«Дейли репорт» графства Фултон ежегодно публиковала рейтинги судей верховного суда. Последние три года она занимала верхние строчки, избавляясь от дел быстрее своих коллег и имея только два процента апелляций. Не так уж плохо быть правой на девяносто восемь процентов.

Рейчел решила отдохнуть и стала наблюдать за обычным послеобеденным парадом. Адвокаты сновали туда-сюда, одним клиентам надо было получить развод или подпись судьи, другим — резолюцию на прошения в гражданских исках, ожидающих разбирательства. Все вместе около сорока различных дел.

Когда она снова взглянула на часы, было 4.45, и ее список уменьшился до двух дел. Одним из них было усыновление, дело, которое ей по-настоящему нравилось. Семилетний мальчик напоминал Брента, ее собственного семилетнего сына. Последнее дело было совсем простое, о перемене имени. Проситель представлял себя сам. Она намеренно назначила дело на самое позднее время, надеясь, что зал суда будет уже пуст.

Клерк подал ей папку с бумагами.

Рейчел посмотрела на пожилого человека, одетого в твидовый пиджак и светло-коричневые брюки, который стоял перед прокурорским столом.

— Ваше полное имя? — спросила она.

— Питер Бейтс.

В его усталый голос вплетался явно различимый восточноевропейский акцент.

— Как давно вы живете в графстве Фултон?

— Тридцать девять лет.

— Вы родились в этой стране?

— Нет. Я приехал из Белоруссии.

— Вы американский гражданин?

Он кивнул:

— Я старик. Мне восемьдесят один. Почти половину своей жизни я прожил здесь.

Вопросы и ответы не касались существа дела, но ни клерк, ни судебный стенографист ничего не сказали. На их лицах читалось понимание момента.

— Мои родители, братья, сестры — все были уничтожены нацистами. В Белоруссии было уничтожено много людей. Мы, белорусы, — очень гордые люди. После войны не многие из нас смогли остаться на своей земле. Советский Союз аннексировал наши земли. Сталин был еще хуже Гитлера. Сумасшедший. Палач. Он уничтожил последнее. Поэтому я сейчас здесь. Это ведь страна больших возможностей.

— Вы были гражданином России?

— Я думаю, правильнее было бы сказать советским гражданином, гражданином СССР. — Старик покачал головой. — Но я никогда не считал себя советским гражданином.

— Вы воевали?

— Только по необходимости. Великая Отечественная война, как называл ее Сталин. Я был лейтенантом. Попал в плен и был отправлен в Маутхаузен. Шестнадцать месяцев в концентрационном лагере.

— Чем вы занимались здесь после иммиграции?

— Я ювелир.

— Вы подали прошение в суд о смене имени. Почему вы хотите называться Петр Борисов?

— Это имя, которое мне дали при рождении. Мой отец назвал меня Петр. Это означает — камень, основа. Я был младшим из шести детей и едва не умер при рождении. После иммиграции в США я думал, что должен обезопасить себя, потому что я был на государственной службе в Советском Союзе. И ненавидел коммунистов. Они разрушили мой дом, и я заявляю об этом. Сталин многих моих соотечественников отправил в сибирские лагеря. Я боялся навлечь неприятности на свою семью. Тогда очень немногие смогли уехать. Но перед смертью я хочу вернуть имя, данное мне при рождении.

— Вы больны?

— Нет. Но не знаю, сколько времени еще мне отпущено.

Она посмотрела на старика, стоявшего перед ней. Его фигура была источена временем, но все еще выразительна и красива. Глубоко запавшие непроницаемые глаза, совершенно белые волосы, голос глубокий и загадочный.

— Вы прекрасно выглядите для человека вашего возраста.

Он улыбнулся.

— Вы хотите сменить имя из-за мошенничества, чтобы избежать преследований или скрыться от кредитора?

— Ни в коем случае.

— Тогда я удовлетворяю ваше прошение. Вы снова станете Петром Борисовым.

Рейчел подписала бумагу, приложенную к петиции, и отдала папку клерку. Спустившись с возвышения, она подошла к старику. Слезы катились по его небритым щекам. Ее глаза тоже покраснели. Она обняла его и нежно сказала:

— Я люблю тебя, папа.

Атланта, Джорджия

Вторник, 6 мая, 16.50

— Составьте распоряжение, мистер Катлер, — сказал судья.

Пол быстро вышел из зала заседаний и прошел по коридору в отдел исполнения завещаний графства Фултон. Он располагался тремя этажами ниже Верховного суда, отдельно от всего мира. Никаких сенсационных убийств, выдающихся судебных дел или скандальных разводов. Завещания, трасты^[3]и опеки формировали ограниченные рамки его юрисдикции — приземленные, скучные, со свидетельствами, обычно сводящимися к неточным воспоминаниям и историям о брачных союзах, существующих и выдуманных. Новый закон штата, в составлении которого принимал участие и Пол, позволял в определенных случаях, связанных с наследованием, проводить заседания жюри. Иногда стороны настаивали на этом. Но в основном дела велись старыми судьями, тоже бывшими некогда адвокатами и слонявшимися по тем же коридорам в поисках письменных волеизъявлений.

С тех пор как Университет Джорджии отправил его в большое плавание со степенью доктора юридических наук, работа с исполнением завещаний была специализацией Пола. Он не поступил в юридическую школу сразу после колледжа, так как не был принят в те двадцать две школы, в которые подавал документы. Его отец был разорен, и средств на учебу не было. Три года он работал клерком в отделении завещаний и трастов в «Ситизенс бэнк» штата Джорджия. Этот опыт был для него достаточной мотивацией, чтобы повторно сдавать вступительный экзамен в юридическую школу. Три школы в конце концов согласились принять его, а три года работы по специальности дали ему возможность получить место в «Приджен и Вудворт» сразу после выпуска. Теперь, спустя тринадцать лет, он занимал достаточно высокую должность в отделе завещаний и трастов, чтобы быть следующим на очереди для полного партнерства и управления отделом.

Он повернул за угол и вошел в двойные двери на дальнем конце коридора.

Сегодняшний день был изнурительным.

Пол Катлер открыл сразу обе половинки дверей и пошел по проходу между рядами опустевшего зала заседаний.

— Что-нибудь уже слышно о Маркусе Неттлсе? — спросил он секретаря.

Улыбка расплылась по лицу женщины:

— О да.

— Уже почти пять. Где он?

— Гостит в отделении у шерифа. Последнее, что я слышала, — они посадили его в камеру.

Катлер уронил свой портфель на дубовый стол.

— Шутите?

— Нет. Ваша бывшая засадила его сегодня утром.

— Рейчел? — Секретарь кивнула.

— Говорят, он умничал у нее в кабинете. Заплатил ей триста долларов, а потом трижды сказал ей «…твою мать».

Дверь судебного зала распахнулась, и в зал ввалился Т. Маркус Неттлс. Его костюм от Неймана был измят, галстук от Гуччи сбился на сторону, итальянские туфли были истоптаны и грязны.

— Вовремя, Маркус. Что случилось?

— Эта сука, которую ты когда-то называл своей женой, засадила меня за решетку, и я пробыл там с сегодняшнего утра. — Его баритон звучал напряженно. — Скажи мне, Пол: она настоящая женщина или какой-то гибрид с яйцами между ног?

Пол начал что-то говорить, но потом замолчал.

— Она надрала мне задницу на глазах у жюри из-за того, что я обратился к ней «сэр».

— Четыре раза, как я слышала, — заметила секретарь.

— Да. Возможно. Вместо того чтобы назначить повторное слушание, о котором я ходатайствовал, она приговорила моего парня к двадцати годам без права на обжалование. Потом она решила преподать мне урок этики. Я не нуждаюсь в этом дерьме. Особенно от какой-то умничающей сучки. Я тебе скажу, я накачаю деньгами обоих ее конкурентов. Большими деньгами. Я избавлю себя от необходимости видеть ее в суде во второй вторник июля.

Катлер решил, что услышал достаточно.

— Маркус, ты готов доказать ее предвзятость?

Неттлс положил свой портфель на стол.