– Ты думаешь, там открыто? – спрашиваю я. когда мы подходим к оранжевым дверям, но на самом деле я могу думать только о том, каким образом такой симпатичный и спокойный парень, как Клайв, умудрился попасть в Тех.

– Подожди здесь, – говорит он, вынимает маленький ножик и вскрывает дверь.

Он берет емкость из-под сока из моих рук и исчезает в школе.

Потом мы перелезаем через ограду и останавливаемся на вершине холма, чтобы выкурить еще один тощий косячок.

– Как же тебя угораздило попасть в Тех? – спрашиваю я.

Он смотрит на меня в сгущающемся мраке, вынимает косяк изо рта и перелает его мне. У него мягкие, но недоверчивые глаза. Я долго затягиваюсь, и дым не без труда пробирается по моему горлу в живот.

– Я наорал на учительницу в старой школе. Ну, не просто наорал.

– А что?

– Эта тетка, дрянь такая, в девятом классе заставила меня читать «Изюм и солнце».

– «Изюм на солнце».

– Ну да, плевать, как угодно, в общем, она меня доставала, действовала на нервы… А мне в тот день читать не хотелось.

– И что?

– И я, ну, разозлился.

– А.

Я передаю ему косяк и смотрю на холм. Наверное, нам придется съехать вниз на заду. Уже совсем стемнело. Я различаю маленький нос и полные губы Клайва при огоньке самокрутки. Я думаю, какой он симпатичный, но мне надо придумать и сказать что-нибудь такое крутое.

– Значит, у нас есть кое-что общее.

– Это что же?

– Нас обоих вытурили из школы.

– Да, мне Джон сказал. Ну вы и вляпались, девушки. – Он ухмыляется, его зубы блестят.

– Да уж, – вздыхаю я, притворяюсь крутой и отказываюсь докуривать. – Короче, предлагаю съехать вниз на заднице, ногами вперед.

– Погоди.

Он давит ботинком таракана и берет меня за запястье. Крепко-крепко.

– Холли, а ты хорошенькая. Я смеюсь.

Он хочет поцеловать меня в губы, но я отворачиваюсь, и он промахивается и слюнявит мне правую щеку. Тогда он берет меня за подбородок и поворачивает мое лицо к своему, и даже в темноте я вижу вблизи его глаза.

Сначала я нервничаю, у нас пересохло во рту из-за выпивки, я не могу даже пошевелить губами или найти правильный способ его поцеловать. Но потом он находит меня, он находит теплое, влажное место в моем неловком рту и притягивает меня к себе, и я прижата к его животу, мои руки у него на спине, под рубашкой. Я не могу решить, что делать потом, поэтому я пытаюсь вспомнить один старый фильм из тех, на которые водил нас Сол, «Касабланку». Обходительный Хамфри Богарт обнимает Лорен Бэколл. Но потом я растворяюсь у Клайва во рту, мы забываем обо всем, кроме того, что мы два неудачника, катящиеся с холма.

Мы скатываемся к подножию, и я вскакиваю раньше Клайва. У меня исцарапаны руки и ноги, трава в волосах, и Клайв так хохочет, что не может подняться, поэтому я бегу вперед одна. Джен, слава богу, в порядке, она даже кажется почти трезвой. На ней все еще бейсбольная кепка, под которой моя подруга прячет прическу. Я смеюсь, когда вижу ее. Кто-то завернул Джен в одеяло, и она попеременно то рыгает, то глотает кока-колу со льдом и подпевает «Отель «Калифорния» группе хиппарей у гаснущего костра.

Джен предлагает мне глотнуть кока-колы, а сама протяжно рыгает с довольным видом. Я глотаю и тут же чувствую, как у меня леденеет в голове.

– Ой, ой, ой. – Я прислоняю голову к ее пушистому одеялу, пытаясь прийти в себя.

– Где это вы пропадали?

– Да тут, поблизости. Мы тебе воды принесли.

– Спасибо.

Она выгибает брови. Я оглядываю толпу и вижу Клайва с другой стороны от костра. Он снял рубашку и гоняет мяч с компанией парней. Джен следит за моим взглядом и пихает меня под ребра.

– Эй, перестань дуться.

– Заткнись.

– Кажется, ты…

– Ну что еще?!

– Я хотела сказать, прежде чем меня прервали таким грубым образом, что, кажется, ты нашла себе такого же чокнутого, как ты сама.

В операционной внутри меня светились огни. Перед тем как отключиться, я шутила с анестезиологом.

– Вы кардиолог? – глупо спросила я, пьяная от первого вдоха наркоза, хмельного и безвоздушного.

Я отношусь к болтливым и агрессивным пациентам; по-моему, лечь под нож по-другому никак нельзя.

– Нет, милая, – сказал хирург, а сестра поправила ему очки. – Я гинеколог.

Черная дыра анестезии, запах больницы, едва заглушающий вонь рвоты и крови, – все это сливается, чтобы сотворить воспоминания, которые снова и снова прокручиваются у меня в голове, словно сюрреалистический цветной кинофильм. И сейчас я точно знаю, что это произошло.

На мне миленькое розовое платье в цветочек, белые колготки и блестящие черные лакированные туфли. Нам «назначено», и Холли оставили с нянькой, так что родители полностью в моем распоряжении. Это редкий день моих удовольствий: сначала мы идем в магазин игрушек, а потом в книжный. Мне можно выбрать одну игрушку и все книги, которые хочется, и еще диснеевский мультфильм. И все эти старания ради того, чтобы забыть, выветрить запах жженых волос и лоснящиеся пятна геля у меня на висках и затылке.

В голове гудит, она наполнена звуками, тра-та-та-та, словно потрескивают бенгальские огни на деньрожденном торте. Я слышу хлоп-хлоп-хлоп, поэтому прыгаю скок-скок-скок на каждый хлоп через лужи, мама держит меня за руку и ведет по людным городским улицам, мокрым после короткого весеннего дождя.

В уличном киоске папа покупает мне рожок клубничного мороженого, под цвет платья. Он встает на одно колено и предлагает его мне:

– Держи, малыш. – Он гладит меня по голове. Весла дергает меня в сторону, отчего я едва не роняю свое заслуженное с большим трудом угощение. Я недовольно морщусь из-за нее и улыбаюсь его голове, на которой сидит шляпа. Шляпы смешные, думаю я в своих детских мыслях. «Шляпы – это носки для головы». Я рассматриваю свою идеальную черную туфлю, а холодное мороженое стекает у меня по горлу.

– Ты доволен?

Она разъяренно смотрит на Томаса, прижимая свободную руку к боку и отказываясь от ванильного мороженого, которое он предлагает ей. Он наклоняет голову в сторону, как будто считает ее вопрос нелепым; его шляпа угрожает опрокинуться, как тонущий корабль. Потом он кивает, уходя от нас, и сам принимается за тающее мороженое.

– Шляпы смешные! – кричу я.

Он останавливается и оглядывается, его брови изогнуты высокими дугами, а потом мои колени становятся резиновыми, и меня качает вниз.

– Принеси мне завтра медицинскую энциклопедию.

– На какую букву.

– На Э.

Мама сидит со мной почти каждый день после обеда, читает мне журналы, пересказывает больничные сплетни и обтирает мне лицо холодной салфеткой. Я улыбаюсь ей и пытаюсь делать заинтересованный вид. Я вынимаю фотографию Миши из дневника и вкладываю в ее журнал. Она не поднимает глаз. Она смотрит на фотографию и рассматривает его лицо. Между Мишей и Томасом есть туманное сходство; у обоих большие подбородки, темные волосы и высокие скулы, только у Томаса поразительно голубые глаза, а у Миши карие.