Мы обогнули анфиладу залов, по которой я шел утром, и долго спускались по узкой лестнице. Внизу мягко горели газовые лампы.

— Обычно мы не тратим газ зря, — пояснила Эйлин. — Но ради первого визита можно и пренебречь правилами.

Она толкнула дверь.

Внутри жило звездное небо. В полной темноте искрились сияющие капли, а вдоль стен матово светились одноцветные гравюры.

— Ну ничего себе… — прошептал я, оглядываясь.

— Существует много теорий, откуда мы пришли, — заговорила Эйлин. — Как возник мир — отдельный вопрос; мы знаем, что его нужно беречь, и довольно. А вот кто был первым, человек или дракон? Сколько правды в древних мифах?

— Если верить мифам, то дракон. А если не верить, то мы ничего не знаем.

— Почти, — согласилась Эйлин. — А вот если верить редким и разрозненным архивным свиткам, получается совсем наоборот: сначала и всегда были люди. И, не зная никакой магии, они переделали себя так, что с иными и жить в одном мире стало страшно. Некоторые из них, подражая еще более древним мифам, — я мысленно схватился за голову, — стали драконами, и отправились искать себе другой мир. Их яйцо упало в море, но они выбрались. Дальнейшие события описаны в наших мифах.

— Удивительная легенда. — Я посмотрел ей в глаза. — Или сказка для наивного адепта?

— Это правда — если в нее верить. Важно другое: если несколько смельчаков пересекли небо и прошли из мира в мир, уж в этом-то мире мы можем все. Или нет? Как вы думаете, Квентин, что невозможно совершить?

Я подумал об Эрике. О родителях. О первом драконе, поднявшем руку на сестру или брата.

— Изменить прошлое, — сказал я.

Эйлин опустила голову.

— Да, — ее голос прозвучал глухо. — Это так, к сожалению или счастью. Необычный ответ: чаще говорят, что невозможно научиться летать.

На соседней гравюре дракон расправлял крылья над силуэтом замка. Я криво улыбнулся.

— Так вот, — продолжала Эйлин, — вы правы: прошлое уже случилось. Но в будущем достижимо все. Смотрите!

Она указала на гравюру напротив. Я повернул голову, и заготовленная острота вылетела из головы.

В высокой траве стояло огромное яйцо. Сверху по нему расходились трещины; в просвете сияла любопытная морда. А на небе, на звездном небе…

— Солнце? — поразился я. — Не может быть.

— Против этих слов я вас и предостерегаю, — покачала головой Эйлин. — Это не солнце: нет лучей. Чародей изобразил ночное светило, словно говоря: даже такое возможно.

Меня ударило, как тогда у костра. Эти гравюры созданы на огне! Они — работа мага! Который, вероятно, знает и то, как наносить скрытые рисунки на кожу. Как читать их.

Я так близко!

— А кто создал эти гравюры?

— Какая разница? Имя не имеет значения, Квентин. Сказка остается.

— Может быть, поэтому не помнят и вещей поважнее, — отпарировал я. — Где теперь те архивы? Только «редкие, разрозненные» листы и остались.

— Был пожар, Эйлин нетерпеливо щелкнула пальцами. — И не один. Доверьте архивы драконам — еще и не то будет. Но я отвлеклась: вернемся к сказке. Позже, если вы выразите желание заняться искусством гравировки, я смогу это устроить.

— Вернемся, — покладисто согласился я. — Так что вы хотите мне сказать?

— Не сказать, — улыбнулась она. — Показать. Все, что вы видите здесь, осуществимо.

Я шагнул вперед, и вокруг завертелись бесконечные миры-истории. Маг, плывущий на спине среди облаков; бесконечные колеса фейерверков; ураган, разрезающий реку пополам; изувеченный человек, открывающий глаза на лекарском столе; дирижабль, парящий выше звезд; шквал пламени, охватывающий ледник, и стена ветра, превращающая ледник в исходное состояние.

— Невозможно, — прошептал я у последней картины.

— Вы сломались только там? — Эйлин стала рядом. — Школяры начинают посмеиваться у первой гравюры. У будущих лекарей глаза загораются на четвертой. А вот у моих учеников — очень по-разному.

— Так это по силам магу огня? Замораживать воду?

— А вы как думаете?

Она полностью преобразилась: от спокойной, формальной манеры не осталось и следа. Передо мной стояла сияющая, азартная, летящая на невидимый свет волшебница.

Ждущая от меня правильного ответа. Опять. Пепел и дождь!

— Вы пытаетесь мне внушить, что нет ничего невероятного, — начал я, надеясь потянуть время. — Значит, то, чем мы будем заниматься, несет в себе изрядную часть невозможного?

— Мне с вами определенно повезло, — тряхнула головой Эйлин. — Идемте!

— Куда? — Я окликнул ее уже на лестнице.

— Спасать мир, куда же еще, — она одним прыжком перескочила через несколько ступеней. — На крышу.

После третьего пролета я начал задыхаться. Длинные, почти отвесные лестницы навевали головокружение, но Эйлин быстро плыла впереди, и я старался не отставать. В какой-то миг мне показалось, что ее ступни не касаются земли, но сверху хлынул свет, и я с облегчением припустился к люку.

Наверху было на что посмотреть. За пологой крышей начинался город. Внизу зеленел вечерний парк, янтарной дорогой вдаль уходила река. Над улицами и холмами пылало низкое солнце, обещая великолепный закат. Горизонт касался моря, и мир не заканчивался — я готов был поклясться, что смогу проследить путь дилижанса до самой Херры. Эйлин, мечтательно щурясь, стояла в двух шагах от входа.

— Драконам, наверное, жаль было покидать это место, — заметил я.

Эйлин передернула плечами.

— Прошлое, как вы сказали, не изменить.

— Даже если некоторые мифы говорят иначе?

— Врата времени? — Эйлин с интересом глянула на меня. — Но прошлое уже случилось, Квентин. Если вы отправитесь на сотню лет назад, вы можете совершить великие дела, войти в историю, но вы не создадите ничего нового, и настоящее не изменится. Парадокс Первого — ни один из ушедших через врата не затронул сегодняшний день.

— Откуда вы знаете? — Я скрестил руки на груди. — Если завтра я уйду в прошлое и стану правителем Галавера, сегодня в замке будут жить мои потомки. Орден просто исчезнет или возникнет в другом виде. Вы же ничего не будете помнить, включая этот разговор.

Эйлин покачала головой.

— Записи драконов, выброшенных в том же веке, в котором родились, вам противоречат. Они помнили, как было и как стало. Изменений нет. Род Рист уничтожил бы вас или принял ваши знания, но исход один. Сегодняшний.

Я долго смотрел на нее, впитывая эту новость. Нет, я догадывался… иначе врата как наказание потеряли бы смысл. Но как же беспощадно это звучит: свобода воли — и полная невозможность что-либо изменить…

— Так вот, о будущем, — Эйлин присела на черепицу, вытянула ноги. — Мы умрем. Даже драконы не живут дольше ста лет. Но есть реальная опасность, что все это, — ее рука описала круг, — проживет еще меньше. Вы говорили с Анри; он упоминал затопленную деревню, не так ли? Он не добавил, что после войны вода поднимается в разы быстрее, и поток все ускоряется.

— Но почему? — Я устроился рядом с ней. — Я слышал о высокой воде и от соседей по дилижансу, но там речь шла о нескольких сотнях лет.

— Да — если бы вода продолжала наступать с прежней скоростью. Но война все изменила. Волны огня, стены пламени, тысячи обожженных тел. — Эйлин замолчала, поморщилась. — Я говорю банальности. Простите меня. Но правда остается правдой: дикий огонь приближает воду. Я иногда гадаю: когда я строю лестницы и помогаю фермерам собирать урожай, кто платит за это? На чей дом упадет вторая чашка весов?

— Если бы вы были правы, мир давным-давно оказался бы под водой, — возразил я. — Когда драконы вели тонкий огонь и строили замки, чудес совершалось куда больше.

— Да, но они знали, как устранять последствия. Сейчас они забыли и то, и другое. Во время войны пролилось столько дикого огня, что уровень воды повышается неуправляемо. Тают льды на полюсах, на юге выходит из берегов река. Даже в Галавере приходится рыть новые каналы.

— В общем, всё плохо, — заключил я.

— Рано или поздно, — Эйлин кивнула на пейзаж внизу, — все это превратится в большую лужу. Единственный вопрос: триста лет или тридцать?