Не доезжая Колчестера, мы остановились в Госбеке, где в разгаре была ежегодная ярмарка. Сюда, в Восточную Англию, саксы могли привозить товары, и рынок ломился от вещей с континента так же, как и от средиземноморских товаров, которые сюда доставляли по суше с причалов Лондона.

Не только товары, но и продавцы были самого разного происхождения, что придавало всей картине необыкновенную живописность. Белокурые шведы и светлокожие англы выставляли великолепные изделия из золота. Смуглолицый грек расхваливал местным жителям оливковое масло и сушеные финики, а те и понятия не имели о жарких странах, откуда взялись эти товары. Дальше предлагали египетские украшения из бронзы, расцвеченные голубой эмалью. И сами мы произвели некоторый фурор, когда появился Паломид с оруженосцем в тюрбане и с ловчим соколом на боевой перчатке.

Я посмотрела на Мордреда и Синрика – одного такого темного, другого светловолосого, – которые то заигрывали с девчонкой, то перебрасывались между собой шутками, и внезапно подумала: если повезет, таким и будет наше будущее, когда саксы и кельты отбросят опасения и взглянут друг на друга как братья.

Потом мы забрались по крутой дороге в Колчестерскую крепость, полюбовались развалинами огромного римского храма и под сенью статуи Цезаря съели своих устриц.

– Не правда ли, удивительно, – размышлял Артур, рассматривая тронутое временем лицо. – Мерлин мне как-то рассказывал, что Клавдий был заикающимся, скрюченным ученым и вовсе не хотел быть императором. Однако здесь, в Колчестере, из него сделали бога.

Я поймала на себе косой взгляд мужа.

– Не хотела бы я делаться императрицей, если вместе с этим званием приходит божественность, – и мы оба рассмеялись.

По сравнению с Колчестером укрепление Веххи было маленьким и примитивным. Подобно большинству иммигрантов, переплывших Северное морс в утлых открытых суденышках, его люди взяли с собой одну лишь надежду на будущее. Вехха пробился вверх по реке и нашел место, одинаково удаленное и от римского города, и от британской фермы. Я заметила, что такие поселения, будь они вылеплены из глины на юге или, как у Веххи, построены на песчаной пустоши, пахнущей соленой топью и прибоем, всегда уединенны и замкнуты. Наверное, есть что-то в тевтонской душе, что требует такого окружения, чтобы ощутить себя дома.

Часовой наверху частокола заметил нас издалека, и, когда мы подъехали к воротам, нас встречал Вуффа, надменный сын Веххи.

– Отец умирает, – сразу же объявил он, как только мы оказались внутри массивных деревянных стен. – Он будет рад повидаться с вами.

Артур кивнул и соскочил с лошади, а Вуффа повернулся, так и не заметив моего присутствия. На секунду мне показалось, что меня вынудят присоединиться к другим женщинам в отдельных покоях. Но я взяла мужа под руку, высоко подняла голову и прошла с ним в зал несмотря на сердитые взгляды Вуффы. Вехха мог сколько угодно ссылать своих женщин на кухню, но я была верховной королевой Британии и твердо намеревалась выразить свое уважение шведу, раз он оказался на смертном одре. Разговоры стихли, когда мы проходили по двору: конюхи и судомойки смотрели на меня, как на привидение. Даже часовой, стоявший у главного входа в зал, моргнул, когда заметил, что за верховным королем в двери прошла женщина. Но умирающий швед обратил свои глаза сначала ко мне, и я заметила, что в них появилось подобие улыбки.

– Британская королева оказывает мне честь, – прошептал он и повернулся к Артуру.

Плотная фигура была едва различима под грудой шкур и одеял. Когда-то цветущее лицо походило на маску смерти, настолько оно оказалось изъеденным болезнью. Он протянул нам трясущуюся руку – пальцы выглядели бугристыми прутиками. Но в нем по-прежнему чувствовалась власть, и все окружавшие его: слуги, суетящиеся вокруг постели, и потчующие горячими отварами лекари знали, что он – могущественный вождь.

– Я сказал Вуффе, чтобы он всегда поддерживал Пендрагона, – заверил мужа умирающий, и тот, чтобы расслышать слова, вынужден был склониться над ложем. Пока они разговаривали, я осматривала зал.

Деревянные стены были увешаны знаменами и щитами. Я разглядела большую медвежью шкуру и множество волчьих. В очаге горело какое-то благородное дерево, и отблески огня мерцали на наконечниках копий, расставленных у двери, где воинам в случае необходимости было их удобно брать. У очага спали здоровые, лоснящиеся собаки, а одна, видимо, любимица Веххи, положила морду на лапы и не сводила глаз с хозяйского лица. Во всем укреплении это существо станет горевать больше всех, когда дух шведа расстанется с телом.

У кровати на подставке, словно крышка стола, стоял константинопольский серебряный поднос, который Артур подарил Веххе в знак благодарности за его верность. И я порадовалась, что раз уж швед не погиб в бою, то хоть умирает он, окруженный теплотой заботливых слуг, среди собранных сокровищ.

Силы Веххи угасали, и мы быстро покинули зал, вышли со двора и в подавленном молчании поскакали по тропинке вдоль реки. Там, где Дебен устремлялся к устью, он проносился под кручей.

– Он хочет, чтобы его похоронили вон там, – Артур указал на пронизываемую ветром вершину. – Его положат на корабль, на котором он пересек Северное море, а сверху насыплют могильный курган, чтобы грядущие поколения знали, кто основал династию.

Даже сейчас меня тревожила мысль, что утес Веххи – слишком печальное место для встречи с вечностью. Меня утешало, что я родилась британкой и не буду похоронена на одиноком берегу вдали от родины. Неважно, где развеют мой прах. Все равно я останусь дома, в Альбионе.

Мы провели лето с Марком и Изольдой в Корнуолле, остановившись в замке Дор, который приютился над одной из жемчужных бухт на корнуэльском побережье.

Изольда Корнуэльская была дочерью королевы Ирландии и женой ревнивого стареющего короля Марка. Красивая и властная, она вместе со своим любовником Тристаном, своей великой любовью, перевернула вверх дном все королевство. Все бы не имело такого значения, не будь Марк строгим христианином и позволь он невесте-подростку ту свободу в постели, которой пользуются все кельтские королевы.

И хотя я когда-то считала ее лишь избалованной смазливой девчонкой, я полюбила Изольду, когда она и Тристан ускользнули из Корнуолла и искали прибежища у нас с Артуром в Логрисе. Тогда мы стали близкими подругами и делились друг с другом сокровенными тайнами. Потом, когда Марк пригрозил пойти на Артура войной, если Изольда не вернется домой, она прервала отношения с Тристаном и вернулась к своим обязанностям королевы Корнуолла. Многие воины – включая Паломида – воспылали к ней безответной страстью, но, бросив Тристана, она уже не взглянула ни на одного мужчину. Из верности Марку или Трису – я ни разу ее не спрашивала.

– Вполне сносна, – рассказывала она о своей жизни в настоящем. – Стала изучать искусство врачевания. С годами Марк становится все раздражительнее. Нужно чем-то заниматься, чтобы не дать ему повода для ревности. Еще мы много торгуем с Ирландией. А это значит множество приезжих и посланников. А иногда путешественники привозят новости и с континента. – Ее фиалковые глаза открыто смотрели на меня. – Я слышала, что Тристан женился на бретонской девушке, которую тоже зовут Изольдой. Если это так, желаю им всяческого благополучия и чтобы было побольше детей.

Замечание показалось мне разумным, исходившим от женщины, которая с годами стала мудрее, и я улыбнулась подруге.

– А как у вас с Ланселотом? – улыбнулась она в ответ. – Что происходит с другой знаменитой парой нашего времени?

– Что и всегда. Мы близки, но друг друга не касаемся. Недавно он уехал, выполняет миссию нашего посланника на севере. Вожди племен по ту сторону Стены его уважают и называют человеком чести.

Темная бровь Изольды изящно изогнулась, и подруга покачала головой:

– Никогда не могла понять шумиху, которую раздувают вокруг чести… без сомнения, в ней кроется часть наших проблем с Трисом.