Сидели в гостях у Саньки до семнадцати с минутами, болтали о внезапно накатившей оттепели; зимаках, повадившихся в тайгу за Северной Берлогой и ходке самовольцев к Енисею; о прочей чепухе. Олег не забыл спросить о Снегиревском байке, и уточнить, как продвигаются дела в лаборатории с бензином. С бензином, оказалось, пока крайне хреново: не идут у химиков нужные превращения. На выходе гадкая, тягучая мазута, которая и гореть толком не желает. А свой байк Снегирь ни дарить, ни продавать не собирался – сам подумывал, что настанут еще дни, когда возьмет резво с места его железный конь.

За время посиделок Гусаров почти не пил, Сейфулина тоже удержал, напомнив, что вечер предстоит непростой, а расслабуха – она, сейчас не к месту и не ко времени. Сделали, конечно, чтобы поддержать хозяина и Колю, несколько глотков, потом засобирались навстречу с Герцем, а за Снегиревым договорились зайти к половине восьмого, так что бы тот был наготове, ствол – видавший виды "Стечкин" – на ремне, и во взоре грозная решимость.

– Нормально получается, Олеж! – едва отойдя от апартаментов Снегирева, заметил Асхат. – Бабки есть! Главное – бабки! Хоть сейчас к Шуму, и можно взять его хваленную "Арктик Фокс", нормальные спальники, рюкзаки, важную мелочевку. Вот на мелочевку, боюсь, мы большую часть потратим. Оно так вроде все незначительное, а как начнешь думать: без одного нельзя, без другого, так и набирается из малого большая и дорогая проблема. Но если Бочкаревских удастся прижать и вернуть свое, то я скажу: есть на свете бог, и он, как не крути, добрый.

– Ну ты шустряк, – Гусаров проверил как держится мешочек с монетами на ремне. Ведь не ерундень – за килограмм веса. – Не думаю, что с Бочкаревскими выйдет легко. Они – парни непростые, и все у них здесь подхвачено. Не знаю, вернем свое или нет, но за Ургина и Кучу они ответят по любому. Не сегодня, так сведет еще случай.

До Кляксы идти не близко, почти через все Пещеры. Сейф, вдохновленный звоном Снегирвского кошеля, "Кисличной" и спиртом сверху, все болтал без умолку. Строил планы по ходке. Фантазия у татарина богатая – сказки бы строчить. Начал даже расписывать, какие богатства находятся на тайном месте Павловского (как чаще теперь называли, Земле чудес). По мнению Сейфа тушенки там должно храниться тонн этак двадцать, еще в обязаловку сырокопченая колбаса самых полпредовских сортов, черная и красная икорка в баночках. И соленья, овощные соленья, вкус которых порою мерещился во сне. Обещал, будто помимо отличных армейских стволов с горой патронов, не вскрытых еще цинков, ждут ручные гранатометы. Это ж мечта каждого ходока, чтобы мерхушу с первого выстрела. А если за плечом "Муха", то нет проблем: заднюю крышку откинул, разложил сноровистым рывком трубу и жми на спусковой рычаг. Кумулятивная граната в кило четыреста весом – это кайф, для стреляющего, разумеется. И все равно, куда она попадет мерхуше, пусть тому же зимаку в морду или в задницу – дух вытряхнет стопроцентно. Только шкуру жалко. Сейф фантазировал громко, что народ в проходах оборачивался, и Гусарову приходилось его время от времени прикручивать.

Натикало уже без четверти шесть, и до Кляксы осталось пройти совсем ничего, когда случился казус. Возле обменного пункта, называемого чаще "Лом", где принимали золото самородками, песком или украшениями в мен на Скрябовские монеты, Олег так и почувствовал неладное. Ропот прохожих за спиной стих. В наступившем покое щелчок предохранителя. Этот тихий звук каждый слышал, готовя оружие к бою. Когда его слышишь часто, то он проникает в глубины мозга, свивается там тайной, готовой вмиг распрямиться пружинкой. Пружинкой, которая подает сигнал тревоги и спасает тебе жизнь.

– В сторону! – Гусаров толкнул Сейфа. Тот тоже почувствовал, понял, и опустил плечо, скидывая двустволку.

За спиной трижды грохнул "Макаров". Слева от Сейфулина пуля выбила кусок известняка. Едва Гусаров снял с предохранителя карабин и повернулся, тесно прижимаясь к стене, мужичок в серой телогрейке разрядил дуплетом обрез. Стрелял картечью в сторону Асхата. Нищий, сидевший с пустой фуражкой у входа в обменный пункт, так и завалился набок, порванный свинцом. Женщина в двух шагах от него упала на пол, хватаясь за живот. И Сейф дернулся, выпуская из прицела самовольца с ПМом. Как же не дернешься, как устоишь, если тебе ногу слово насквозь раскаленным прутом?! Пока Сейфулин снова вскинул ружье, тип, паливший из пистолета, уже вильнул за угол, а тот, что в телогрейке, маленький, неприметный, пятился, перезаряжая обрез.

– Не стреляй! – крикнул татарину Гусаров. Сам он держал козла с обрезом четко в прицеле, и без сомнений, малейшее движение пальцем на спусковом крючке, снес бы тому полчерепа. Но не сделал этого – дал уйти за угол.

Возле "Лома" кто-то роптал, кто-то орал, подняв руки к низкому, шишковатому своду. Девочка лет десяти в дырявом пуховом планке рыдала на коленях возле раненой женщины, размазывая пальчиками по полу кровь. Рядом с убитым нищим, уставившись неподвижными глазами в дверь кельи, лежал паренек: рука за голову, черное пальтишко нараспашку в всю ширь, словно крылья павшего ворона. Паренек, судя по всему, тоже мертв.

– Ты че, Олеж? – удивился Сейфулин, держась за окровавленное бедро и приседая. – Ты чего не стрелял?!

Какая-то дуреха лет шестидесяти с седыми космами, выбившимися из-под шерстяного платка, заорала на них, размахивая палкой:

– Босотва проклятая! Ну везде вы, везде, сволочи! Вам все стрелять! Стрелять! Все равно в кого! Смотрите, что наделали! – исказившись в лице, точно старая ведьма, она кинула рукой в сторону убитых. Ее боязливо, но злобно поддержало несколько пещерных.

– Не стрелял? Сейчас поймешь чего… – с горечью проговорил Гусаров. – Сейчас, – не опуская карабин, он подскочил к Асхату. – Сильно задело? Идти сможешь?

– Хрен его знает… – татарин жестоко поморщился, первая боль при ранении всегда цветочки. Потом она берет свое так круто, что некоторые предпочли бы сдохнуть до ее прихода.

– Валить надо! Скорее отсюда валить, – Олег глянул на женщину, корчившуюся возле рыдающей девочки, затем на седую ведьму, распалившуюся еще больше в сердитой речи, услышал крики и топот в проходе – бежала к месту перестрелки охрана.

– Давай! – прорычал татарин, опираясь на раненую ногу и делая первый шаг.

– Поздно, – Гусаров щелкнул предохранителем и убрал карабин за плечо.

Охранники в Пещерах, впрочем, как и везде, люди без милосердия и зачастую особого ума. Ум притупляется, когда днями, ночами дуреешь от безделья на посту, и платят тебе за тупую работу небольшие, но регулярные деньги. Какой же тогда ум, если не надо думать, как выжить, в какое дело пуститься, чтобы отхватить пару целковиков на жратву. Без таких важных мыслей превращаешься в животное, живущее в серости и угрюмом ритме. Может поэтому любая заваруха впрыскивает в кровь жуткую дозу адреналина: как же, вот оно разнообразие, движняк, развлекуха! И если на стороне охраны численный перевес и сила, то кидаются эти ребята исполнять долг с особым рвением, испытывая огромное чувство важности и демонстрируя всем, что не зря жрут свой скорбный паек.

– Руки! – заорал еще шагов с пятидесяти детина с красной повязкой на рукаве. Бежал он размашисто точно цирковой медведь на задних лапах, и АКСУ трясся так, что казалось, сейчас ударит длинной очередью прямиком по проходу, укладывая направо, налево и наших, и ваших.

За детиной спешили вприпрыжку еще трое. Двое в армейских бушлатах с калашами, один в меховой куртке, подняв ПМ стволом к потолку. И с другой стороны, от "Лома" пробивалось сквозь собравшихся зевак еще троица. Им что-то сердито верещала седая бабка, указывая то на женщину, стонущую в луже крови, то на Гусарова с татарином.

– Да нормально, ребята, вот руки, – Олег медленно, как положено, поднял обе и растопырил пальцы.