На пятом этаже поцарапанные деревянные двери открывались внутрь, в душное помещение, где бледные зеленые стены бугрились пятнами краски от отсутствия вентиляции. Потолка не было, вверху только трубы, заляпанные асбестом, и пересекающиеся под растрескавшейся бетонной плитой перекрытия шестого этажа. Воздух был холодным и влажным. Странное место для хранения ценных документов.
Кнолль прошел по песочного цвета плитке к одиноко стоящему столу. Тот же самый служащий с клочковатыми темными волосами и лошадиным лицом ждал его. В прошлый раз он составил мнение об этом человеке как о подневольном, униженном новорусском бюрократе. Типичном и почти не отличающемся от старой советской версии.
— Добрый день, — сказал он с улыбкой.
— Добрый день, — ответил служащий.
Кнолль заявил по-русски:
— Мне нужно изучить документы.
— Какие именно? — Раздражающая улыбка сопровождала вопрос, и тот же бегающий взгляд, что и два месяца назад.
— Я уверен, что вы меня помните.
— Ваше лицо кажется мне знакомым. Документы Комиссии, правильно?
Попытка клерка казаться рассеянным провалилась.
— Да. Документы Комиссии.
— Вы хотите, чтобы я принес их вам?
— Нет. Я знаю, где они находятся. Но спасибо вам за любезность.
Он извинился и исчез среди металлических полок, наполненных гниющими картонными коробками. В несвежем воздухе стоял тяжелый запах пыли и плесени. Кнолль знал, какие разнообразные документы хранятся здесь. Многие были перемещены сюда из Эрмитажа, который был по соседству, но большинство — из Академии наук пять лет назад. Он хорошо помнил этот инцидент. «Чернобыль нашей культуры» — так советская пресса озаглавила событие. Но он гадал, насколько случайной была катастрофа. В СССР вещи всегда имели удобную тенденцию исчезать в нужный момент, и изменившаяся Россия была ненамного лучше.
Кнолль внимательно разглядывал полки, пытаясь вспомнить, на чем он остановился в прошлый раз. Тщательное изучение всего, что там находилось, могло занять годы. В особенности он запомнил две коробки. В прошлый визит он не смог до них добраться, не хватило времени, поскольку архив закрывался раньше из-за Международного женского дня.
Он нашел коробки и снял их с полки, поставив на один из пустых деревянных столов. Каждая коробка была размером около квадратного метра и очень тяжелой, возможно двадцать пять или тридцать килограммов. Служащий сидел у входа в хранилище. Кнолль понимал, что пройдет немного времени, прежде чем этот придурок подойдет и заметит, что именно его интересует.
На ярлыках на крышках обеих коробок было написано кириллицей:
ЧРЕЗВЫЧАЙНАЯ ГОСУДАРСТВЕННАЯ КОМИССИЯ ПО РЕГИСТРАЦИИ И РАССЛЕДОВАНИЮ ПРЕСТУПЛЕНИЙ НЕМЕЦКО-ФАШИСТСКИХ ОККУПАНТОВ И ИХ СООБЩНИКОВ И ПО УЩЕРБУ, НАНЕСЕННОМУ ИМИ ГРАЖДАНАМ, КОЛХОЗАМ, ОБЩЕСТВЕННЫМ ОРГАНИЗАЦИЯМ, ГОСУДАРСТВЕННЫМ ПРЕДПРИЯТИЯМ И ИНСТИТУТАМ СОЮЗА СОВЕТСКИХ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ РЕСПУБЛИК.
Он хорошо знал эту Комиссию. Созданная в 1942 году, чтобы решать проблемы, связанные с нацистской оккупацией, она в результате занималась всем, начиная с расследования в концентрационных лагерях, освобожденных Красной армией, и заканчивая оценкой ценностей, похищенных из советских музеев. В 1945-м Комиссия переросла в основного поставщика узников для ГУЛАГа. Она была детищем самого Сталина, средством для поддерживания его власти, и на нее работали тысячи сотрудников, включая полевых следователей, которые разыскивали в Западной Европе, Северной Африке и Южной Америке произведения искусства, вывезенные немцами.
Кнолль уселся на металлический стул и начал листать страницу за страницей из первой коробки. Процесс шел медленно из-за объема, небрежности написания и трудности чтения на русском. В целом содержимое этой коробки разочаровало его, так как здесь были в основном краткие отчеты по различным расследованиям Комиссии. Прошли долгих два часа, а он не нашел ничего интересного. Он приступил ко второй коробке, в которой тоже были отчеты. Здесь он наткнулся на пачку полевых отчетов от следователей. Эквизиторы,[8]как и он сам. Но только оплаченные Сталиным и работавшие исключительно на советское правительство.
Он просмотрел отчеты один за другим.
Многие были малозначительными повествованиями о неудавшихся поисках и безуспешных поездках. Некоторые успехи тем не менее были, о возвращенных ценностях рапортовалось как о великих достижениях. «Площадь Согласия» Дега, «Две сестры» Гогена, картина Ван Гога «Белый дом ночью». Он даже узнал имена следователей: Сергей Телегин, Борис Зернов, Петр Сабсаль, Максим Березов. Он уже читал составленные ими полевые отчеты в других хранилищах. Коробка содержала сотню или около того отчетов, совершенно забытых и нынче практически не используемых, за исключением нескольких, поиски по материалам которых велись до сих пор.
Прошел еще час, во время которого служащий прошел взад-вперед три раза, притворяясь, что хочет помочь. Кнолль отклонил все предложения, страстно желая, чтобы этот раздражающий его человечек занимался своими делами. Около пяти он нашел записку Николаю Швернику, безжалостному последователю Сталина, который возглавлял Чрезвычайную комиссию. Но эта записка была не похожа на остальные. Она была не на официальном бланке Комиссии. Она была личного содержания и написана от руки. В углу была проставлена дата — 26 ноября 1946 года, черные чернила на ветхой бумаге почти исчезли:
«Товарищ Шверник,
я надеюсь, что эта записка застанет вас в добром здравии. Я побывал в Доннесберге, но не смог обнаружить ни одного из манускриптов Гете, которые, как мы думали, были там. Расспросы, безусловно очень осторожные, показали, что предыдущие советские следователи, возможно, переместили их в ноябре 1945 года. Предлагаю провести проверку результатов инвентаризации в Загорске. Вчера я встретился с Ухом. Он докладывает о деятельности Лоринга. Ваше подозрение кажется верным. Рудники Гарца посещались несколько раз различными рабочими бригадами, но местные рабочие не нанимались. Все рабочие ввозились и вывозились Лорингом. Янтарная комната могла быть найдена и увезена. Точно сказать сейчас невозможно. Ухо идет по второму следу в Богемии и доложит непосредственно вам в течение недели.
Семен Макаров».
К листку были приколоты две более новые бумажки, обе — фотокопии. Это были информационные доклады КГБ семилетней давности, датированные мартом месяцем. Странно, что они здесь, подумал Кнолль, засунуты в оригиналы пятидесятилетней давности. Он прочитал первую записку, напечатанную кириллицей:
«Личность Ухо установлена — это Петр Борисов, работал на Комиссию в 1946–1958 гг. Эмигрировал в Соединенные Штаты в 1958-м с разрешения правительства. Сменил имя на Питер Бейтс. Настоящий адрес: 959 Стоксвуд-авеню, Атланта, Джорджия (округ Фултон), США. Был установлен контакт. Отрицает любую информацию о Янтарной комнате до 1958 г. Не смог определить местонахождение Семена Макарова. Утверждает, что ничего не знает о Макарове. Прошу дополнительных инструкций для дальнейших действий».
Семен Макаров! Он искал этого русского пять лет назад, но не смог найти. Единственный выживший следователь, которого он не расспросил. Теперь, возможно, есть еще один. Петр Борисов, или Питер Бейтс. Странная кличка. Русским, кажется, очень нравятся кодовые слова. Что это, просто пристрастие или обеспечение безопасности? Сложно сказать. Прозвища типа Волк, Черный Медведь, Орел и Острые Глаза он уже встречал. Но Ухо? Это было единственным в своем роде.
Кнолль перелистнул второй листок, другой доклад КГБ, напечатанный кириллицей, который содержал больше информации о Петре Борисове. Ему должно быть сейчас больше восьмидесяти. Ювелир по профессии, на пенсии. Его жена умерла четверть века назад. У него была замужняя дочь, которая жила в Атланте, Джорджия, и два внука. Информация шестилетней давности, достоверность ее под вопросом. Но все равно больше, чем он сам знал о Петре Борисове.
