Джин до того погрузилась в свои мысли, что чуть не сбила полицейского в мокром резиновом плаще, который вышел на дорогу, подняв руку. Она улыбнулась своей специальной улыбкой для стражей порядка:

– Я вас едва успела заметить.

Очарование сработало. Полицейский прикоснулся к козырьку, с которого веселыми струйками стекала вода, и тоже улыбнулся:

– Простите, мисс, но нам придется обыскать вашу машину. В Гарстоне банк ограбили.

Джин засмеялась, ступив на промокшую землю.

– Приступайте. Вы ничего не найдете. Сегодня у меня в машине нет ни взломщиков, ни облигаций.

Смущенный и явно тронутый приветливостью девушки, молодой полицейский бегло осмотрел родстер. Затем что-то нацарапал на бумажке.

– Покажите вот это, мисс, если вас снова остановят. Простите, что побеспокоил вас. – Он прикоснулся к козырьку.

Джин улыбнулась в ответ и помчалась дальше, в дождь.

В начале второго она, голодная и промокшая, вбежала в просторный подъезд дома, где жила Маделин Рэндолф. Швейцар посмотрел на девушку так, будто увидел привидение. Он явно встревожился. Почему? Парнишка из обслуживающего персонала взял ее багаж. Еще один сел в родстер, чтобы отогнать его в гараж. С плащом, перекинутым через руку, крепко прижимая к себе ящичек с драгоценностями, Джин вошла в лифт.

«Можно было уехать из Гарстона и вчера», – подумала она, вставляя ключ в замок квартиры. Секунду постояла в красивой прихожей. Как тихо! До того тихо, что, казалось, откуда-то доносится голос матери, словно эхо, а в воздухе как будто даже витает запах ее сигарет… Джин принюхалась. Запах был самым настоящим. Глухое рокотание мужского голоса… В их гостиной?! Неужели их квартиру втайне сдали в аренду на время отсутствия матери? Так и есть. Вот по этой причине швейцар и смотрел на нее с таким испугом. Или там вор? Однако глупости – известие об ограблении банка растравило ее воображение.

Джин на цыпочках пошла вперед. Собираясь дать отпор незваным гостям, она решительно распахнула дверь гостиной… и замерла на пороге.

Дыхание вернулось к ней судорожными рывками. С приглушенным воплем девушка метнулась назад, через переднюю, прочь от голоса матери, кричавшей: «Джин! Джин!» Она захлопнула дверь квартиры и бросилась вниз по ступенькам, вниз, вниз, вниз!

Дальше и дальше, в сумерки. Дальше и дальше, сквозь непрекращающийся дождь, в родстере. Джин не помнила, как оказалась в машине… Глаза матери, исполненные ужаса, огромный изумруд на ее пальце… Теперь она не сможет смотреть на изумруды, не вспоминая этот день. Надо вернуть кольцо Гарви. А где шкатулка с драгоценностями? Все в порядке, она рядом на сиденье. Только бы зубы перестали стучать… Ступеньки, ступеньки, ступеньки… Мать специально написала, что уезжает, чтобы она, Джин, не вернулась в Нью-Йорк. Эта мысль была невыносимой. Подозревал ли Хьюи… Бедняга! Джин знала, что такие вещи случаются, слышала, как другие девушки цинично обсуждают договоры, заключенные их родителями по принципу «живи и дай жить другим». Конечно, ее отец жил в одном городе, а мать в другом, но… Джин стало холодно, ужасно холодно. Почему сердце так ноет?.. Что это за река? Выходящая из берегов, злая, огрызающаяся, как загнанный зверь? Неужели она снова в Гарстоне? А это что за рев? Он доносится от дамбы…

Джин мчалась дальше и дальше, час за часом, словно автомат за рулем, и думала, думала… Если бы только человек мог контролировать память, стирать ненужные воспоминания. Не было сил терпеть эту ледяную боль. Если бы только она могла обратиться к кому-нибудь… к Хьюи… Нет, ни за что! К графине? Старуха изойдет желчью – она никогда не ладила со своей дочерью, говорила: «Мелкие страстишки ее устраивают!» Боже, никто, никто не поможет, разве что… Кристофер Уинн…

Странно, как ее согрела одна лишь мысль о нем. Но попадаться ему на глаза нельзя – он заподозрит, что она к нему неравнодушна. Надо держать дверь между ним и собой крепко запертой на засов, на амбарный замок… От этого тоже было больно… Если она выйдет за него замуж, то вскоре возненавидит тесный мирок жены священника и станет такой же неверной, как ее мать… Нет! Она выйдет замуж за Гарви – он ей правда очень нравится… Может, рассказать ему о том, что она видела? Больше некому. То, что она узнала, разъедало ее сердце, словно кислота…

Вперед по мосту. Джин чуть не проскочила на красный светофор. Куда ехать? В «Хилл-Топ» дорога закрыта – там она встретится с отцом, и лицо ее выдаст. Не надо было возвращаться в Гарстон… Джин мчалась уже по главной улице. Какой сильный дождь! Небеса разверзлись. Колеса родстера поднимали в воздух фонтаны брызг. Запах мокрого асфальта, совершенно голые деревья, здания – серые пятна в золотистом от света фонарей тумане, блестящие тротуары, бесчисленные зонты, потоки воды в канавах, несущие листья; уличные фонари, словно тусклые опалы; колокола – задумчивые, таинственные, мягкозвучные, зовущие сквозь дождь… Внезапно и непонятно почему на экране сознания Джин вспыхнула картина: застланные бархатом проходы, отделяющие церковные скамьи красного дерева с бордовыми подушками, свечи, горящие в массивных серебряных подсвечниках, роскошные красные розы, мягкое разноцветное сияние, льющееся сквозь витраж за алтарем… Церковь! Ее убежище! Даже воспоминание о ней успокаивало. Джин обрела способность мыслить связно. Она отправится в церковь и все обдумает. Отец уверен, что она в Нью-Йорке. Мать… нет-нет, сейчас не об этом! А что, если церковь закрыта? Ну и поделом ей, если так. Всю жизнь она равнодушно и беззаботно проходила мимо распахнутых дверей храма…

Джин увязла в дорожном потоке. Она никогда не предполагала, что ее родной город так густо населен. Автомобили останавливались, когда зажигался красный сигнал, и ползли дальше, повинуясь зеленому. Останавливались. Ползли. Останавливались. Пронзительно гудели клаксоны. Джин нетерпеливо ерзала на сиденье. Ей обязательно надо двигаться дальше – она не может жить с этой невыносимой болью в сердце.

Башенные часы величаво прозвонили, когда она припарковала родстер у бордюра перед церковью. Подняв воротник плаща, крепко сжимая шкатулку с драгоценностями, девушка взбежала по трем широким ступеням. Огромные двери храма были распахнуты, молчаливо приглашая войти. Внутри она на мгновение остановилась и вздохнула с облегчением – там не было ни одной живой души. Джин проскользнула на последнюю скамью, устроилась в темном углу и сразу почувствовала, как напряженные мышцы расслабились. Как хорошо! Мягкий свет, тонкий аромат, все, как она представила себе в машине. Шум уличного движения, доносившийся снаружи, из-за каменных стен, был подобен нежной колыбельной песенке. Отблески пламени свечей на серебре, на красных розах; золото, лазурит и зелень букв над алтарем: «Мир я даю тебе, мир я вселяю в тебя. Да не будет сердце твое омрачено печалью, да не будет пребывать оно в страхе».

На мгновение Джин показалось, что ее сердце вот-вот взорвется. Резкий всхлип подкатил к ее горлу, словно маленький воздушный шар, оторвавшийся от бечевки. За ним последовал новый всхлип, потом еще один. Девушка, отчаянно пыталась сдержаться. Это плачет не Джин Рэндолф, а Ужасная Сестрица, а она, Джин, будет бороться до конца!

Как тихо в церкви… Тишина обнимала ее, словно теплые, умиротворяющие крылья. Постепенно рыдания прекратились. Опершись подбородком на высокую спинку передней скамьи, сквозь залитые слезами глаза Джин вновь и вновь перечитывала освещенные слова над алтарем. Дрожащее пламя свечей превращало в живые огненные язычки золотые буквы: «Да не будет сердце твое омрачено печалью, да не будет пребывать оно в страхе».

– Да не будет пребывать оно в страхе, – тихо повторила девушка.

Чья-то рука прикоснулась к ее плечу.

– Джин, дорогая, что случилось? Позвольте, я вам помогу.

Она посмотрела вверх, в лицо Кристофера Уинна. В мягком освещении оно приобрело неземную белизну, темные глаза смотрели ласково и внимательно.