Леденцов догадался: она не разговор поддерживала, а перечисляла свои достоинства, необходимые для семейной жизни.

— Ира, пейте кофе, — напомнила Людмила Николаевна.

— Я не жадная, всегда «капусты» одолжу…

— А свеклы? — улыбнулась Людмила Николаевна.

— Мама, «капуста» — это деньги, — разъяснил Леденцов.

— Мне «бабок» хорошему человеку не жалко.

— У вас есть бабушки? — неуверенно спросила Людмила Николаевна.

— Мама, «бабки» тоже деньги.

— Ах так…

Леденцов предвидел, что эта первая встреча будет натянутой. Проинструктировал маму, все ей объяснил и рассказал. Мама даже согласовала с ним вопросы, которые ей хотелось бы задать гостье. Но Ирка сидела нервно и со страхом на лице вертела свою фенечку. Впрочем, поддерживать беседу — обязанность хозяйки дома. Но на лице хозяйки дома он увидел то недоумение, которое расстраивает все замыслы.

— Я детей люблю, — сказала Ирка с такой нотой, будто уже знала, что ей тут не поверят.

— Не сомневаюсь, — коротко заверила Людмила Николаевна.

— Хоть мальчиков, хоть девочек. Мне без разницы. У нас в третьем корпусе жила молодая пара, ребенка ждали. Отцу хотелось мальчика. Вычитал в иностранном журнале, что беременная мать должна пить уксус. И поил каждый обед. Верно, родился мальчик, но с кислым выражением лица.

— Пейте кофе, — только и нашлась Людмила Николаевна.

Леденцов предупредил Ирку насчет жаргона, но забыл про ее неиссякаемые байки.

— Я стариков уважаю…

— Давай выкладывай, — начал он злиться.

— Есть еще те детки. Мне лифтерша рассказывала. Выглянула поздно вечером в окно, а на балконе, который повыше и наискосок, ноги торчат. Думает, привиделось. И верно, утром ног нет. Глянь вечером, а они опять торчат. Так три дня подряд. А там старушка жила с сыном. Старушка-то давно уже на улицу не выходила. Пошла лифтерша в милицию… И что? Старушка померла, а сынок-алкаш, чтобы получить ее пенсию, скрыл и на ночь мертвую мамашу на холодок выносил.

— Невероятная история, — вздохнула Людмила Николаевна.

Леденцов Ирку не узнавал. Вчера она сама сварила кофе и всех напоила, были у нее и манеры, и простота, смеялась и неплохо шутила, поддерживала разговор и задавала толковые вопросы, съела килограмм овсяного печенья… Она даже капитану понравилась. А сегодня ее подменили. Кто и почему? Леденцов пристально глянул на маму. Кто и почему?

Можно продумать встречу до мелочей, исключить все бестактные вопросы, выставить старинный фарфор и сварить отменный кофе… Можно сидеть кротко и вежливо улыбаться. Но мама забыла про ту самую душу, о которой она с ним говорила вечерами; забыла сказать, что душу не спрячешь ни под красотой, ни под ученой степенью, ни под улыбкой. В маминых глазах как бы отразился и наряд Иркин, и вульгарность, и неумение пить кофе, и дикие истории — в них стоял плохо спрятанный ужас. Если все это увидел он, неужели не видела Ирка?

— Что ты хочешь нам доказать? Зачем? — прямо спросил Леденцов.

— Вы не думайте, мне ученый предложение делал…

— И что ты ответила? — повел разговор Леденцов.

— Я ответила, что все ученые дураки.

— Почему же дураки?

— Конечно, дураки. Были бы умные — атомную бомбу не изобрели бы, — сказала Ирка, глядя откровенно в глаза хозяйки.

Людмила Николаевна как-то встрепенулась и слегка покраснела, принимая вину за атомную бомбу. Она поставила чашку и тоже откровенно посмотрела на гостью.

— Ира, вам очень хочется выйти замуж?

— А вам разве не хочется?

— Я не умею влюблять в себя мужчин, — сказала она резковато, и сказала неправду, лишь бы намекнуть.

— А я вас научу, — почти пропела Ирка.

— Научи, научи, — подстрекнул Леденцов.

— У вас элегантное лицо, Людмила Николаевна. Женщина должна носить голову, как цветок…

— А мужчина — как плод, — вставил Леденцов, присматриваясь к Ирке.

— Прическу вам надо сделать при свете полной луны, на свежем воздухе: тогда она станет особенно нарядной…

Говорила Ирка не свое, будто представляла моды, но голос с каждым словом поднимался выше и выше.

— Одежда должна быть небрежной, подчеркивая свободу поведения и раскованность…

Леденцов тревожно поднял руку, чтобы остановить ее, но не успел.

— И надо лечь обнаженной на шкуру медведя или тапира: тогда в мужчине проснется зверь!

Последние слова она уже выкрикнула и замерла, глядя на ставшую белее старинного фарфора Людмилу Николаевну. Не выдержав последующей тишины, Ирка вскочила, опрокинула так и не начатую чашку кофе, заплакала навзрыд и ринулась из квартиры.

— Господи, как она несчастна, — тихо сказала Людмила Николаевна.

— Мама, а ведь ты ее пожалела! — обрадовался Леденцов, припустив вдогонку.

Но он не догнал.

День был испорчен, сразу рассыпавшись на ненужные часы и минуты. Людмила Николаевна, считая себя виновной, сидела в своей комнате тихо как мышь; она даже праздничный стол не убрала, будто надеялась на Иринино возвращение.

Леденцов слонялся по квартире, не находя себе места…

Полистал педагогические книги, показавшиеся теперь ненужными. На секунду врубил магнитофон, но сегодня тяжелый рок прямо-таки ударил по голове своим бесчувственным металлом. Не снимая одежды и не соблюдая дыхания, вяло повыжимал гантели. Схватил кусок торта со стола и съел на кухне, запив водой из-под крана. Трижды крутанул телевизионные программы, нарвавшись на беседу одного человека, диалог двух и дискуссию многих…

Невезуха во всем. Потому что рыжий. А ведь есть страны — не Англия ли? — где рыжих чтут. Все они состоят в одном клубе, им предоставляют работу, везде пропускают без очереди, девушки их любят… Где-то есть остров, на котором рыжих в знак уважения хоронят не в земле, а стоймя в баобабах. С другой стороны, баобабы у нас не растут, да и помирать еще рановато. Она, эта Ирка, дурная, как баобаб. Опять может озвереть и взобраться на свой чердачный сундук.

Леденцов набросил куртку и тихонько выскользнул за дверь. Росшая тревога повела на остановку такси; она, росшая тревога, поторопила водителя, намекая, что решается чья-то судьба…

Он нажал звонок. Не отзывались долго, до нетерпеливого желания утопить обглоданную кнопку намертво. И когда дверь вздрогнула от сброшенного крюка, он почему-то ожидал увидеть мамашу. Но открыла Ирка. Леденцов немо разглядывал ее, будто не виделись годы. Она тоже молчала.

От ирокезки не осталось и следа. Простенький халат, застегнутый на одну пуговицу, тоже обглоданную, как и кнопка звонка. Стоптанные тапки, походившие на лохматые галоши. Спутанные волосы. Ни краски, ни пудры. Лицо спокойно, даже равнодушно.

— Выйди, — попросил Леденцов.

Она закрыла за собой дверь, прижавшись к ней спиной.

— Ир, зря ты на маму обиделась…

— Я не обиделась.

— Почему же ушла?

Она завертела единственную пуговицу с такой скоростью, что Леденцов стал ждать, когда та отскочит.

— Боря, ты хочешь на мне жениться?

— Мы же все решили.

— А почему хочешь жениться?

— Странный вопрос.

— Не отвечай, я знаю почему.

— Почему же?

— Тебе капитан приказал.

— Сама придумала или всем Шатром? — зло спросил Леденцов.

— А что особенного? — деланно удивилась Ирка. — Если вы жизнью рискуете по приказу, то жениться вам раз плюнуть.

— Да Петельников про мою женитьбу еще и не знает!

Леденцов вцепился в ее пуговицу, которая болталась уже на двух ниточках, и в сердцах оторвал. Ирка вздохнула и глянула на него, как мать на неразумное дите.

— Боря, ты меня за чурку держишь. Дура, без образования, тусуюсь с фанатами-шпанятами… Дура, точно. Только женщина сердцем думает, а не большими полушариями. Может, капитан и не приказывал, но женишься ты на мне, Боря, по расчету.

— Ага! Приданое в сундуке, пятикомнатная квартира, автомобиль с дачей и папа в министерстве!

Для убедительности Леденцов ткнул кулаком в жидкую обшарпанную дверь. Он почти кричал, распаляя себя, чтобы заглушить ее слова, которые нащупывали правду. Ирка скрестила на животе руки, придерживая половинки халата. Снисходительная улыбка, чуть заметная и оттого казавшаяся еще более снисходительной, почти ироничной, не сходила с ее лица. И эта улыбка, и простенький вид, и спокойно скрещенные руки каким-то образом состарили ее — у двери стояла женщина, умудренная опытом.