Печальный и мрачный господин де-Бираг возвращался в дом: но здесь он невольно остановился, испустив крик ужаса, при виде представившегося страшного зрелища.

Марта, сидя на теле убитого Флореалем-Аполлоном негра, слуги плантатора, с улыбкой на устах и с глазами, полными слез, тихим, нежным голосом, заставляющим плакать навзрыд всех присутствующих, напевала одну из тех наивных креольских песенок, которыми кормилицы Сан-Доминго обычно убаюкивали маленьких детей.

Плантатор, с видом безграничного отчаяния, стоял на коленях около своей сестры, бросая вокруг тупые взоры: крупные слезы медленно катились из его глаз.

— Боже, Боже мой! — бормотал он дрожащими губами.

— Мужайтесь, друг мой, — проговорил молодой человек, кладя ему руку на плечо.

— Вы видите, несчастная помешалась!

— Увы!..

А Марта все пела.

Это было трогательное и вместе с тем ужасное зрелище: молодая женщина с бескровным лицом и с горящими глазами, улыбающаяся и тихая, сидела на трупе негра и распевала наивные песенки.

Вдруг песни смолкли. Глаза молодой женщины сверкнули и голосом, срывающимся от скорби, она вскричала:

— Дитя мое, дитя мое!

В этом крике слышалась такая мучительная тоска, что все присутствующие задрожали.

Между тем, она, сложив последним усилием руки, как бы для молитвы, подняла глаза к небу и упала навзничь. Все бросились к ней на помощь.

Но было уже поздно: скорбь убила ее. Она умерла.

— Марта, сестра моя! — закричал метис. — Умерла! О, Боже мой…

В это время снаружи послышался шум. Это возвращался французский гость плантатора в сопровождении врача. Позади их находился полицейский агент в сопровождении офицера и тридцати солдат.

Беспорядок в одежде и пыль, покрывавшая лица вновь прибывших, показывали, с какой быстротой они ехали из Порт-о-Пренса на плантацию Жозефа Колета.

Было четыре с половиной часа утра. Наступал уже день. Показавшееся из-за горизонта солнце брызнуло во все стороны золотыми лучами, скрашивая и оживляя дикий ландшафт. Пробудившиеся в чаще птицы уже начинали свой гармоничный концерт. Вся эта природа, веселая и улыбающаяся составляла полный контраст с домом плантатора, бывшего в последнюю ночь театром мрачных и скорбных событий.

На утро, присланный из Порт-о-Пренса агент полиции, деятельно принялся за следствие.

Первой заботой Шовелена, — таково имя этого агента, — было подвергнуть продолжительному допросу всех слуг плантатора, черных и белых безразлично. К несчастью, все эти люди, в большинстве преданные своему хозяину, решительно ничего не знали, и их показания не могли пролить никакого света на это таинственное дело.

Из их показаний он вывел только одно: они были захвачены этими событиями врасплох и что они не знали ни одного врага у своего хозяина, который пользовался всеобщим уважением и любовью.

Тогда Шовелен обратился к Анжеле, младшей сестре плантатора, которая, несмотря на свою довольно тяжелую рану поспешила дать свои показания чтобы извести агента полиции на настоящий след.

Молодая девушка еще не знала о смерти своей сестры и о похищении своей племянницы Марии, она думала, что она одна стала жертвой убийц.

Ее брат и господин де-Бираг решили, по совету врача ничего не говорить ей об этих печальных событиях. Она же все без утайки сообщила Шовелену, начиная со своего посещения старой негритянки Розенды Сумеры.

Выслушав ее с вниманием, Шовелен обратился к ней:

— Извините сударыня, что я предложу вам несколько вопросов, Скажите пожалуйста, нет ли у вас каких-либо врагов — мужчины, женщины или ребенка?

Ангельская улыбка озарила бледное личико молодой девушки.

— Разве это возможно? — проговорила она. — Я не помню, чтобы сделала кому-нибудь дурное.

— Вы слишком добры, сударыня. Негры справедливо называют вас «Девой утешения», любят вас и уважают.

— Ну? — краснея от этих похвал пробормотала девушка.

— Вот поэтому я и спрашиваю вас, не знаете ли вы своих врагов: ведь такая добрая, как вы, должна иметь их очень много.

При этих странных словах молодая девушка взглянула на Шовелена с видом крайнего изумления.

— Не понимаю вас!

— Боже мой! Я не сумею объяснить вам этого: мне придется коснуться самых заветных ваших тайн!

При этих словах Шовелен перевел свой вопросительный взгляд на молодых людей, стоявших у постели больной.

Господин де-Бираг понял его немую просьбу и, нежно пожимая руку Анжелы, проговорил:

— Я — жених госпожи Колет и, лучше чем кто-либо другой, могу объяснить ей ваши слова, сударь!

— Благодарю вас, сударь.

— Дорогая Анжела, — начал господин де-Бираг, — слова этого господина, очень темные и неясные для тебя, на самом деле очень просты. Человеческая природа, не облагороженная образованием, — этим божественным пламенем, которое может осветить мрак души человека и смягчить его сердце, показывая ему разницу между добром и злом, по существу своему злая. Таким образом, добро, которое оказывают порочным и невежественным существам, возбуждает у них вместо благодарности только ненависть. Эти низкие люди принимают благодеяния, оказываемые им, за обиды и считают долгом мстить за них.

— О, — пролепетала молодая девушка, — разве это возможно?

— К несчастью, это так, — продолжал господин де-Бираг, — исключения, правда, бывают, но очень редкие. Головы негров отуманены диким суеверием и невежеством Африки, не знают христианской любви, а питаются только ненавистью, завистью и мщением — тремя страстями диких рас. Вот почему, дорогая Анжела, я и спрашиваю вас, не можете ли вы указать на кого-нибудь из черных, кому бы вы часто помогали или вообще находились в частых сношениях.

Молодая девушка, до сих пор спокойно слушавшая своего жениха, при этих словах задрожала.

— Боже мой, — вскричал господин де-Бираг, изумленный этой внезапной переменой, — Что с вами, Анжела?

— Ничего, благодарю вас, но ваши слова, дорогой Луи, пролили сват на мою душу. Я не смею произнести те имена, которые просятся на мой язык.

— Не бойся, дорогая Анжела, — проговорил плантатор. — Я уже знаю эти имена. Первое имя моего молочного брата Флореаля-Аполлона?

— Да. Не знаю почему, но этот человек всегда мне внушал ужас.

— Да, да! — пробормотал метис. — О, это я знаю, а второй же кто?

— Второй, — пробормотала Анжела, — Один несчастный негр, которого я нашла у порога нашего дома совсем умирающим от голода.

— Конго Пеле?

— Да, потом… моя кормилица…

— Розенда Сумера?! Презренная! Она всем обязана нам, а между тем, в эту ночь я чуть было не попал в ее хижине в руки убийц!

— Да, она, брат!

— Простите, пожалуйста, — обратился к молодой девушке Шовелен. — Не признали ли вы кого-нибудь из тех людей, которых вы встретили в хижине негритянки?

— Никого.

— Благодарю вас, сударыня, — сказал агент и, откланявшись Анжеле, вышел в сопровождении ее брата и жениха,

— Ну. — спросил плантатор, когда они остались одни.

— Все это важно, — отвечал Шовелен и, подозвав офицера, спокойно курившего сигару, проговорил: — Пошлите сейчас же четверо солдат по дороге к Леогану: у самого города находится хижина известной Розенды Сумеры. Прикажите арестовать эту женщину и всех, кого найдут там.

Офицер, бросив свою сигару, молча поклонился и вышел.

— А теперь, господа, — продолжал агент, — прикажите позвать ко мне этого Конго Пеле, Я желаю допросить его.

— Конго Пеле убежал вчера вечером с плантации на закате солнца, — отвечал Жозеф Колет. — Я подозреваю его в соучастии с Флореалем-Аполлоном.

— Гм! Это очень вероятно, — задумчиво проговорил агент. — Покажите мне труп убитого негра!

— Он остался в той комнате, куда его принес Флореаль-Аполлбн.

— Так пойдемте же туда!

Трое мужчин вошли в комнату, где лежал, брошенный негром труп. Возле него лежала, сорванная с его лица маска. При виде ее агент не смог удержать крика изумления.