Останавливаться на достигнутом Монтейро не собирался. Он сделал еще один шаг по направлению к глубине, другой, третий. Зингарец ощущал, что творит таинство, не сравнимое ни с одним из обрядов в обители. Он чувствовал, как вода касается его живота, груди, шеи. Монтейро погружал в воды великого Западного Океана все свои проблемы и несчастья.

В его душе в этот момент рождалось такое множество слов, живописующих его нынешнее состояние, что он терялся, не в силах выбрать подходящие. Хотелось смеяться в полный голос, но это казалось монаху кощунством, и он сдерживался.

Вода достала зингарцу до подбородка, и он вновь остановился. Затем медленно опустил лицо в воду и держал его там, пока хватало дыхания. Вынырнув, Монтейро раскашлялся, легкие его пронзил неприятный жар, но зингарец был рад и ему. Он тоже был частичкой того, что звалось жизнью.

Монах еще долго стоял по горло в воде, с широко раскинутыми руками. Солнце обжигала его мокрое и соленое лицо, а к ногам подбирался холод океанских вод. Монтейро держал глаза закрытыми, полностью отдавшись охватившим его новым ощущениям.

Когда холод стал совсем пронизывающим и распространился на добрую половину туловища, зингарец развернулся и побрел к берегу. Там он отряхнулся, подобно тому как это делают собаки, и растянулся на горячем от солнца песке. Постепенно холод в телесах зингарца сменялся приятным теплом, идущим из самого центра земли.

Монтейро и сам не заметил того, как заснул.

Снов он не видел, да и пребывал в забытье не особо долго. Но даже за столь короткое время солнце успело припечь голову зингарца, и теперь в висках появилась несильная, но назойливая боль. Монтейро поморщился и попенял себя за легкомыслие.

После визита к океану сознание Монтейро немного просветлело, появились мысли, затрагивающие иные области жизнедеятельности, помимо необходимости единения с природой. Нет, монаху по-прежнему не было никакого дела до Карфота и его поручений, а тем паче до гибели отца-настоятеля. Просто Монтейро вспомнил свои последние грезы, те, где он блуждал в темноте в поисках огонька. Тогда утром, когда его отвлек «лиловый» нищий, ему практически удалось восстановить картину своих странствий.

Странно, но эта часть его прежнего бытия не вызывала в Монтейро того отвращения, что всё остальное. Эти видения скорее предназначались ему нынешнему, а в прошлое их осколки попали по чистой случайности. Конечно, темнота и огонек имели совершенно другую точку восприятия по отношению к океану, солнцу, небу и прочему, но они являлись положительным элементом, и зингарец не желал от них избавляться. Наоборот, он к ним стремился.

Монтейро присел, обняв колени руками, и попытался вернуться в грезы.

Получилось. Прошлой ночью ему действительно удалось достичь огонька. Вопреки его надеждам лицо, скрывавшееся внутри него, так и не обрело четкости. Странный, но до боли знакомый образ. Монтейро не сомневался, что встреть он его на улице, он бы непременно его узнал. Этот человек и вправду жаждал как можно скорее встретиться с Монтейро, зингарец практически физически ощущал это его желание.

И он показал ему путь! Монтейро точно помнил, что в огоньке отражались ориентиры, следуя которым, он может найти этого человека. Но куда именно надо было направиться, зингарец не знал. Он чувствовал, что узнает эти знаки только тогда, когда увидит их. То же самое, что и с незнакомцем. Это означало, что придется возвращаться в Сартос, но другого выхода не было.

Плохо.

Монтейро бросил печальный взгляд в сторону набегающих на берег белогривых волн. Захотелось вновь погрузиться в морские воды. С трудом подавив это желание, Монтейро поднялся на ноги и принялся отряхивать от песка успевшую подсохнуть рясу. Головная боль усиливалась.

В Сартос зингарец добрался, уже когда на город опускались сумерки. Монтейро боялся, что из-за подступающей темноты не сможет различить те ориентиры, что явились ему во сне. Но стоило ему ступить на улицы города, как где-то в глубине сознания начало зарождаться ощущение узнавания, не имеющее никакого отношения к зрительным образам.

На реально существующий город словно наслоился еще один, призрачный, состоящий из той же непонятный субстанции, что и темнота в его грезах. Вот только этот Сартос не был черным, он переливался всеми цветами радуги. Монтейро следовал по дороге из золотых вспышек, сквозь серебро окружающих его строений, миную красные, синие и зеленые образы спешащих по своим делам людей.

Новый мир захватывал зингарца, притягивал к себе, приказывал, просил, умолял остаться в нем и следовать его знакам, но какая-то часть Монтейро по-прежнему находилась в плену привычной реальности. Зингарцу не доставало сил, чтобы сделать последний шаг, а без этого было никак нельзя. Ориентиры стали исчезать, терять четкость, зов их сделался до невыносимости жалостливым, казалось, они понимали, что теряют Монтейро.

— Смотри под ноги, придурок! – кулак влетел в грудь Монтейро. Зингарец не удержался на ногах и повалился на спину.

Призрачный мир исчез. Краски померкли окончательно. Смотреть на прежнюю реальность было больно, слишком серой она была.

— Ублюдок! – человек толкнувший монаха, теперь пнул его сапогом по печени. – Развелось вас, тварей пустоголовых! Поубивал бы!

Монтейро скрючился от боли. Те ощущения, что сейчас проносились по его нервным окончаниям от печени к мозгу, переплелись с трагедией утраты нового Сартоса, пришедшего к нему из видений. Постепенно в зингарце просыпалась ушедшая было ненависть ко всему роду людскому.

Монах понял, что хочет убить ударившего его наглеца. Он просто обязан это сделать.

Человек занес ногу, чтобы еще раз врезать по валявшемуся в пыли монаху. И тут Монтейро взметнулся в прыжке, которому позавидовал бы бывалый акробат, и вцепился обидчику в плечи руками, одновременно хватая зубами кадык. Мощное движение назад головой, и из шеи незнакомца хлещет поток крови. Но зингарец этого словно не заметил и продолжал рвать зубами глотку врага. Лишь добравшись до позвонка, он остановился.

К этому времени обидчик Монтейро был давно мертв, в глазах его застыл ужас.

Зингарец поднялся с трупа, сплюнул, отряхнулся и огляделся по сторонам. Как ни странно, но на звуки драки никто не сбежался. Улица была пустынна. Единственным объяснением тому было то, что он находился в бедняцком квартале, где народ и не такое повидал и знает, что излишнее любопытство бывает наказуемо.

— Проклятье, — процедил сквозь зубы зингарец.

Всё-таки по сравнению с утренним своим состоянием, сейчас он поддерживал, пусть и небольшую, но связь с реальностью. Монтейро понимал, что если и дальше будет направо и налево убивать людей, то его рано или поздно поймают и повесят. Надо обязательно избавляться от приступов ненависти. Зингарец был уверен, что ему хватит сил побороть их, они представлялись ему не более чем побочным эффектом от возрождения. Убеждало его в этом то, что после купания в океане ярости в его душе практически не осталось, а после погружения в призрачный мир она исчезла окончательно.

Этому встречному незнакомцу просто не повезло, что покинул цветную реальность Монтейро именно после столкновения с ним. Теперь он понимал, что на убийство его подвигли не удары, которыми осыпал его мертвец, а потеря связи с миром знаков.

Но это дело прошлое, от того, что он осознал истинные причины произошедшего, Монтейро в данный момент было ни жарко, ни холодно. Предстояло решить, что делать дальше.

Можно было отправиться в джунгли, как он хотел утром, а можно было попытаться совершить еще одно путешествие в призрачный мир. Второй вариант казался Монтейро более заманчивым. Зингарец понимал жизненную необходимость следования знакам, а посещение джунглей было всего лишь капризом, который может и подождать.

Монтейро закрыл глаза и попытался вообразить краски призрачного мира, в первую очередь серебряные и золотые, составлявшие суть души самого города, а не людей его населявших. Но сколько зингарец ни старался, ничего не выходило. Видения, если и возникали, то через мгновения блекли. Иногда Монтейро казалось, что они не более чем игра воображения, стремившегося угодить желаниям зингарца.