– У льва! – Путешествие мужа оказалось таким интересным, что я уже жалела, что не поехала с ним. – А ты сам-то его видел?

– М-м-м, – Артур потянулся за штанами. – Единственный лев, который попался мне на глаза, это тот, что нарисован у него на щите. Но ты же знаешь, как распространяются истории вроде этой.

Я вздохнула и выбралась из постели, втайне сожалея, что лев оказался не настоящим. За то, что мы так несправедливо с ним обошлись, Увейн заслужил чего-то особенного, и ручной лев ему очень бы подошел.

Во время ужина в тот вечер зал просто бурлил – ото всюду неслись восклицания и приветствия друзей. Артур рассказывал о своей остановке в Париже – городке из мешанины кирпича и камня, приютившемся на двух островках на реке по имени Сена. Говорил о хрупком равновесии власти франка Кловиса и короля Теодорика в Италии. Предводитель франков постоянно грозил захватом соседних территорий, а гот сидел в своей замечательной столице Равенне и следил за каждым его шагом. И их обоих признавал Анастасий, а нас нет.

– Я полагаю, – подытожил Артур, – что константинопольский император использует каждого из них, чтобы держать в узде другого. Пока нам это на руку: Кловис слишком занят Теодориком, чтобы разорять Бретань.

– Слава Богу, – вступил в разговор Борс. Яркий блондин, бретонец подкрутил усы и потянулся за очередным куском оленины. – Если бы не это, мне бы пришлось отправляться домой и защищать границы отца, а не наслаждаться своим положением за Круглым Столом. Кстати, пока нас здесь не было, никто не слышал новостей о Ланселоте?

Вопрос провалился, как камень в воду, и я почувствовала, как со старой раны слетает корка забвения. За два года о Ланселоте по-прежнему не было никаких вестей, и надежда отыскать моего защитника живым совершенно померкла.

Послышался общий гомон. Брат Борса Лионель проговорил в своей неторопливой рассудительной манере:

– Думаю, мне стоит отправиться на юг и поискать его там. Эту область еще никто не исследовал.

Хотя Лансу совершенно нечего было делать на юге, я готова была восхититься здравомыслием логики воина, но, сделав это заявление, Лионель впал в свое обычное молчание, и пелена тишины нависла над залом.

– Очень важно понять, что нельзя недооценивать этих сукиных детей с континента, – быстро произнес Гавейн, снова переводя разговор на путешествие в Европу. – Они сколько угодно могут заявлять, что являются наследниками Рима, но в вопросах чести – просто ничтожества.

– Ха! – любовно пожурил племянника Артур. – Из-за их чести и твоей опрометчивости мы чуть было не заработали войну.

Далее последовал отчет о том, как Гавейн встречался с римским посланником и выщипал бороду дипломату-выскочке. По мере того как развивался сюжет рассказа, воины громко выражали свое одобрение, гордясь тем, что один из них показал изнеженному осколку умирающей империи, что такое настоящий британец.

– Потребовалось все мое умение, чтобы замять эту историю, – шепнул мне на ухо Артур. – Храни нас небо, если оркнейцы вырвутся из узды, в которой я их держу.

Я внимательно посмотрела на мужа, прикидывая, как он воспримет вести об Агравейне и владычице озера. До сих пор я хранила свое путешествие к Стоунхенджу в секрете. И теперь раздумывала, когда и как сообщить Артуру о том, что случилось.

Но первым тем вечером об этом заговорил Гарет, который с радостью и гордостью рассказал, как его брат был прощен не только семьей, но и Богиней.

– Весь остаток жизни поклялся служить Великой Матери, – поведал нам сын Моргаузы. – И хотел бы, ваше величество, знать свое место среди рыцарей Братства Круглого Стола, если вы его примите. А я в качестве его брата нижайше прошу рассмотреть его просьбу.

Лицо Артура сделалось задумчивым и отражало внутреннюю борьбу: в нем поднималась ярость из-за того, что Моргана нарушила его запрет и вступила в пределы Логриса, но в то же время он понимал, что соратники будут рады, если вернется Агравейн. Наконец он кивнул Гарету, давая понять, что стоит только виноватому попросить о прощении, и мир будет восстановлен. Но на следующий день, когда мы с мужем занялись делами королевства, я заговорила о причастности Агравейна к смерти Пеллинора.

– Доказать это так же трудно, как подтвердить рассказы о Зеленом Человеке. – Муж поднял голову от длинного стола, заваленного картами и донесениями. – Агравейн утверждает, что потерял память, а с убийством его связывают лишь случайные свидетельства. Если он оказался поблизости, этого еще недостаточно, чтобы его осудить. Но даю тебе слово, в будущем за ним станут внимательно приглядывать.

Я фыркнула, поняв, что принцип правосудия Артура может оказаться обоюдоострым мечом, если во имя справедливости придется отпускать на свободу преступника. Но по крайней мере, успокоила я себя, по необоснованному обвинению не окажется наказанным невиновный.

Из Бретани Артур привез с собой еще несколько воинов, и в спальнях стало тесно, как никогда. Я возблагодарила небо за то, что подготовила новые матрасы, превратила несколько гостевых комнат в женские спальни и даже приняла предложение Грифлета и Фриды занять часть апартаментов псаря. С ними поселились Борс с братом, которые как нельзя лучше подошли к уютной атмосфере маленького домика. Фрида была снова беременна и, хотя с каждым месяцем все заметнее полнела, по-прежнему гонялась за своими бойкими близнецами. Когда-то и я отчаянно хотела того же, но теперь скорее с удовольствием, чем с ревностью наблюдала за своей любимицей. Время, казалось, сделало печаль не такой пронзительной.

Ближе к концу апреля, когда меж развешенных в небе облаков закувыркались грачи, мы с Мордредом прогуливались по настилу, положенному по верху большой стены. С тех пор как он стал оруженосцем, наши утренние занятия прекратились. Вместо них он теперь упражнялся с мечом, совершенствовался в верховой езде и изучал тактику. Немногое свободное время мальчик обычно проводил с другими оруженосцами или со светлоголовым заложником Синриком. Мы прислонились к парапету, я взглянула на приемного сына и поняла, что он вытянулся с меня ростом и стал превращаться в мужчину.

– Он будто сердится на меня за что-то, но за что, я не могу припомнить, – тихо проговорил сын Артура. – О, я знаю, он признает меня родственником – мама всегда говорила, что он обязан это делать, – но из всех племянников со мной он желает общаться меньше всего. – Юноша повернул ко мне лицо, и в его глазах мелькнуло сомнение и смятение, а у меня перехватило дыхание перед вопросом, который должен был вот-вот сорваться с его губ. – Вы не знаете, от чего это происходит, миледи? И как я могу это исправить?

Я посмотрела ему в глаза, и сердце заныло от его невинности. Черт тебя подери, Артур. Если тебя мучает совесть, зачем же постоянно наказывать мальчика? Мука при виде его обнаженной боли и понимание того, что придется сохранить секрет отца, пожертвовав правом сына на ответ, заставили слезы навернуться на глаза, и я отвернулась.

– Проклятый ветер! Даже в такой ясный день запорошил глаза.

Моментально Мордред превратился в саму заботливость: достал платок, захотел вынуть мешающую соринку. Я приложила платок к глазам, пыталась сказать, что ничего серьезного не случилось, а сама думала, что ему ответить.

– Может быть, тебе спросить самого короля?

– М-м-м-м, – в его восклицании чувствовалось понимание, что ничего хорошего из этого не выйдет. Юноша отвернулся к парапету, и на его лице вновь появилось выражение безразличия, а я продолжала гадать, не заметил ли он моей уловки. Одно было ясно: он не имел понятия о кровной связи с королем. Внезапно юноша нахмурился и, вглядываясь в даль, перегнулся через парапет.

– Там всадники… – Он указал на ответвление от римской дороги, ведущее к Камелоту. – Смотрите, миледи, скачут во весь опор. Для королевских гонцов их слишком много, а для обычных путников слишком быстро несутся.

Я проследила за его рукой и увидела вдалеке группу крошечных всадников, скачущих галопом в нашу сторону. Вымпела с ними не оказалось, и невозможно было узнать, откуда они явились, по, когда они выехали из тени у подножия холма, я различила на их щитах герб Лионеля.