Писания и судьба Аввакума известны достаточно хорошо. Его «автобиография» и публицистические сочинения, вероятно, во многом близки к народному анонимному словесному творчеству.

Но особенно значимой и «крамольной» фигурой оказался подьячий посольского приказа Григорий Карпов Котошихин. Он имел несчастье после наказания батогами бежать из России. Вероятно, владел иностранными языками. Умер в Швеции насильственной смертью (убит? казнен?). Этот замечательный писатель, «диссидент» XVII столетия не прощен и не «реабилитирован» до сих пор. Вот, например, что пишет о нем М. Н. Тихомиров в 1940 году: «… существует собственноручная записка Котошихина о его службе польскому королю; из записки выясняется, что Котошихин разведывал в Москве и сообщал различные вести в Польшу, будучи таким образом типичным шпионом и изменником. По-видимому, Котошихин и в других отношениях не отличался особой нравственностью…» И далее – о писаниях Котошихина: «Он не чужд был стремления сгустить краски…»

Действительно, Котошихин такое писал!.. Например, о той же системе доносов и слежки… Он оставил нам описание России в царствование Алексея Михайловича. И если из этого расточительно яркого, узористого языка Аввакума родится в отдаленном еще будущем такой «поэт прозы», как Ремизов, то о Котошихине можно сказать, что он наметил, что называется, кардинальный путь развития русского литературного, письменного языка. Точная, предельно наполненная, информативная фраза… Вот где завязывалось кристальное пушкинское «Гости съезжались на дачу…»

Цитаты: «И те дьяки во дьяцы бывают пожалованы из дворян московских и из городовых и из гостей и из подьячих. А на Москве и в городех в приказах з бояры и окольничими и думными и ближними людьми и в посолствах с послами бывают они в товарыщах; и сидят вместе, и делают всякие дела, и суды судят, и во всякие посылки посылаются».

«И садятся за столы царь с царицею, а бояры и чин свадебный за своими столами, и начнут носити есть, и едят и пьют до тех мест, как принесут еству третью, лебедя, и поставят на стол – и в то время дружка у отца и у матери, и у тысецкого благословляются новобрачному с новобрачною итти опочивать, и они их благословляют… и проводя пойдут все прочь по-прежнему за стол, и едят и пьют…»

Вот ведь сколько документов, и важных документов, пропало бесследно, а роковая записка, где Котошихин «раскалывается» относительно польского короля, сохранилась, и триста лет спустя Тихомиров точно знает, что она существует и что она написана «собственноручно». Везет же некоторым!..

На этой мажорной ноте мы закончим рассказ о первых Романовых и перейдем к следующему периоду.

После смерти Алексея Михайловича остались в живых восемь его детей от первого брака и трое – от второго. Старшие царевны, Евдокия, Софья, Марфа, Екатерина, Марья, Федосья вместе со своими тремя незамужними тетками и составляли «верх», «терем». Если вы встречаете в учебнике, в популярной книге или в романе фразу наподобие: «Русские царевны издавна были обречены на безбрачную и затворническую жизнь», то речь идет всего лишь о сестрах и старших дочерях Алексея Михайловича. Эти два женских поколения царской семьи, два романовских женских поколения, невольно сложились в воображении историков и романистов во что-то такое, что было «издавна». Но мы-то уже знаем, почему первые романовские царевны остались незамужними. Вовсе не вследствие каких-то «стародавних обычаев», не помешавших, например, Ивану III выдать замуж своих дочерей от Зои-Софьи Палеолог. Мы уже раскрыли эту «романовскую» тайну безбрачной жизни царевен: Европа еще «не признала» Романовых. Далее, как мы увидим, положение с замужеством царских дочерей облегчится весьма.

А покамест – шесть младших царевен и три старшие. И еще двое сыновей от Марьи Милославских – Федор и Иван. И трое детей от второго царского брака, с Натальей Нарышкиных: совсем маленькие Петр, Наталья и Федора (она умерла в возрасте четырех лет). Как видим, женский элемент в семье царской явно доминирует над мужским. Вполне закономерно, что у «терема» есть все шансы стать силой.

А закона о престолонаследии нет. Фактически тотчас после смерти Алексея Михайловича начинается гонка двух кланов. Кому присягнут: маленькому Петру или его четырнадцатилетнему брату Федору? Кто встанет у трона: Милославские или Нарышкины-Матвеевы? Покамест все решают не законодательные нормы и установки, а клановая борьба. И решается все едва ли не в одну ночь, когда девятнадцатилетняя Софья буквально «организует» присягу бояр именно своему единоутробному младшему брату Федору. Это совсем не было легко. К тому времени стараниями Нарышкиных-Матвеевых большая часть Милославских-Морозовых была выслана из Москвы. Но Софья уже явно помышляет о собственной «партии», которую поддерживали бы воинские силы.

Но пока на престоле юный Федор Алексеевич. При нем ведется война за крымские и малороссийские земли, при нем Россия впервые сталкивается в военном конфликте со своей будущей важной соперницей – Османской султанской империей…

«Вхождение», «присоединение» (или еще есть – «воссоединение») малороссийских земель и Российского государства обставлены в Романовской концепции с большой помпой. Но Мазепа, оказывается, не первый «украинский изменник», до него, при Федоре Алексеевиче, действует другой «изменник» гетман Дорошенко. Впрочем, военные действия снова победоносны, Российское государство приобретает еще часть малороссийских земель.

Итак, во внешней политике снова успех. А во внутренней? Вероятность потери Романовыми престола вовсе не устранена (вспомним казнь князей Хованских уже при Софье). Федор продолжает бороться в этом направлении. Действия его явно показывают человека образованного. Он борется не с отдельными личностями, его действия направлены на то, чтобы подорвать прочность положения русской аристократии, тех, что знатнее его. Так, по его приказу уничтожаются разрядные книги. По записям в этих книгах можно было проследить историю того или иного «рода-клана», положение его членов в военной и гражданской службе. Уничтожение разрядных книг было крупной победой Романовых. Вместо разрядных были введены по указу Федора упрощенные записи «для памяти потомства» в родословных книгах. Историки полагают эти действия Федора Алексеевича «прогрессивными» и трактуют их как «борьбу с местничеством», то есть с таким положением, когда должности и звания распределяются не по способностям и заслугам, а по знатности происхождения. Но давайте поразмыслим. Разве сожжение разрядных книг уничтожало местничество как таковое? Нет, конечно. Просто теперь у царя было куда больше прав выдвинуть угодный ему клан. Для русской истории сожжение разрядных книг было очень симптоматично. Романовы не хотели памяти о былом, о прошлом, о том времени, когда они были «ничем». Теперь они были «всем» и хотели, чтобы все начиналось именно с них. Особенно сильно надлежало ударить опять-таки по Рюриковичам и Гедиминовичам. Наверное, мы уже никогда не восстановим подробно историю многих старинных русских родов. Но что еще оставалось делать Федору Алексеевичу: борьба велась не на жизнь, а на смерть. Но дорого обошлась русской истории эта «разработанная» молодым царем модель сжигания, уничтожения памяти о минувшем. Слишком часто приходили к власти те, что еще недавно были «ничем» и потому должны были как можно быстрее уничтожить, сжечь память о своих предшественниках. Пробил в конце концов час и самих Романовых. Но мы пока не будем заглядывать так далеко, а приведем пример куда менее известный, но достаточно ярко показывающий, как укоренилась и пригодилась «модель Федора Алексеевича» в «правосознании» российских правителей.

Из воспоминаний Елизаветы Петровны Яньковой, записанных ее внуком Д. Благово:

«…в 1796 году родилась дочь Анна… Дня за два до ее рождения, мы были дома поутру, вдруг слышим, в совершенно необычное время ударили в Кремле в колокол… приходят и говорят, что получено известие из Петербурга, что скончалась императрица… Немного погодя говорят мне: пришел квартальный надзиратель и меня желает видеть. Я к нему вышла. «Что вам угодно?» – спрашиваю я. – «Не имеете ли старых газет 1762 года и манифестов; и ежели у вас сохранились, то пожалуйте, ведено обирать». – «Отчего же?» «Этого, сударыня, я не знаю, а таково распоряжение начальства». Я стала догадываться, в чем дело, и сказала ему: «Теперь моего мужа нет дома, а без него я ничего не могу вам сказать и не знаю: есть ли то, что вы спрашиваете; ежели найдется что, то мы вам пришлем».