— Но вы же не собираетесь превращаться в не-человека? – то ли спросил, то проконстатировал туранец. – Или, как вы это называете, перейти в третью ипостась. Кстати, а где вторая?

— Один из первых учеников, — впервые влез в разговор Себер, — занимался изучением проблемы оборотней. Он и сравнил нашего не-человека с их переходной формой. С тех пор и пошло название третьей ипостаси.

Туранец старательно делал вид, что это для него новость. Может, и правда, а может пытается убедить гостей, что об Обществе узнал и впрямь из книг, а не от какого-нибудь ученика-ренегата.

— И что же обещает вам ваше пророчество? — поинтересовался у поклонника Павлина Ясуд. – Что вы получите от того, что полубог вернется в наш мир?

— Власть, — слово это туранец произнес очень сладко. – Когда возродившийся полубог получит тело избранного ученика, ему понадобятся слуги. Свита. Мы и станем ею. Это будет величайший момент в истории нашего культа.

— Значит, вы нам поможете? – спросил Себер.

— Конечно, — ответил туранец, — мы возьмем на себя заботы о вашей безопасности. Можете не беспокоиться о Хозяевах и «лиловых». Культ Золотого Павлина умеет хорошо прятаться.

— Но есть еще одна проблема, — начал Ясуд. Иранистанец решил рассказать саббатейцу, что полубог не один. Хочешь – не хочешь, а придется работать вместе с этими людоедами.

— Потом! – твердо сказал туранец. – Продолжим наш разговор, когда вы отдохнете и наберетесь сил. У вас была тяжелая ночь и очень неприятное утро.

— Это важно, — настаивал Ясуд.

— За два-три колокола ничего не изменится, — упорствовал и саббатеец. – Вам обязательно нужно хоть немного поспать. На свежую голову и проблемы не будут казаться столь страшными.

Иранистанец решил, что в словах саббатейца есть крупица здравого смысла. Отдых ему может и ни к чему, а вот осмыслить всё произошедшее в тишине и одиночестве не повредит. Рассказать о четырех полубогах он еще успеет.

— Согласен, — улыбнулся Ясуд. – Проводите нас в наши комнаты?

— Не лично, — уточнил туранец. – А вот слуги укажут вам путь.

И тут же из-за угла вышел долговязый смуглый парень с неизменным перстнем на пальце. Он попросил гостей следовать за ним. Спальня располагалась на втором этаже дома. Эта была большая светлая комната с двумя огромными кроватями, шкафом и множеством столов, столиков и стульев.

— Располагайтесь, — произнес слуга, пропуская Ясуда и Себера внутрь комнаты. – Если вам что-то понадобится, дергайте за веревочку у двери.

Иранистанец дождался, пока парень выйдет, а потом запрыгнул на кровать, не снимая ни одежды, ни сандалий. Сладко потянулся и перевалился на бок, наслаждаясь мягкостью перин. Ясуду не верилось, что после всего случившегося они остались живы. Совсем недавно он считал себя покойником.

— Что думаешь? – спросил он у Себера. Иранистанцу не верилось, что в голове у библиотекаря созрела стоящая теория об участии культа Саббатеи в делах Общества, но он решил сделать немедийцу приятное, показать, что ценит его мнение.

— Думаю, ты мне больше не нужен, — как-то праздно произнес Себер.

Библиотекарь растопырил пальцы на руках, направил их в сторону иранистанца и бросил короткое слово на одном из древних языков. Тут же с кончиков его пальцев сорвалось десять лезвий и устремилось к Ясуду. Два насквозь пробили голову иранистанца, остальные изрешетили туловище.

Ясуд даже не успел понять, что произошло.

Впервые за долгое-долгое время Монтейро радовался наступлению нового дня. Его сны этой ночью были чисты от смертей, ужасов и несчастья. Наконец ему удалось обрести свободу от того кошмара, что преследовал его в последние дни.

С улицы в его келью проникали звонкие трели птиц. Монтейро какое-то время просто сидел на постели и наслаждался их голосами. В Зингаре он бы без труда распознал каждого пернатого певца, но на Побережье гнездились совсем другие птицы, и Монтейро еще не успел познакомиться с ними со всеми. Но этот пробел вскоре можно будет восполнить. Митрианцы часто направляли в джунгли исследовательские экспедиции, и Монтейро твердо решил для себя, что обязательно присоединиться к следующей.

Монах в глубине души поразился той жажде жизни, что проснулась в нем после разговора с Хозяевами. Даже в Зингаре он особо никогда не интересовался природой, а сейчас его так и тянуло прикоснуться к каждой окружающей его травинке, послушать птичьи голоса, понаблюдать за теми животными, что обитали в джунглях.

Легкое дуновение ветерка, проникшего в комнату через приоткрытое окошко, всколыхнуло волосы на голове зингарца. И Монтейро понял, что солнце, небо, ветер, океан манят его к себе с той же великой силой, что и живая природа. Митрианец вдруг вспомнил, что он очень давно не смотрел на небо. Ему показалось, что он забыл, как выглядят облака.

— Вот, что значит обрести жизнь, — сказал он себе, — когда тебя все приговорили к смерти.

Боги и люди в этот момент казались ему ничтожными, жалкими песчинками в океане мироздания. Монтейро не было никакого дела до Митры, Сета, их слуг и распрей между собой. Он помнил о той опасности, что исходила от Карфота и «лиловых», но воспринимать её всерьез он был просто не в состоянии. Не позволяла та эйфория, что он испытал после пробуждения.

— Что же я лежу?! – привычки разговаривать с самим собой раньше за Монтейро не водилось. Видимо, еще один эффект от внезапного спасения. – Я должен столько успеть!

Зингарец допил ту воду, что оставалась на донышке кувшина, и быстрым шагом, с трудом сдерживаясь чтобы не перейти на бег, отправился в умывальню.

Здесь уже никого не было, всё-таки встал сегодня Монтейро, по меркам обители, достаточно поздно. Зингарец налил воды в таз, умылся, прополоскал рот. Потом пошел к начищенному зеркальному блюду побриться. И вновь ему показалось, что черты лица его претерпели изменения: скулы опустили еще ниже, глаза стали практически черными, немного погустели брови. Зингарец внимательно всмотрелся в новый облик и остался доволен. Так он выглядел намного симпатичнее, а насчет необычности происходящего он не волновался: скорее всего, имел место еще один эффект от освобождения от проклятья.

Брился Монтейро как никогда тщательно, не жалея ни времени, ни сил на борьбу с щетиной. Мысль о присутствии растительности на лице вызывала у монаха приступ резкого отвращения. В такой знаменательный день он просто обязан выглядеть соответствующим образом, и не имеет значения, что раньше он никогда не придавал большого значения тому, насколько хорошо он выбрит.

Находиться дальше в обители Монтейро уже не мог, ему хотелось поскорее попасть на свежий воздух, ощутить кожей тепло солнечных лучей. Потом он вспомнил, что вчера обещал себе соблюдать все предосторожности, так, чтобы со стороны выглядеть образцовым монахом. Значит, никак нельзя пропускать утреннюю молитву.

— Проклятье! – прошептал себе под нос зингарец и отправился исполнять свой долг.

В молельне он провел целую четверть колокола, истово отбивая поклоны перед статуей Митры. Старые монахи, глядя на это, лишь довольно кивали головами. Им казалось, что буйный юнец наконец решил искать спасение не во гневе, а в милости Пресветлого.

«Потом другим несчастным», — подумал Монтейро, — «меня в пример приводить станут. Уверовал, мол, всем сердцем в Митру, и бог оградил его от магии стигийской, а ведь по всем признакам ряды безумцев должен был пополнить. И главное, поверят в эту чушь! Тьфу!»

К выходу из обители Монтейро двигался неспешно, кивая всем встречным и благословляя новоприбывших. Был в этом поведении один положительный момент. Остальные монахи, глядя на благость, пропитавшую их брата, не осмеливались подойти к нему и завести разговор.

— Наконец! – произнес Монтейро, когда оказался за пределами обители. – Как же мне этого не хватало.