая еще в юности, одна из тех, которую он разделял с большинством бродяг и пьяниц во всем Чалдисе. Шансов на то, что в «Доме Совета» держат столь дешевый сорт, не было. Брент знал это, на самом деле он сделал подобный заказ просто для того, чтобы получить удовольствие, любуясь, как у бармена отвиснет челюсть.

— Нет? Дерьмо. Тогда пусть это будет «Мертол», — буркнул он, назвав дорогое вино, прежде чем бармен успел прийти в себя. Брент предпочел бы «Лунный урожай». К дьяволу букет — не важно, что ты пьешь, результат будет один и тот же.

«Вы можете подобрать с улицы мелкого воришку и ввести его в высшее общество, — подумал он, — но вкусы его все равно останутся прежними».

Пока бармен отправился выполнять его заказ, Брент вновь бегло осмотрел зал. На этот раз взгляд остановился на женщине, которую он не заметил прежде. Она одиноко сидела над бокалом белого вина, но уделяла больше внимания толпе, чем своему напитку. Женщина слегка изогнула шею, словно выискивая кого-то знакомого. Брент подумал, что в этой позе ее зеленое шелковое платье демонстрирует фигуру в наиболее выгодном ракурсе, останавливаясь именно на том пределе, который не открывает слишком многого. У нее были безупречно причесанные рыжие волосы, доходившие до плеч, и маленький, слегка вздернутый носик. Именно носик заставил Брента взглянуть на нее второй раз. Он всегда любил такие шаловливые носы.

Брент наклонился вперед и улыбнулся с целью установить с ней зрительный контакт. Женщина распознала приглашение, и ее взгляд пробежал по незнакомцу, как бы оценивая его. Губы женщины слегка искривились в презрительной усмешке, и она отвернулась. Что бы она ни искала в толпе, в Бренте этого явно не было.

Бармен вернулся с заказанным «Мертолом». Брент полез в карман и извлек пачку хрустящих банкнот в сотню каждая. Он швырнул одну из купюр на стойку и повернулся, чтобы уйти.

— Нет ли у вас чего поменьше, сэр? — спросил бармен, еще не уразумев, что клиент собрался уходить.

— Оставьте себе, — сухо бросил Брент. Второй раз за сегодняшний вечер у бармена отвисла челюсть. Сумма на стойке превышала его заработок за целую неделю.

— Но… — проблеял он, когда Брент направился к выходу. — Но неужели вы даже не попробуете вина?

— Я платил не за вино, — пробурчал Каррельян, проталкиваясь сквозь веселую толпу к двери. — Я заплатил за урок.

Вновь оказавшись на улице, Брент понял, что не знает, куда бы ему хотелось пойти. Некоторое время он бесцельно брел и, как всегда, когда оказывался в деловом центре Прандиса, очутился возле Башни Совета. Опершись на кованую железную ограду, он взглянул поверх обширного ухоженного сада и столь же ухоженных охранников на Башню. Стройный гранитный шпиль возвышался на две сотни футов, венчаемый двадцатифутовой стилизованной фигурой сокола, символа чалдианского правительства. Сокол был полностью отлит из стали монументальное свидетельство благосостояния Прандиса, где сталь встречалась довольно редко и, как правило, заменялась бронзой.

Глубокая ночь, и он возле Башни, один, — это время успокоения. Ночь опустилась на город, министров развезли в экипажах по домам, а кто придет, чтобы заменить их? Еще юношей, сразу после того как они с Карном приехали в Прандис, Брент приходил к Башне почти каждую ночь и наблюдал, как постепенно, окно за окном, гаснет свет на верхних этажах и здание погружается в темноту. Это напоминало торжественную смену караула. Сегодня, однако, ровный электрический свет лился из многих окон даже на самом верху. Сегодня министры были заняты. В шутку Брент подумал о том, чтобы проникнуть внутрь. Это несложно сделать. Перелезть через передние ворота и передать краткое сообщение стражникам. Почти наверняка внутри находилось некоторое количество людей — как минимум человек десять, — которым достаточно шепнуть пару слов, чтобы обеспечить себе проход. Бренту подумалось, что было бы до странности приятно оказаться в этих стенах нынешней ночью.

Но с его стороны неспортивно поднимать панику среди бедных гражданских служащих, и без того вынужденных работать сверхурочно в выходные. Они принадлежат этому месту, а он… не принадлежит…

Брент тяжело вздохнул, оставив фразу незаконченной, и повернулся, направляясь в сторону дома.

В мерцании свечи Масия с восхищением смотрела на седые волосы, курчавившиеся на груди Карна, — баланс между зрелостью и хрупкостью, который так много говорил о самом мужчине. Ее пальцы зудели от желания коснуться этих волос, но она сдержалась, боясь разбудить его. Эти минуты она ценила больше всего, время, отпущенное им, подходило к концу, — они пообедали, тихонько поговорили о прошедшей неделе, позанимались любовью на ее соломенном тюфяке. Теперь он спал, тихонько похрапывая, и она могла помечтать о том, что он проспит здесь всю ночь, что она, проснувшись утром, увидит его возле себя. Но он никогда не оставался с ней на столь продолжительное время, поэтому она крала эти упоительные моменты, не зная, что ему снится, пока она грезит об иной жизни.

Наконец она поддалась желанию, позволив своим пальцам мягко опуститься на его грудь чуть пониже завитков волос, иногда выглядывавших из ворота его рубашки. В свете свечи ее руки казались не такими уж старыми, думала Масия, хотя они все равно казались ей безобразными. Предпочитает ли он длинные, накрашенные ногти коротким, безыскусно обработанным, которые так легко касались сейчас его ребер? Она положила ладонь на живот Карна, ощутив там упругие мускулы, и почувствовала себя почти счастливой.

Несколько мгновений спустя Карн начал просыпаться. Он редко спал больше часа и никогда не спал настолько долго, чтобы свечи догорели. Все еще полусонный, он ощутил тело Масии, прижавшееся к его собственному, и улыбнулся. Сквозь полуопущенные ресницы он глядел на ее каштановые волосы, струившиеся по его груди, на белевшие в темноте руки и ноги своей возлюбленной. Она не была красавицей, тем более по сравнению с изысканными красотками, заполнявшими особняк, когда Брент устраивал прием. Масия трудилась, чтобы жить, — прачкой, горничной или швеей, бралась за любую работу, — и когда она двигалась, Карн с удовольствием следил за игрой ее мышц. Он приподнял голову и нежно поцеловал ее в макушку, на секунду замер, наслаждаясь ароматом, исходившим от ее волос. В следующее мгновение он выскользнул из ее объятий, его движения были настолько осторожны, что можно было подумать, будто женщина была сделана из яичной скорлупы.

Она молча наблюдала за тем, как Карн начал методично одеваться. Закончив, он повернулся к столу и собрал посуду, стараясь по возможности тише опустить ее в оловянную лоханку, стоявшую на столе. Масия повернулась и вздохнула.

— Оставь посуду, — нежно попросила она.

Карн улыбнулся ей, но продолжил окунать тарелки в воду, отчищать, вытирать и аккуратно ставить в шкафчик над столом. Для него это был способ продемонстрировать уважение. Масии никак не удавалось убедить его не обращать внимание на грязную посуду, оставить перевернутые винные бутылки возле камина или позволить носку лежать покинутым возле стула. И потому, как и каждое утро после его очередного визита, она просыпалась, не найдя ни малейшего следа того, что он когда-либо был здесь. Кроме боли в груди.

— Останься, — прошептала она, почти сожалея о выражении безысходной тоски, промелькнувшем в его глазах.

— Ты знаешь, я не могу. Мы обсуждали это.

— Назад к своей пуховой перине в огромном особняке? — лукаво улыбнулась она.

— Назад к Бренту, — поправил Карн. Он оглядел жалкую лачугу, состоявшую из одной комнаты. Там и здесь из-под облупившейся штукатурки торчали кирпичи. Он мечтал обустроить дом или совсем переселить ее, но Масия не хотела принимать его «благотворительность».

— Ты знаешь, я отказался бы от особняка, чтобы остаться здесь, возле тебя.