– Не о хлебе, не о зрелищах поганых надо думать, не блажить о несуществующих душах человеческих и о благе народном, его у нас никогда не было и не будет! Главное – вода! Обычная природная вода, которой все меньше и меньше в закромах остается. Ее надо беречь и приумножать.

– А как приумножить то, что выпили уже? – раздался из зала чей-то наивный вопрос.

– Исключительно путем сбережения и ограничения потребления простым людом, ему все равно, а нам о себе надо думать. Чистая природноя вода – главное средство для достижения бессмертия. Учтите, эта информация исключительно только для нашей державной фракции! – строгим, не терпящим возражения голосом произнес главный курултаец.

– Футбол Небельмесович, я, конечно, извиняюсь за скудость, так сказать, ума. Вы уж не взыщите, если что не так спрошу. Из глухой я провинции, где и света электрического никогда никто в глаза не видел, – почтительно кланяясь, начал ставленник углекопателей, умудрившийся пересажать всех своих хозяев и стать полноправным хозяином копий.

– Да уж не прикидывайся, не прикидывайся парижским сиротой! Знаю я тебя еще с опричных времен. Ты вопрос задавай.

– А вопрошение мое к вам, да продлится ваше спикерство, глубокоуважаемый председательствующий, таково. Ежели вода природная целебна и неизбежно ведет к бессмертию, то чего тогда наши древние предки померли, они же ею, чистоганной, только и поились?

– Глупый вопрос абсолютного невежды! – пренебрежительно изрек великой водолюб и, уже обращаясь ко всем собравшимся, возвестил: – Открытие об участии воды в бессмертии было сделано недавно, а питекантропы нашего коллеги об нем ничего и не знали, оттого и дохли на двадцатом году жизни. Только знание вопроса может дать нужный результат, в том числе и бессмертие! Денег нагреб, а ума не нажил.

– А позвольте и мене задать вам вопросец? – взвился давний недоброжелатель, засланный когда-то во Всенародный Курултай злейшим врагом и конкурентом Буреломова, всесильным главой Совета старейшин – Серапимом Геологовичем Мирамистинским. – Уж не из секретов ли Шамбалы эти ваши знания? Это раз. Не нанесет ли их разглашение государственного ущерба? Два. И главное – если все это так, то не станут ли отдельные враги Августейшего его бессмертными врагами? Проясните нам, пожалуйста.

Зал притих в преддверии надвигающегося скандала. Охрана резво принялась выгонять посторонних, в основном переодетых в путан папарацци, и разворачивать брандспойты для охлаждения межфракционной баталии, готовой вот-вот вспыхнуть.

– Сам дурак, – попытался уклониться от ответа спикер, – и вопросы ваши никчемные, малозрелые! Не доросли вы еще до звания полнокровной фракции. Будешь паясничать, лишу слова на всю пятилетку!

– За дурака ответишь! – казалось, только того и ожидая, взвился злопыхатель. Тщедушный человек вскочил на депутатский стол и, топча аппараты для голосования, обернувшись к сотоварищам, завопил: – Справедливость попрали! Ату берложников! Натерпелись! Доколе они будут торговать нашими местами в курултае? Доколе им все лакомые куски будут обламываться? Мы не менее ихнего демократизируем и не то еще умеем! Ату их, ребята!

Брандспойты втянули в зал заседаний, но воды в трубах не оказалось, видать, ее как экологически годную уже кто-то успел откачать и кому-то продать. И грянуло побоище, коего еще не видывали эти стены. Во все уголки мира летели телеграммы-«молнии» с красными полосами, срочно сзывающие подкрепление. Битва грозила затянуться минимум на полгода.

Маша проснулась от холода. Глаза открывать было боязно. Где-то невдалеке шумела вода, а еще дальше, должно быть, паслись кони, знакомый с детства хруст вырываемой травы и негромкое позвякивание пут нельзя было спутать ни с чем.

«Кони? Какие кони, откуда?» – Глаза открылись сами собой, и девушка села. Вокруг клубилось туманом утро. Рядом, негромко подпрыгивая на небольших камушках, спешил куда-то широкий ручей. За ним действительно паслись кони. Вода шумела где-то сзади. Приподнявшись на локте, Маша обернулась и увидела водопад. Он был удивительно хорош в первых, еще далеких лучах только рождающегося солнца. Широкая стена воды, голубоватая от неба, изумрудная от окружающей зелени и золотисто-нежная от утренней зари, с белесовато-темными переливами отвесно падала с огромной высоты. Внизу, в мириадах клубящихся брызг, вспыхивали и гасли первые несмелые радуги.

– Енох! Где Эрмитадора?! – вскочив на ноги, крикнула она. – Эрми! Эрми!

«Рми-рми-рми-рми!» – подхватило эхо. Лошади перестали щипать траву и настороженно повернули головы в ее сторону.

– Что ты орешь, как полоумная? Тишину испугаешь, – выныривая из водопада, отозвалась Гопс.

– Эрми! – Маша, не разбирая дороги, бросилась навстречу воскресшей подруге.

Эрмитадора, нагая и прекрасная, как античная наяда, медленно брела по мелководью, отряхивая воду с коротко стриженной рыжей головы. Не добежав до подруги метров десять, Маша остановилась. Прямо над водопадом во всей своей красе сияла священная Белуха. Казалось, гора радостно улыбалась чуду нечаянно обретенной жизни. Неведомая сила опустила девушку на колени, и губы сами собой зашептали незнакомые ей ранее, но такие родные и теплые слова древней молитвы.

Эрми, удивленно глянув на Машу, обернулась, и у нее из глаз беззвучно потекли слезы.

С того берега, где паслись кони, к ним бежали какие-то люди и громко кричали, радостно размахивая руками. Впереди всех, почему-то с огромным тулупом в руках, высоко поднимая ноги, летел Сар-мэн. За ним, тоже с какими-то одеялами, словно породистый бык, несся Енох, а чуть поодаль – Дашка с Юнькой. Позади всех не спеша, опираясь на свой любимый посох, которым служила легкая узловатая палка из дерева неизвестной породы, шел Макута-бей со свитой. Увидев Белуху, он осторожно опустился на колени, его примеру последовали другие разбойники, шедшие следом. Святыня в Азии близка для каждого открытого Богу сердца, так здесь устроен мир.

Встреча была бурной, со смехом, громким весельем, слезами и тихой грустью. После общей радости и наскоро собранного дастархана ватага сама собой разбрелась кто куда. Енох с Машей пошли прогуляться. Сар-мэн, все это время не спускавший укутанную в одеяло Эрмитадору, как ребенка, с рук, приткнувшись у нагретых солнцем камней и не размыкая объятий, уснул мертвецким сном. Сама недавняя покойница была на удивление тихой, ничего не ела и смотрела на всех пустыми, ничего не видящими глазами. Окружающие относились к этому с молчаливым пониманием, никто из них не знал, как должны вести себя воскресшие из мертвых.

Походив кругами, народ, крестясь или творя на свой лад молитвы, стремился во что бы то ни стало дотронуться до женщины и убедить своего внутреннего Фому Неверующего в сотворенном на их глазах чуде. Многие из тех, кто не видел Эрми мертвой, и вовсе относились к этому с нескрываемым сомнением, как к некоему непонятному розыгрышу или мистификации, дескать, не было похорон – нет и воскрешения. Другие, кто все видел и хоть как-то успел пообщаться со вчерашней покойницей, шепотом, чтобы не услышал атаман, божились, мол, девка похожа, да не та, подменили ее в пещерах, а может, она уж и не человек вовсе, а нежить какая-нибудь.

Макута ко всему прислушивался, прикидывал, сопоставлял, вспоминал свои встречи с «возвращенцами» – пропавшими, оплаканными, а потом вдруг объявившимися. Тяжелыми на общение и неуживчивыми были такие люди и чаще всего опять куда-то пропадали. Поглядев на умаявшегося атамана, на безразличную к его сонным объятиям женщину, он кликнул Митрича и в сопровождении еще двух разбойников отправился к водопаду. Оставшиеся в лагере занимались привычными делами: кашеварили, ставили навесы, ладили шалаши, оборудовали на кедрачах да скалах охранные гнезда, затаскивая туда воду, провизию и патроны, – обустраивались нешуточно и надолго.

– В кручине ты, что ли, кум? – сшибая нагайкой макушки попершей в дурь конопли, осторожно начал Митрич. – Али и ты думаешь, что баба – навка?