— Ахти! Какая прелесть! — обрадовалась мама-зверюша. — Сурепка! Какая желтенькая! У меня такой нет. Вот я ее тут устрою, ей здесь будет хорошо.

Она водрузила сурепку на подоконник среди многочисленных горшков с пышными цветами и красивыми листьями.

— А вот это что? — безнадежно спросил папа-зверек, наугад тыкнув в свисающие со шкафа зеленые листья.

— Это папоротник нефролепис, — пояснила мама-зверюша. — А вот эти фиолетовые цветочки — ахименес. А эти синие называются глоксинии, или еще синнингии…

Папа-зверек очумело повертел головой, но его спасло появление бабушки-зверюши с оглушительно красивым цветком в хорошеньком горшочке.

— Я вот тебе орхидею вырастила, — сказала бабушка, поглаживая седые усы, и мама отозвалась восторженным «ахти!».

Зверек посмотрел на орхидею, и ему стало стыдно.

— А смотри, что мне зверьки подарили, — сказала мама-зверюша, подводя бабушку к сурепке.

— Замечательная сурепка. И цвести долго будет — вон на ней еще сколько бутонов. Давай-ка мы ее сюда подвинем, а орхидею вот в тот уголок.

Горшки передвинули, и сурепка явно приободрилась, будто говоря: «А я, между прочим, тоже хорошенькая».

И тут сверху раздался грохот, потому что дети опрокинули стул.

Потом зверьки объедались, а зверюши им подкладывали. Потом все солидно разговаривали о том, где в лесу самые грибные места, а где самые ягодные. Потом зверюши пели зверюшливую песню, а зверьки хотели спеть зверьковую, но ни одна не годилась. Потом они пошли сидеть на крылечко, смотреть на облака, слушать птиц и есть мороженое со свежей клубникой.

«Как Божий мир-то хорош, — с удовольствием подумал вдруг папа-зверек и сам себя испугался. — Обратили! Сам и не заметил, как вконец озверюшился!».

— Нам пора, — сказал он строгим зверьковым голосом, и дети огорченно опустили хвосты.

— Погодите, я вам пирожков с собой положу, — предложила мама-зверюша. — А то мы их все не съедим.

И пошла паковать маленькую корзинку.

Зверюши плетут прекрасные легкие корзинки из ивы, лыка, соломки и вообще всего, что плетется. В корзинках они носят из леса грибы и ягоды, из магазина продукты, к зверькам на рынок — сыр и масло. В корзинки они ставят и подвешивают цветочные горшки, корзинки у них вместо сумок, а вместо чемоданов — плетеные короба. У некоторых даже мебель дома плетеная. Зверьки понимают, что корзинки удобны, но считают для себя хождение с корзинками таким же зазорным, как для мальчишки — ношение платья, да еще какого-нибудь подло розового с ленточками. Поэтому даже по грибы зверьки ходят с пластиковым пакетом или в лучшем случае с ведром.

Пирожки быстро съелись, но папа-зверек еще долго упрекал себя, что продал свою зверьковую гордость за пирожок.

— Зверюши… — приговаривал он. — Ишь… зверюши. Ну и что же, что зверюши! Все это ложь и обман. Нам, зверькам, на горе и осмеяние.

Через несколько дней маленький зверек Митя попросился идти играть со зверюшей.

— Нет, — хмуро ответил папа. — Никаких больше дел со зверюшами, пожалуйста.

— Ну почему?!

— Потому что я сказал.

— Но ведь ты же в гости к ним ходил!

— Ходил, и больше не пойду, и тебя не пущу. Потому что они над нами смеются. Зверюши — глупые лицемерки, и все.

Назавтра сын пришел домой с огромной сумкой. Он поставил ее рядом с собой и снова стал спорить с папой о зверюшах.

— Да если хочешь знать, — разгорячился папа, — они и самолет твой давно на помойку выбросили! И сурепку мою туда же! И поделом нам, дуракам, чтоб не связывались больше со зверюшами!

И тогда из сумки показались дрожащие от возмущения пушистые уши. Маленькая зверюша вскочила и, тыкнув пальчиком в сторону папы-зверька, разгневанно заявила:

— Неправдочка ваша, дяденька! Самолет у меня в комнате висит, а на сурепку даже все соседки приходят удивляться и ахать! И вообще сейчас же одевайтесь и пойдем к нам смотреть сурепку.

— Да никуда я не пойду, — с досадой бросил папа-зверек.

— А вот и пойдем, и все вместе, и сейчас, — храбро воскликнула зверюша, и ее подбородок слегка затрясся.

Митя сообразил, что зверюша сейчас от обиды разревется, и хотя никогда не видел, как плачут зверюши, смотреть на это не желал. Словом, пришлось папе идти вместе с ними.

— Ой, как хорошо, что вы пришли, — всплеснула лапами мама-зверюша. — У меня как раз пирог поспел. Ой, а хотите посмотреть вашу сурепку? Только не обижайтесь, что мы ее в горшок пересадили, а то банка проржавела. Хотя она вообще-то еще хорошая была, крепкая банка.

— Да ну, барахла-то, — буркнул зверек, избавляя маму-зверюшу от необходимости извиняться за выброшенную банку.

Сурепка стояла красивая и гордая собою. Она распустила множество небольших, но ярко-желтых и почему-то совершенно махровых цветов, похожих на очень крупные шарики мимозы или на очень маленьких цыплят.

— Ахти, — потрясенно сказал папа-зверек, наступив себе на хвост.

— А мы говорили! А мы говорили! — заверещали дети и стали скакать вокруг него.

— Ой, тише! тише! — замахала лапами мама-зверюша, и дети со счастливым смехом забрались под стол, куда им были спущены два куска пирога и две кружки молока с условием не брызгаться и не трогать чужих хвостов и лап.

И вдруг папа-зверек увидел на серебряной сахарнице надпись:

— Как это двадцать пятое февраля? — удивился папа. — А мы по какому случаю тогда у вас в гостях были?

— Ой, да это же от моей старой тети Люши, — засмеялась мама-зверюша. — Ей уже сто четыре года, она вечно все путает.

Но провести папу-зверька было не так легко. Он все понял и глубоко задумался. А о результатах его раздумий мы предоставляем вам догадываться самостоятельно.

Далеко не у всех зверьков любовь развивается так удачно и благодаря такту зверюш венчается прочным союзом. Многие зверьки чувствуют хроническую неудовлетворенность и тоску, особенно весной, когда на них нападает так называемый гон.

Весна, как писал один вечно зверьковствующий зверек, остается весною даже и в городе. В том числе и в зверьковом, где грязи больше, чем растительности. Весной даже самый закоренелый, самый заскорузлый зверек с небывалой отчетливостью понимает, что ему хочется чего-то пушистого. Вскоре он понимает, что это загнанная в подсознание тоска по зверюшам. И сколько эту тоску ни прячь, весной, на розовом долгом закате, она трубит в полный голос.

Зверек долго стоит на балконе, всматриваясь вдаль, и даже пустырь под окнами — вечный зверьковый пустырь, на котором среди железобетонных конструкций непонятного назначения валяются стержни от электросварки, пустые консервные банки и мотки проволоки, — кажется ему чудесно преобразившимся. И впрямь, на нем то тут, то там повылезла пушистая мать-и-мачеха, подозрительно похожая цветом и формой… но нет, об этом зверек себе думать не позволяет.

А что это за облако плывет там, в густеющей синеве вечернего неба? Такое круглое? И как будто с двумя выступами на макушке, напоминающими то ли бант, то ли уши? Но нет, зверек поспешно гонит крамольные мысли, бежит на базар и покупает сразу триста граммов сахарной ваты. Ему кажется, что этот пушистый и сладкий продукт заменит ему ту, о которой думать не положено.

— Они же меня засмеют, — бурчит зверек. — И какая со мной пойдет? Кому я такой нужен? — И он с ненавистью оглядывает собственную расплывшуюся фигуру и обвисшие усы. Долгими зимними вечерами надо было пить меньше пива, сидя у камина. Надо было бегать на лыжах и кататься на санках, как делают эти… тьфу, всюду они!

Наступает момент — обычно ближе к середине апреля, — когда почти все зверьки в городе не могут больше думать ни о чем, кроме зверюш. Это называется состоянием весеннего гона. В таком состоянии зверек не вполне отвечает за свои поступки. Зверьки собираются в кучу и идут перегораживать зверюшливую реку.