Совершенно прав С.П. Капица, считающий, что именно “консервативная политика, проводимая Академией, привела к глубокому расколу в научном сообществе, к образованию новых академий” [592]. Но – не только. Не последнюю роль в этом разрушительном процессе сыграли не самые достойные качества нашего научного социума, легко поддающегося на соблазн, хоть и дутого, но все же престижа.

Так, одной из первых еще в 1990 г. создали Инженерную академию СССР. Ее учредители: АН СССР, ГКНТ, Научно-промышленный союз, Правление Союза научных и инженерных обществ. Президиум АН СССР 25 сентября 1990 г. обсуждал задачи, структуру и финансирование будущей академии. Логика ее создания все та же по-детски спрямленная: если ученый может быть избран в АН СССР, то инженер – в Инженерную академию СССР. Уже в конце 1990 г. были избраны 139 академиков и 144 члена – корреспондента в эту новоиспеченную академию [593].

Повторюсь: сейчас у нас около 100 столь же «необ-ходимых» для развития науки академий. Если ориентироваться на штат Инженерной Академии – а он не самый большой – то мы можем гордиться: в России сегодня как минимум 20 – 25 тыс. академиков и членов – корреспондентов!

Какой же вывод можно сделать из всего сказанного?

Увы, не утешительный. Тот факт, что РАН из тоталитарного общества перепрописалась в демократическом, сохранив при этом все свои чисто советские традиции, может стать ее приговором, ибо в новом историческом качестве, которое только приобретает нынешняя Россия, ей предлагается холить и беречь нетленный реликт отошедшей в прошлое системы. Долго подобная несуразица продолжаться не может. Не будет в условиях рыночной экономики штаба нашей национальной науки, он ей не нужен. А будет совершенно новая Академия – Олимп для выдающихся ученых, а не крепость для научной номенклатуры. Как ее создавать, а главное – чьими руками? – вопрос отдельный.

Начать придется издалека. В настоящее время Россия робко нащупывает принципиально новый для себя путь развития – демократический. Такое происходит впервые в ее тысячелетней истории, если не считать нескольких месяцев 1917 года. Понятно, что становление демократии – процесс длительный, да и системы, определяющие жизнь государства, – политическая, экономическая и социальная, – развиваются с разной интенсивностью.

Политическая система пока опережает другие, ибо уже реально действуют основные политические институты демократии: свободные выборы и свобода слова; экономическая же система резко отстает в своем развитии, оттого «свободный рынок» – ее непременный атрибут – пока приходится заковычивать, да и структурная перестройка так называемого народного хозяйства, доставшегося нам от прошлого, фактически еще не началась. По этим причинам общество расслоилось на две опасно непропорциональных части, что создает дополнительные, уже чисто психологические, сложности вживления в демократию новой экономической системы.

Что касается социальной системы, то она, будучи напрямую зависимой от первых двух, пока пребывает в терпеливом ожидании перемен к лучшему. Все эти издержки роста дают право многим нетерпеливым говорить о демократии с кривой ух-мылкой, непременно добавляя к ней уничижительное прилагательное «так называемая».

Это, так сказать, грубо схематичный общий контур процессов, определяющих ныне российскую жизнь. Если же от принятого нами в этой книге системного анализа российской истории спуститься всего на одну ступень и в определенном смысле «материализовать» эти системы, то мы вправе будем говорить уже о структурно – системном анализе, ибо в орбиту исследования тогда включаются основные государственные институты, как бы наполняющие – материально и духовно – их направленное развитие. К числу таких институтов относится и наша национальная наука.

Все «особости» функционирования науки в России – и в условиях абсолютной монархии и при социалистическом режиме – напрямую были связаны с их сущностными началами. В продолжении первых двух столетий существования русской науки как официального культурологического института были характерны ее государственные начала: финансовая кабала, ее полная зависимость от произвола чиновничества, жестокое подавление свободомыслия и полная ее ненужность государству, т.е. невостребованность результатов научного поиска теми, кто финансировал науку и, казалось бы, должен был быть заинтересован в том, за что платил деньги.

При социализме эти «особости» сохранились в своей первозданной наготе с той лишь разницей, что коммунисты полностью подчинили себе институт советской науки: наука для них стала своего рода внутренним войском, охранявшем их режим: идеологически и даже физически, ибо с помощью науки СССР стал сверхдержавой, оснащенной ядерным оружием и из «осаж-денной крепости» превратился в неприступный бастион, стал рассадником социализма по всему миру, своего рода образцом для подражания тем, кто задумал и у себя начать строительство светлого будущего.

Поэтому, как точно заметил П.Л. Капица, денег на науку при социализме не жалели. Тратились они, однако, по большей части вхолостую, ибо плановая распределительная экономика не нуждалась в инновациях, а потому наука развивалась в экстенсивном режиме, она проникла во все сферы народного хозяйст-ва, практически не влияя на его КПД и, став по числу занятых научной деятельностью одной из самых наукоемких держав, мы по реальному воздействию науки на повседневную жизнь людей оставались в хвосте мирового прогресса.

Получив в наследство от СССР громоздкий и крайне неэффективно работающий институт науки, новая Россия, приступившая в 1992 году к реформации своей политической и экономической системы, оказалась перед дилеммой: всю старую советскую науку она поддерживать не желала да и чисто экономически была не в состоянии, а что поддержать избирательно, не знала. Да и знать не могла, ибо ответственные за развитие науки государственные чиновники вместо того, чтобы начать структурную перестройку всего института науки, боясь по стародавней российской традиции ответственности за принятые решения, приступили к косметическим реформам старой системы, т. е. как в крыловском «квартете» начали переставлять с места на место да группировать по новому старые структурные элементы науки.

Так вместо одного института появилась «федерация институтов», стали возникать государственные научные центры и т. д. Одним словом, направленно не меняя научную политику и сохраняя убийственно малое для всей армии бывшей советской науки финансирование, нынешние правители пустили процесс структурной перестройки на самотек, что уже привело к практически полному вымыванию из науки ее творческого потенциала, т. е. молодых ученых, которые могли бы составить ее будущее.

За прошедшие 8 лет экономических реформ кое-что сделать все же успели: практически ликвидирована так называемая отраслевая или ведомственная наука, ибо от былых институтов в подавляющем большинстве остались лишь вывески на зданиях, административный аппарат да коротающие время ученые – пенсионеры. Ни одного мало – мальски серьезного заказа эти институты уже выполнить не в состоянии.

Что касается академической науки, то беда ее в другом: руководство Академии наук упорно не замечает происходящие в стране перемены и, оглядываясь на развитые западные демократии, убеждает правительство поддерживать фундаментальную науку, разумея под последней именно Академию наук.

Парадокс же данной ситуации, на чем мы уже останавливались, состоит в том, что руководство страны и Президиум Академии Наук занимаются взаимообманом. Обман правительства – в том, что оно обещает поддержать фундаментальную на-уку, хотя прекрасно понимает, что необходимых для этого средств у него нет и в ближайшем будущем не предвидится, а обман академического начальства – в сознательном смещении акцентов с новейших наукоемких технологий, которые только и могут реально влиять на развитие экономики, на поисковые исследования в рамках фундаментальной науки. Создается поэтому ситуация замкнутого круга: денег на науку нет, так как не включаются механизмы рыночной экономики, а они не в состоянии работать, в частности, и потому, что сохраняется традиционный для советской системы примат фундаментальной науки в рамках науки академической.