Между тем папоротник-орляк на холмах запылал медью, мех рыси стал заметно гуще и в Кокетдейле олени в поисках самок наполнили округу криком и мычанием: так они вызывали на бой соперников.
К нам часто приходил Паломид, и мы ждали его, как самого желанного гостя. Нередко он охотился с нами и радостно говорил, что в Нортумбрии лучшая в мире охота.
Но для меня самым большим развлечением были птицы. Мы видели танцы черных шотландских тетеревов на току, когда они, как сумасшедшие, приседали и прыгали, распушив перья и распластав крылья. Наблюдали, как однажды грачи собрались в огромную стаю, не меньше тысячи птиц, и целый день прилетали все новые и новые. Небо почернело от их крыльев, и воздух звенел от крика. Дни укорачивались, и перелетные птицы сбивались вместе и, прежде чем отправиться на юг, откармливались ягодами и жуками. Первыми улетели стрижи, лесные и береговые ласточки, за ними последовали горихвостки-лысушки и дикие голуби, а потом потянулись и остальные птицы. Луговые шеврицы спустились с холмов, чтобы зимовать у человеческого жилья, и с севера прилетели дрозды-рябинники, свиристели и большие белые лебеди. Небо, казалось, все время было наполнено прилетающими и улетающими птицами.
Ранняя зима принесла неожиданный снежок, и вершины холмов стали черно-белыми. В один из таких дней, когда мы возвращались с котомкой, полной голубых зайцев, Паломид спросил, не слышали ли мы новостей о любовнике Изольды, Тристане.
– Ничего интересного, – ответил Ланс, и араб испытующе посмотрел на меня. Поскольку он питал давнюю и безответную страсть к красивой королеве Корнуолла, я полагала, что он больше интересуется ею, чем Трисом. Поэтому я рассказала о своем визите к Изольде в Касл-Дор и о том, что она упомянула о женитьбе Тристана и его растущей известности как величайшего воина Бретани. Вернуться в Британию для него нет никакой возможности, поскольку это ему запретил Артур из-за его диких выходок после того, как Изольда снова ушла к Марку.
Араб переводил взгляд с Ланса на меня и грустно улыбался.
– Ах, – вздохнул он, без сомнения вспоминая те месяцы, которые мы все вместе провели здесь, в Джойс Гарде. – Вы и не представляете, как вы счастливы! Ведь столько любовных грез остаются лишь сном…
Я поняла, что его замечание потому прозвучало так горько, что он до сих пор любил память об Изольде. Она стала для него идолом. И неизвестно, как бы он вел себя с живой женщиной, если бы они снова встретились.
Вьюги, предсказанные миссис Баджер, держали нас взаперти большую часть января и февраля. Но с полными закромами и в хорошей компании такое испытание не показалось тяжелым. А ночью, когда за окном завывал северный ветер, мы ложились в постель, и от нашей страсти воспламенялся мир.
Это было одно из чудес нашей любви… не важно, как часто мы отдавались друг другу, каждый раз все было по-разному: пронзительно-нежно и нарочито-затянуто; дико и по-дьявольски напористо; игриво и кокетливо; молча и покорно. Я и не представляла, что в наших отношениях может быть столько настроений. И каждый миг нашей любви я берегла в памяти, чтобы сохранить в будущем…
В апреле погода исправилась. Однажды утром, когда мы с Мелиасом пошли в рыбацкую деревню, чтобы посмотреть на дневной улов, я заметила у тропинки примулы и нежные фиалки, а по берегам реки – болотные ноготки. На реке выдра ныряла под воду, видимо, от мест нереста преследуя рыбий молодняк. Так что, несмотря на прохладу утра, признаки весны были уже повсюду.
Возвратясь в Джойс Гард, я нашла в загоне незнакомых лошадей, а за воротами посреди амбара стоял изящный паланкин. Наших лошадей я оставила на попечение Мелиаса и велела ему отнести рыбу на кухню, а сама бросилась через двор в дом – дыхание паром вырывалось изо рта и облаком стелилось следом за мной.
– Еще одна королева, – сообщила миссис Баджер, принимая у меня перчатки и плащ. – Из Корнуолла. Я и раньше слышала о ее красоте. Она и впрямь очаровательна и вежлива, как вы. Она хотела отдохнуть, и я провела ее наверх в переднюю спальню, а приехавший с ней монах с господином у очага. Священник сказал, что вы его знаете, но его имени я не запомнила, – она как-будто извинялась за свою забывчивость.
– Не Гилдас? – переспросила я, чувствуя, как ухудшается настроение.
– Именно он, миледи, – радостно расцвела миссис Баджер. – Как приятно, что вас навещают старые друзья.
«Тоже мне, друзья!» – думала я, выходя из кухни. Сначала я намеревалась встретиться с Изольдой и выяснить, что означает этот визит. Но, проходя мимо дверей, услышала из-за портьер голос Гилдаса. Он что-то выговаривал Ланселоту резким и одновременно снисходительным тоном.
– Но, сын мой, это преступная связь. Она вовлекла тебя в самый страшный плотский грех и не может не вызвать гнева Господнего. Послушайся, порви с ней, пока кара не пала на твою голову и головы твоих сторонников.
– Вы злоупотребляете моим гостеприимством, святой отец, – отвечал Ланс. – Я привел сюда леди Гвиневеру отчасти потому, что ее жизни угрожала опасность, и не намерен сейчас бросать ее среди врагов.
– Она должна возвращаться к мужу, которому принадлежит, – изрек Гилдас, и его голос задрожал от чувства собственной непогрешимости.
– Чтобы меня снова бросили в костер? – спросила я, откидывая портьеры и вступая в комнату. – Ты этого хочешь, Гилдас? Чтобы я вертелась, поджариваемая на помосте, а церковники притворно молились над моими обугленными останками?
– Конечно, нет, миледи. – При моем появлении монах не выказал ни малейшего удивления, и его губы сжались в змееподобной улыбке. – Все, чего я хочу, так это чтобы вы приняли Бога и склонили непокорную голову перед Христом, Его единственным сыном. Нужно лишь отбросить языческие привычки и в надежде на спасение предать себя Его милости.
– У меня нет ни малейшего желания, чтобы меня спасал ваш Бог-Отец, – вспыхнула я. – И я не потерплю, чтобы вы вот так вмешивались в мою жизнь. Достаточно уже того, что вы столько лет укрывали в своем святом доме Маэлгона. Нечего теперь мутить воду в Джойс Гарде.
– Я приехал вовсе не мутить воду, а уберечь от крушения, – теперь он говорил, высокомерно обращаясь только к Лансу. – Если вы не вернете ее мужу, король Артур двинет против вас армию.
Не веря собственным ушам, я уставилась на монаха, а Ланселот побледнел лицом.
– Не может быть. Он сам просил ее спасти. И теперь не может пойти против нас.
– Он пойдет. Слово было сказано пред всеми членами Круглого Стола: Артур выступит на Джойс Гард в мае. Конечно, если миледи прислушается к голосу церкви и вернется к мужу, бойни можно избежать, – губы, произносившие слова, не улыбались, но взгляд был торжествующим. – Сами видите, миледи, жизни и смерти многих людей зависят от того, насколько вы привержены своей упрямой гордости.
– Я не верю! – голос мой взлетел от возмущения. – Артур никогда так не поступит! Ты говоришь это только для того, чтобы разлучить нас. Ты – презренная, испорченная маленькая жаба!
Лицо Гилдаса скривилось в злобной ухмылке, а пораженный Ланс переводил взгляд с него на меня, впервые видя меня такой разъяренной. Я хотела прильнуть к любимому, рассказать, как давно монах питает ко мне ненависть и как несправедливо все, что он говорит. Но присутствие злорадного церковника удержало меня. Я повернулась и в гневе побежала вверх по лестнице к Изольде, чувствуя, что от страха душа уходит в пятки.
В комнату я ворвалась, думая только о себе, но при виде Изольды моментально застыла: худая и бледная, она сидела у окна, завернувшись в одеяло. Скулы выступали из-под молочно-белой кожи, фиалковые глаза окаймляли темные круги.
– Боже мой, Изольда, что случилось? – Я пересекла комнату прежде, чем она успела подняться.
– Так ты не слышала? У меня это уже давно – сильный кашель и кровохарканье. Я думала, все уже знают, что королева Корнуолла умирает.
– Нимю, – вырвалось у меня. – Нимю может помочь. Или моя молочная сестра Бригита. Она почти такой же хороший целитель, как фея Моргана. – Я опустилась рядом с Изольдой на колени, взяла в свои ладони ее хрупкие холодные руки, стараясь влить в нее жизненную силу.
