— Катюшка, прекрати ты, правда! — вмешался тут же случившийся приятель, процветающий бизнесмен и одновременно наркоман с пятнадцатилетним стажем (и такое бывает). До этого он тихо сидел, уставившись в свою чашку и блаженно улыбаясь. — Отличная вещь, дурочка! Концентрирует волю и проясняет сознание. Повышает самооценку. Ты попробуй, очень вкусно!

— Точно лист жуешь капустный! — автоматически включился у меня рефлекс молодой матери.

— Какая капуста, что ты несешь! Отличный радикальный вкус. А запах! Запах какой! Как у хорошего гашиша. Даже приятней. Не такой сильный и не такой сладкий. Лучше, чем у гашиша. Поняла?

Я внюхалась. Что-то знакомое. Но далекое. Надо вспомнить. Как там они мне советовали — расширить сознание?

Расширяю. Зловещие афроанглийские улыбки исчезают вдали. Никаких подозрительных советчиков, никаких назойливых полиглоток. Никакого мужа и соответственно никаких с ним ссор. Мне легко… Черта с два мне легко! Оба плеча оттянуты ужасными тяжестями. Ноги то разъезжаются на льду, то вязнут в мерзкой снежной каше. Дурацкие лыжи с дурацкими палками невозможно удержать, не то что нести. На глаза лезет мерзкая красная шапка из шерсти под названием «ровница», а я хочу мохеровую, голубую. Еще я хочу такую сумку, с которыми ходят взрослые девушки, вместо этого дурацкого портфеля, набитого дурацкими толстыми, бессмысленными учебниками.

Особенно я ненавижу физику. "Это вам не Пёрышкин, Метелица, это Кикоин!" — потрясает передо мной учебником нервная и неопрятная физичка. Намекает на то, что класса до седьмого (или восьмого?) я еще как-то понимала ее предмет, и даже считалась способной, а затем впала в ступор. "Это не Дюма, это Кикоин и Кикоин!" — вижу, что не Дюма. — "Недостаточно просто решить задачу. Надо понимать ее физический смысл!" — господибожемой!

"В моей жизни нет физического смысла", — написала я ей на листке с контрольной (которую не решила и даже не стала списывать). Ответа не последовало.

По физкультуре учебника нет. Зато есть форма, которую нужно не забывать дома. Таскать туда-сюда. А в третьей четверти — лыжи. С одной стороны, это хорошо: можно прийти не в идиотском школьном платье, а в джинсах. Но сами лыжи! Как не дано мне постичь Кикоина и Кикоина, так не дано и пройти на лыжах кросс за какое-то время, установленное нормами ГТО. Или хотя бы — просто пройти этот расстояние, целиком. Я не готова ни к труду, ни к обороне. Ледяной ветер ужасно больно сечет лицо. Снег либо налипает на лыжи неподъемным грузом, либо проваливается под ними на полметра — третьего не дано. Правая лыжа слетает с ноги в пятый раз. Крепление, видимо, погнулось, присоединить ее к ботинку не получается. Я отцепляю тогда и левую лыжу, подхватываю эти проклятые палки и ухожу со всем этим хозяйством в школу. Где по крайней мере тепло.

— Нельзя любить только сладенькое и приятное, Катя, — внушает мне афроангличанка. Сознание у меня, видно, опять сузилось, и она сидит тут, улыбается. Да, ей хорошо так говорить. Имеет право. Она-то, в отличие от меня, ушла из родительского дома в шестнадцать лет. Выучила восемь языков. Ездила на войны. Военным корреспондентом. На пять войн. Вот сейчас — борется за свое право на счастливую семью. ("Мне уже пора родить", — доверительно сообщает она мне, объясняя, почему мой муж должен перейти теперь к ней.) А я…

Я делаю большой глоток чая. Чая, который она мне заварила. Я поняла, наконец, чем он пахнет. Гашиш не при чем. Он пахнет лыжной мазью. Именно так пахли мои ненадежные лыжные ботинки, в которых так ужасно замерзали ноги. Так пахла наша школа всю третью четверть, когда кучу лыж сваливали под лестницу и никакой не было гарантии, что удастся найти свою пару. А не найдешь — может, оно и лучше.

Этот запах… Какой приятный!

— Значит, ты мне его даришь! Спасибо, — я беру большую пачку чая, на которой написано «smoked». Это, значит, название сорта. «Подкопченный», или «задымленный». С запахом дыма, все верно. Я укладываю пачку в свою сумку. Спасибо! — она, кажется, не ожидала от меня такой быстрой реакции. Ее лицо уже не выражает победительной самоуверенности. Зато начинаю улыбаться я.

На следующий день люди доброй воли поминают о годовщине начала Первой мировой войны, а я — о годовщине своей первой и последней на тот момент свадьбы. В порядке празднования я шмякаю об пол коробку со свадебным сервизом из какого-то особого фарфора. Ни разу, кстати, никто не пил из этих беленьких чашек. Я совершаю еще несколько столь же ярких поступков, делающих развод неизбежным. Полиглотка, тем не менее, терпит крушение всех планов и уезжает на новую войну. Я же до конца лета получаю двадцать пять матримониальных предложений, в том числе несколько почти привлекательных и несколько — по-настоящему неожиданных. Когда я иду по улице, мне сигналят автомобили. Приятели бывшего мужа, до этого существовавшие лишь в телефонной трубке, вдруг материализуются и куда-то все время меня приглашают. Чай из заветной пачки я стараюсь расходовать очень экономно, его тяжело купить, даже в специальных магазинах. Я узнавала. Никого им не угощаю, никогда.

Я сложила костер из старых лыж, побросала туда учебников Кикоина и Кикоина и подожгла. Из пламени родилась Прекрасная Я. Этот пепел стучит теперь в мое сердце. Этим дымом пахнет мой утренний глоток свободы. Можно с молоком. Но без сахара. Сахар — ни в коем случае.

Это цвет почти всех хороших вещей. Огурцы зеленые, крыжовник зеленый. Зелен чай (на кусте). Зелеными колготками увлекалась я с девяносто первого по девяносто третий годы включительно. Зеленая сеточка на рубашках игральных карт. Даже селедка, как известно, представляет собой не что иное, как ответ на вопрос армянского радио: "Что такое: зеленое, висит на стене и свистит?".

Мне очень нравится укроп и сельдерей, а также свежая мята и все вообще виды травы, за исключением, может быть, осоки, потому что она режет ноги. Мне нравится зеленка, которая напоминает мне детство, и детство как таковое. А также отрочество, юность и ранняя молодость. Я очень люблю свежие листья салата и сень дубров, и, натурально, отдаю должное прозе Бунина, пропитанной ароматом антоновских яблок.

Я люблю отшлифованные морем осколки бутылочного стекла, и сами волны, а еще фисташки. И, очень, квашеную капусту.

Ах, да! Я люблю деньги (см.) — бумажки с зелеными спинками.

Как утверждают ученые, земная жизнь зародилась в воде. Моя же персональная жизнь, как я представляю, зародилась на суше. А именно — в центре Москвы. А именно — в Зоологическом музее МГУ: дом шесть по улице Герцена (как она именовалась в момент события) или же по Большой Никитской (ранее и сейчас).

То есть не буквально зарождение, но важнейшие прелиминарии. В смысле ухаживания. В Большой Зоологической аудитории мой будущий папа ухаживал за моей будущей мамой. Он ухаживал за ней, впрочем, и в Ленинской аудитории, и в Коммунистической, и в 233-ей. И, конечно, на легендарном психодроме, как тогда называли тусовочный скверик перед журфаком, где они, собственно и учились. Но мне как-то приятнее думать, что главные ухаживания происходили в Большой Зоологической. В окружении крошечных колибри и громадных тропических бабочек. Райский сад, потерянный рай. Немного пошло, но сказочно.

Если продолжить лирическую тему, — а хочется продолжить: есть пометка 1931. Зоологический музей под стихотворением Мандельштама — самом его попсовом, но и самом неотразимом. Про то, как греки сбондили Елену по волнам, ну а мне соленой пеной по губам… Пей коктейли, ангел Мери, дуй вино. Все лишь бредни, шерри-бренди, все одно…

Наверное, было холодно, и одиноко. Дождь. Он купил билет, зашел в музей, и записал стихотворение, где? — на подоконнике? На банкетке? Напротив тигра? Напротив черепах в формалине?..

Что еще знаменательного происходило на Большой Никитской,6? Да много всего. Штирлиц, он же полковник Исаев назначал встречи своим агентам. Имел такое обыкновение. То есть как бы в Берлинском музее природоведения — но снимали-то кино здесь, в Зоологическом: знакомый слон, знакомая лестница. По ней спускались тихие благовоспитанные школьники с блондинкой-учительницей — человеком Мюллера. На стуле дремал служитель — тоже стукач. Штирлиц уже привык к нему, и он привык к Штирлицу… Странно, что не дремлет он на своем стуле и до сих пор. Но нет — в роли служителя здесь девушка в курточке милитари-стайл. Бойкие московские дети спрашивают у нее, где в Зоологическом находится зал монстров. Хотят видеть бэтманов, канализационных черепашек и человека-паука. Милые мои, жертвы коммерческой анимации.