К гробу подходили все новые лица, знакомые и незнакомые мне, минуту стояли в скорбном молчании, поставив у изголовья венок или скромный букетик.

Подошло время отправляться в путь — действительно дальний и последний. У выхода терпеливо ждала толпа, увеличившаяся, пока мы находились в зале, на добрую сотню человек. А милиция в зал людей не пропускала.

По закону в Советском Союзе каждая могила должна быть зарегистрирована и закреплена за близким родственником, попечителем или доверенным другом умершего. За ним остается право выбирать и место захоронения и решить все иные вопросы, связанные с похоронным обрядом, требовать от администрации кладбища гарантии сохранности и чистоты места погребения и т. д. И эту честь отдали мне как единственному близкому ему в последнее время человеку. Я высказала пожелание, чтобы Вольф Григорьевич был похоронен на Востряковском кладбище рядом с его супругой Аидой Михайловной. С моим доводом согласились, и к половине второго мы прибыли к этому печальному месту. Щемящая сердце картина, и я опускаю ее описание…

И вновь дорога к ЦДРИ, где нас ждали для традиционных поминок. Столы накрыты в большом зале ресторана на последнем этаже здания. Столы сдвинуты в один ряд, не для экономии места, а по российскому обычаю, чтобы все поминавшие составляли как бы одну семью. И это был действительно тесный кружок его близких друзей и искренних почитателей, что-то человек тридцать. Среди них был и Алексей, и иллюзионист Ефим Кубанский, ныне живущий с супругой в Лос-Анжелесе, и многие другие знакомые. Но находилось и официальное лицо, не знаю уж, поклонник ли Мессинга, знаток ли парапсихологии или просто «психолог»-наблюдатель — мрачноватый дядя от Министерства культуры. Ему же, как лицу официальному, предоставили первому сказать прощальное слово. И как положено государственному мужу, речь он произнес по древнейшей формуле — о мертвых говорят только хорошо или не говорят ничего. Но в хорошее входило лишь канцелярское перечисление заслуг Мессинга перед обществом, с непременным упоминанием его щедрого пожертвования средств на строительство двух боевых самолетов во время последней войны. Потом о постоянной финансовой помощи Мессинга детскому дому с более, чем ста малышами. Но почему-то он забыл упомянуть, что Вольф Григорьевич за долгие годы своих выступлений собрал в общей сложности миллионную аудиторию, давшую государству несметную прибыль. И никто не удосужился предложить хоть крупицу этих средств выделить на исследования парапсихологических явлений, создать хотя бы скромную научно-экспериментальную лабораторию с привлечением специалистов-психологов. Напротив, долгие годы, как инквизиция во времена средневековья, шельмовали само название «парапсихология» как лженаучное. Быть может, тем самым и свели вдохновенное творчество Вольфа Мессинга к функции театрального гастролера. А сам он пробить стену не мог.

А вот Алеша говорил от всего сердца, тепло и проникновенно. Потом выступали многие другие, кто был чем-то обязан Мессингу за его помощь или просто восхищался и преклонялся перед ним.

Я выступила последней. От волнения — сбивчиво. Но, кажется, все поняли меня и без красноречия. А потом уже без регламента каждый вспоминал добрые часы и дни, которые ему посчастливилось провести с Мессингом, истории и эпизоды из его жизни. Этикет не позволял мне делать какие-либо записи, но я внимательно вслушивалась в рассказы, отзвуки которых попали в некоторые очерки моей книги.

Мы с Валентиной Иосифовной Ивановской последними покинули поминальный обед, и, теперь уже бывшая, ведущая Вольфа Григорьевича проводила меня до стоянки такси. Расстались мы нежно, без слов.

Итак, из моей жизни выпало огромное звено человеческой дружбы, многие годы согревавшей меня, будившей чувства и мысль, наполнявшей смыслом порой суровое бытие.

Однако беда имеет иной раз и обратную силу: не расслабиться, не упасть духом, сжать боль в кулаке помогает она, когда ты взял на себя обязательство перед самим собой исполнить до конца неоплатный долг перед ушедшим другом.

КНИГА, решила я, будет ему лучшим памятником, от меня и ото всех, кому он щедро дарил доброту своей души.

Закончив предыдущую главу, я взяла эту латинскую категорию — человек разумный — совершенно с противоположным значением: чтобы с грустной иронией поведать и о том, сколь мелочен и жесток может быть этот «венец природы». Никакими биопатическими биотоками не передать ему порой ни мысли о человеческой доброте, ни чувства элементарной порядочности, ни даже гордости за свое высокое призвание.

Многое было оборвано смертью Мессинга в моей жизни, опустошено и смято. Но внезапная потеря настоятельно требовала и активных шагов с моей стороны.

Прежде всего, пока жива память о свершившемся, как-то воздействовать на тех, от кого зависело должным образом воздать память Мессингу. Хотя бы символически, в достойном памятнике на Востряковском кладбище. И, конечно же, книга, в общих контурах уже зревшая во мне, но для которой нужно теперь бережно собрать как вещественные следы последних дней, так и эмоциональные впечатления от случившегося.

А между тем мое здоровье оставляло желать лучшего. Воспаление легких все-таки не шутка, если вовремя не устранить опасность осложнений. К счастью, я была окружена заботой близких — сына Александра и моей невестки Ивушки, освобождавших меня от тягот быта.

Несколько позже начались события низкопробного детективного свойства. Мне позвонила Валентина Ивановская и сообщила, что она получила милицейскую повестку с требованием явиться в отделение. И приписка, что по делу Мессинга. А днем позже такую же «весточку» получила и я. Но с более конкретным пояснением: в качестве понятой при описании имущества в квартире Вольфа Григорьевича. Такие милицейские повестки игнорировать нельзя, ибо напросишься на принудительный привод. В назначенное время за мной «любезно» прислали машину, и я отправилась с ними на улицу Герцена. Кроме двух представителей 1-ой нотариальной конторы Москвы там уже была Валентина Ивановская, которой тоже эта мышиная возня вокруг «дела Мессинга» доставляла мало радости.

Юристы составили протокольные бланки и начали дотошный осмотр квартиры. Притупили к закрытому на замок, окованному полосками железа старинному сундуку, когда-то наполненному вещами Аиды Михайловны. А когда вскрыли, он оказался совершенно пустым. Лишь на дне лежали пожелтевшие страницы газет и под ними сшитый мной когда-то пояс с двумя кармашками: для ценных бумаг и для золотого кольца с трехкаратным бриллиантом, которым Мессинг очень дорожил, скорее, как неким талисманом, чем ценностью, и если он его не надевал на руку, то все равно носил при себе: либо на груди, либо в кармашке. И еще несколько фотографий. Кармашек для перстня был пуст, а в другом обнаружили сберегательные книжки на общую сумму чуть больше миллиона рублей в старом исчислении, не считая не взятых за последние 10–15 лет процентов. Кроме этого было 800 рублей наличными.

Никакого завещания в квартире на нашлось, и мы, его близкие друзья высказали свое желание использовать хоть эту сумму наличных денег на постройку памятника. Но и такую мизерную сумму получить не удалось: законники тут же объяснили, что раз прямых наследников у Мессинга нет, то по закону РСФСР деньги переходят в собственность государства. Словно оно не было перед ним в неоплатном долгу за те огромные суммы, что приносили концертные выступления Вольфа Григорьевича! Ведь долг платежом красен, и что государству до этих несчастных копеек!

Наконец закончилась вся эта бумажная процедура, и мы подписали протокол, вздохнув с облегчением — гора с плеч. Но не тут-то было. В последовавшие за тем дни всех по очереди стали вызывать в прокуратуру, а меня даже и на печально знаменитую Лубянку, что не сулило ничего доброго.

Всем задавался стереотипный вопрос, куда делись ценности Мессинга (видимо, имелись в виду драгоценные камни, привезенные им из Польши) и, в частности, куда исчез его знаменитый перстень. Будто его собирались поместить в государственную казну или национальный музей. Причем, с каждым днем перстень «прибавлял» в весе по карату. Через несколько дней меня вызвали снова и уже спрашивали чуть ли не о 10-каратном бриллианте. Возможно, кто-то и верил в то, что именно в перстне сила Мессинга.