Ленька не заметил, как уснул. Сколько проспал — не знает. Проснулся внезапно от какого-то непонятного шороха где-то совсем рядом. Край неба над лесом уже совсем посветлел. Время, значит, шло к утру. Ленька задержал дыхание, уставясь в темный угол двора: не там ли?
Шорох повторился за задней стенкой завозни. Потом что-то заскрипело, потом над крышей вдруг возникла огромная голова.
Ленька, забыв не только про топор, но и про все на свете, взвизгнул по-поросячьи и стремительно сиганул с крыши завозни. Но не успел он еще долететь до земли, как почувствовал, что кто-то цепко ухватил его за ворот.
— Попался, гад!..
Ленька от ужаса взвизгнул снова, теперь еще тоньше и совсем дико. И тут же получил увесистую затрещину.
— Заткнись!
Ленька враз «заткнулся». И не только потому, что у него не было никакого желания схлопотать новую затрещину, а просто вся сила его куда-то пропала, будто и не бывало ее!
Этот «кто-то», так и не выпуская воротника, поволок Леньку со двора, будто куль, набитый мякиной. Ленька не знает: шел ли он, или волокся вот так по дороге. Опомнился малость, когда увидел вдруг перила моста через овражек. «Все,— мелькнула одинокая безнадежная мысль,— на кладбище тащит».
И все-таки Ленька попытался высвободиться — так не хотелось ему на кладбище, к чертям на забаву. Он заупирался, задергался, но рука крепко держала его.
— Еще раз брыкнешься — пожалеешь.
У Леньки вдруг затрепетало сердце: чтой-то голос очень знакомый. Он слегка повернул голову, глянул искоса снизу вверх. Господи, да неужто не снится ему — Серега Татурин, Митькин дружок!
— Так это ты, Серега?! — закричал радостно Ленька. — Ты?
Серега мрачно бросил:
— Я, кто ж еще... А ты не ори. Двину.
— Дак за что ты меня схватил и волокешь? — заорал Ленька, совсем оживая. — Куда?
— Цыц, говорю. — И Серега поднял над Ленькиной головой огромный костлявый кулак. — Прибью. Ишь, гаденыш какой, своим прикидывался, бедненьким этаким, а сам... У-у, змей!
Ленька вылупил глаза.
— Про что говоришь-то? Чего мелешь? Отпусти давай.
— Погоди, отпущу, — угрожающе процедил Серега. — Вот придем в сельсовет — отпущу. Только не возрадуешься, гидра.
Ленька удивился: зачем в сельсовет, да еще в такую рань? Но ничего больше не сказал. Знал: Серега болтать не мастак — точно прибьет.
В сельсовете Ленька был только раз, зимой, когда Заковряжин привез его в Елунино. Он размещался в бывшей сборке, в центре села на небольшой захламленной площади, покрытой, будто лишаями, пятнами выбитой травы. Это был круглый высокий пятистенник с крылечком в четыре ступени и шаткими перильцами. На крыше, на самом ее коньке, трепетало прикрепленное к шесту выцветшее от дождей и солнца широкое красное полотнище.
Напротив сельсовета, по другую сторону площади, высилась почерневшая от времени деревянная церковь с шатровой колокольней. По правую руку от нее стоял добротный дом елунинского богача мельника Барыбина, а по левую — огромный шестистенник отца Семена, на каменном фундаменте и под железной крышей. И дом и церковь давно пустуют: отец Семен еще в начале двадцатого года бежал от Советской власти со всеми попятами.
Когда Серега привел Леньку к сельсовету, край неба над бором стал уже совсем розовым — вот-вот выкатится солнце.
Серега плечом распахнул дверь и с силой втолкнул туда Леньку. Нелепо размахивая руками, он пропрыгал козлом прямо к столу, за которым сидел Захар Лыков и что-то читал, Лыков поднял голову и удивленно воззрился на Леньку:
— Что стряслось?
В дверях боковой комнатушки появился заспанный, с винтовкой в руке, секретарь сельсовета Иван Старков, высокий сутулый парень с лохматой, будто встрепанный веник, головой.
Он оперся плечом о дверной косяк и тоже уставился на Леньку.
Лыков снова спросил, уже нетерпеливо:
— В чем дело-то?
Серега произнес хмуро:
— Поймали гаденыша на шумиловском дворе. Что ему там было нужно — сам пытай... На завозне укрывался. Колька спугнул: влез заглянуть, что там на крыше шевелится, а он шасть оттуда, прямо на меня, чуть мне голову не свернул...
Лыков перевел хмурый взгляд на Леньку.
— Ну? Что делал там?
— Сторожил...
— Что?
— Сторожил. Ну от того, который ворота пометил... Словить думал. А тут эти,— кивнул в сторону Сереги.— И дерется еще, по шее звезданул...
Лыков сначала как-то непонятно гмыкнул и вдруг, открыв рот, полный зубов, захохотал громко, заливисто. Глядя на него, начали хохотать Старков с Серегой.
— Уморил, как есть уморил,— произнес Лыков, всхлипывая и отирая глаза.— Придумал же, а,— сторожить!
Он взглянул на Леньку долгим внимательным и пытливым взглядом, произнес раздумчиво:
— А ты, браток, молодец. Только как же бы ты изловил бандитов, ежели у тебя оружия никакого?
Ленька смущенно покривил губы.
— У меня топор... Там, на завозне, остался.
И снова хохот. Насмеявшись вдосталь, Старков и Серега засобирались домой — солнце уже било в окна сельсовета весело и жарко. Когда они вышли, Ленька сказал тихо:
— Слышь, дядя Захар, а этого, который метку на воротах оставил, я видел...
Лыков враз встрепенулся, вцепился взглядом в Леньку.
— Чего раньше молчал? Кто он?
Ленька зябко пожал плечами, припомнив длинное бегающее веретено.
— Не знаю... черный весь. Ног нету и головы тоже.
— Погоди, несешь несуразное... Расскажи, как было. Подробней.
Ленька, торопясь и запинаясь, поведал все, что видел и перечувствовал той темной памятной ночью. Когда он кончил, Лыков, крякнув огорченно, с силой поскреб затылок.
— Эх, незадача! Как же это ты, браток, не уследил за ним, а? Ведь какое добро народу сделал бы! Испугался! Черт, дьявол!.. Неужто веришь ерунде всякой глупой? Кулачина это какой-нибудь, бандюга, контра недобитая. А напялил на себя тряпья, чтоб пострашнее быть. На всякий случай — вдруг встретится с кем... Эх, Ленька, Ленька...— Лыков был так огорчен и раздосадован, что Ленька расстроился.
— Да ты не переживай очень, дядь Захар, — сказал он виновато и просительно.— В другой раз уж не оробею...
Лыков усмехнулся, легонько хлопнул Леньку по плечу.
— Ну, браток, утешил. Спасибо. Теперь беги.— Он было взялся за свою книжку, но, взглянув на Леньку, спросил:
— Чего мнешься? Или еще дело есть?
Ленька так и вспыхнул весь, произнес умоляюще:
— Дядь Захар, возьми меня в отряд, а? Возьми, будь отцом родным.
Лыков нахмурился.
— Ну это ты, браток, того...— Потом вдруг спросил живо: — Ты комсомолец?
Ленька протянул растерянно:
— Не-е...
— Видал? Вступи — тогда. Ясно?
— Ясно,— повеселел Ленька, подумал: что-что, а в комсомол-то Митька Шумилов его обязательно примет.— Ну я побег.
— Давай, да по ночам не шастай больше. Сами справимся.
Ленька вышел из сельсовета возбужденный и полный небывалой радости. Со степи тянуло вкусным запахом разогревающейся земли и духмянки. Ленька несколько раз жадно втянул всей грудью утренней свежести и побежал домой.
Однако, едва миновав сборню, он неожиданно, нос в нос, столкнулся с Тимохой Косым. Тот тащил на спине мешок с чем-то тяжёлым. Увидел Леньку, обрадовался.
— А, Приблудный! Погоди-ка...
В его мешке было, наверное, что-то особенное, потому что Тимоха не сбросил его на землю, а пытался поставить осторожно и аккуратно. Ленька поначалу крепко перетрусил, но, увидав, как силится Тимоха, захохотал и, свернув длинную дулю, выкрикнул, отбегая:
— А этого не нюхал, косая вошь?
Подобной наглости и обиды Тимоха никак не ожидал. Руки у него дрогнули, и мешок бухнул на землю. В нем что-то хрустнуло. Тимоха сначала, сгоряча, кинулся за Ленькой, но, пробежав несколько, круто вернулся назад, к мешку. Заглянул в него и взвыл от бессилия и злости, тряся кулаками:
— Убью, гад! Теперя — убью! Теперя на всю жизнь!..
Ленька больше не оглядывался, мчался к дому. На всякий случай он заглянул к Шумиловым. Первой, кого он увидел, была Варька. Она сидела на чурбаке возле крылечка и чистила картошку. Ленька поздоровался небрежно, спросил:
