Слуги Вартэка, будучи свидетелями бальных событий, окружили меня невероятным вниманием. А уж делегация, носившаяся со мной, как гарпия с единственным детенышем, и вовсе едва ли не поселилась в моей комнате. Шерринар, так тот даже ночевать на кушетке повадился. Первые три раза я, по причине пребывания в беспамятном состоянии, стерпела, в четвертый удивилась, а на пятый безапелляционно потребовала освободить меня от его присутствия и не компрометировать в глазах окружающих. Искусник в ответ патетично затряс головой и заявил, что моя репутация не пострадает ни в коей мере — окружающие продолжали видеть в нас счастливую семейную пару. Так, дескать, и ему спокойнее, и для меня лучше — а вдруг я ночью вздумаю начать помирать и даже не смогу позвать на помощь?! Я ехидно отозвалась, что в столь деликатном и тонком деле я на других не рассчитываю, а собираюсь обойтись собственными силами — так Шерринар аж затрясся от злости и едва не пристукнул меня. Вздумай он осуществить благое деяние по избавлению мира от вреднючей темной, ему это удалось бы без особых проблем. В те дни я не смогла бы дать отпор даже котенку, не говоря уже о раздразненном моим зубоскальством светлом искуснике. Тем не менее это не помешало мне язвить и ерничать, угрожая требованием сатисфакции в виде фактической, настоящей женитьбы. Самое смешное, что искусник действительно устыдился, смутился, покраснел, а потом, воззвав к светлым богам и собравшись с духом, решительно объявил о своей готовности взять меня в жены, дабы замять неприятный и двусмысленный инцидент. Тут уж устрашилась я, да настолько, что не нашла даже слов для комментария и ответила на предложение руки и сердца блюдом с дорогими оранжерейными фруктами, с плеча запущенным в Шерринара. Тот увернулся и с воплем вылетел за двери, после чего ночевать в моей комнате больше не порывался. Боялся, наверное. Хотя было бы чего…
А служанки потом долго ругались, выметая из всех углов раскатившиеся вишни и собирая валяющиеся на полу персики, яблоки и душистую сладкую массу, оставшуюся от медово-желтых сочных груш.
Чем таким славным и сильным напоследок угостила меня подлая светлая баба-искусница, оставалось только гадать. Во всяком случае, делегация, опасаясь за мое душевное здоровье, даже не показывала мне того, что осталось от изумрудно-зеленого бального платья, в котором я красовалась в злосчастный вечер. Грудь, поврежденная заклинанием, была туго перебинтована и постоянно если не болела, то ныла, иногда доводя меня до бессильных слез и тихих нехороших слов сквозь зубы. Тот, кто сидел со мной в тот момент (одну меня не оставляли почти никогда — делегация, устав возиться с болезной покупкой, сдавала эстафету слугам дальнего эльфийского родственника), страшно пугался и мчался за Шерринаром и Айлайто — первому хорошо удавались болеутоляющие заклинания и мерзостные утепляющие настои, а второй одним своим патетично-остроухим видом осушал мои слезы и заставлял мгновенно мобилизовывать все отпущенное мне богами ехидство и сарказм.
Беспомощность и зависимость от других доводили меня до бешенства, я злобно ворочалась на жарких пуховых перинах, ругалась и строила планы скорейшего выхода из-под всеобщей опеки. Получалось, правда, не очень. То грудь болела, то голова кружилась, то ноги ныли, то страшно хотелось спать, то просто не было настроения куда-то идти и что-то делать. С «идти», кстати сказать, была самая большая проблема — вставать мне не разрешали на протяжении целой недели, даже тогда, когда я, по своему собственному мнению, была вполне готова вскочить и бегать, обгоняя ветер.
Поэтому, когда однажды служанка, сидевшая на ступеньках постамента с моим ложем, неумолимо раззевалась и вскоре задремала, прислонившись головой к раме кровати, я решила выйти на самостоятельную прогулку. Погода как нельзя более располагала к подобным променадам — только что прошел легкий летний ливень, прибив пыль и развесив на листьях сотни маленьких алмазов, ослепительно сверкавших в лучах вновь выглянувшего солнца. В воздухе плавали ароматы свежести, пряной зелени и цветов. Среди густой зелени парковых насаждений звонко чирикали пичуги, празднуя лето и хорошую погоду. Все это великолепие, доступное моему взгляду, обонянию и слуху только через милостиво приоткрытое окно (Шерринар пребывал в непоколебимой уверенности, что сквозняк есть причина всех заболеваний, начиная от насморка и заканчивая переломом ноги, и с маниакальным упорством захлопывал за собой все двери и притворял окна), окончательно укрепило мое решение встать и совершить самостоятельную прогулку. А тут еще и служанка заснула. Грех было не воспользоваться такой возможностью.
Как выяснилось, встать было далеко не так просто, как мне казалось, пока я возлежала на пуховых перинах и строила планы. Голова мгновенно закружилась, а ноги, отвыкшие от того, что их используют по прямому назначению, тут же подло подогнулись и попробовали уронить меня на пол, вернее, на ступени со спящей служанкой. Картинка вселенского скандала, который наверняка последует за моей бездарной попыткой проявить самостоятельность, мигом предстала перед мысленным взором и помогла мне не хуже целебною питья — ноги, тут же укрепившиеся от подобных мыслей, послушно снесли свою хозяйку с постамента с кроватью на ковер и даже дотащили ее до середины комнаты. А там уж я, ухватившись за стул, все-таки смогла не упасть и оглядеться по сторонам. Хорошенький бархатный халатик и тапочки, за неимением лучшего, вполне подошли для осуществления моих намерений, я облачилась в сии нехитрые предметы чьего-то гардероба и, собравшись с духом, вышла из комнаты.
В коридоре стало легче — я просто хваталась за стены и почти не шаталась. Голова все еще кружилась, а перед глазами в изобилии плясали черные точки, но я старалась не обращать внимания на подобные мелочи и упорно топала вперед, предвкушая дивную прогулку по окропленному ливнем саду, благоухающему летом и свежестью. То, что я не знала, где нахожусь, не смущало меня ни в малейшей степени: опыт подсказывал, что любой коридор рано или поздно заканчивается лестницей. А лестницы, как правило, ведут и вниз и вверх. Так что в сад я выйти смогу вполне.
Вскоре мне действительно попалась массивная каменная лестница с широченными перилами и пологими низкими ступенями. Восхитившись собственной мудростью и прозорливостью, я покрепче ухватилась за перила и начала отважный спуск вниз. Встретившийся по дороге лакей напугал меня чуть ли не до полуобморока, но сам он никак не среагировал на мое появление — бледная, немилосердно шатающаяся, аки пьяница со стажем, девица в халате и тапочках на босу ногу не удивила и не впечатлила его нисколько — видно, подобные сцены для данного поместья редкостью не были. Поэтому я воспрянула духом и продолжила свое храброе продвижение вниз, стараясь не обращать внимания на разгорающуюся боль в груди.
А потом я столкнулась с уборщицей. Бедной бабе дико повезло, что она оказалась морально устойчивой и не померла от потрясения при виде растрепанной, качающейся из стороны в сторону темной девушки, с радостным взвизгом протянувшей жадные руки к ее швабре. Уборщица настолько удивилась, что даже не сообразила сначала, чего я хочу, и несколько раз безукоризненно вежливо переспросила:
— Что вам угодно, кэй? Простите великодушно, Я не поняла, что вам угодно?
— Да это, вот это! — бледно улыбалась я, указывая на ее швабру и хватаясь попеременно то за стену, то за перила. Поняв, что тетка никак не сообразит, на кой мне сдалось ее орудие труда, и не собирается мне его протягивать с учтивыми поклонами и благодарными улыбками, я рассвирепела и, не растрачиваясь более на галантные жесты и вежливые пояснения, попросту выдернула желанный предмет из ее рук, стряхнула с него тряпку и двинулась дальше, опираясь на отвоеванную швабру, как на костыль. Ограбленная уборщица так и застыла столбом, не веря своим глазам. Похоже, в ее богатой на события и происшествия жизни подобный экивок приключился впервые.
Со шваброй дело пошло еще лучше — я даже ни разу не споткнулась, пока ползла до второго этажа. А там на площадке висело огромное зеркало, мимолетный взгляд в которое заставил меня невольно содрогнуться. Оттуда на меня смотрело Нечто — мрачное, изможденное, осунувшееся, с растрепанными волосами и сине-фиолетовыми кругами под глазами, в халате, под которым явственно просматривались бинты на груди и животе, и со шваброй в руках. Короче, самая натуральная ведьма — так в далекие времена называли диких темных искусниц-самоучек, живших в лесных чащах, обожавших творить людям пакости и летать на всевозможных подручных средствах вроде метел, вил, кос или тех же швабр. Устрашившись собственного отражения, я невольно отшатнулась от зеркала, попятилась, стараясь убраться подальше от выглядывающего из позолоченной рамы невероятного чудища, и как раз наткнулась спиной на грудь Айлайто, вурдалаком вынырнувшего из какой-то боковой двери и замершего от удивления при виде бледной меня с верной шваброй в руках.
