Предстоящий разрыв, думаю, был неминуем. Люди по обыкновению принимают либо одну, либо другую сторону. Первая трещина пролегла в ночь изнасилования Лайлы, когда полицейские проявили ко мне такой большой интерес. Подруги Лайлы стали меня избегать, отворачиваться или отводить глаза. В день ее экзамена полицейские приехали в дом Стива провести опознание по фотографиям. Я находилась в спальне с Лайлой и двумя полицейскими. Они разложили на столе небольшие фотографии — из тех, что помещаются в бумажнике. Я смотрела на них через плечо Лайлы.

— Зуб даю, тут вы кое-кого узнаете, — обратился ко мне полицейский в форме.

В стопку снимков они положили фотографию Мэдисона и похожего на него приятеля — участника опознания, Леона Бакстера. От злости у меня отнялся язык.

— Здесь есть тот, который ее изнасиловал? — спросила Лайла.

Она сидела за столом спиной ко мне. Я не видела ее лица.

Я вышла в гостиную. Мне стало дурно. Стив обнял меня и прижал к себе:

— Что такое?

— Они вложили туда фотографию Мэдисона, — сказала я.

— Но ведь он еще сидит, разве нет?

— Вроде бы сидит. — Я даже не удосужилась спросить.

— В Аттике, — подсказал один из полицейских.

— Ей же нужно указать на своего насильника, а она видит его — это подтасовка, — сказала я Стиву. — Это нечестно.

Дверь открылась. Держа в руках конверт с фотографиями, в гостиную вошел полицейский, а следом за ним — Лайла.

— Здесь мы закончили, — сказал детектив.

— Ты его опознала? — спросила я Лайлу.

— Кого-то там опознала, — недовольно буркнул детектив.

— С меня хватит. Я забираю заявление, — объявила Лайла.

— Что?

— Рад был повидаться, Элис, — сказал детектив.

После ухода полицейских я уставилась на Лайлу.

В моих глазах читался вопрос.

— Мне такое не под силу, — объяснила Лайла. — Хочу вернуться к жизни. Я же вижу, что стало с тобой.

— Но я победила, — сказала я, не веря своим ушам.

— Я хочу, чтобы все закончилось, — сказала она. — Потому и ставлю на этом крест.

— От этого так просто не отмахнешься, — сказала я.

Но она, как я заметила, пыталась делать именно это. Сдав экзамены, она уехала домой до окончания рождественских праздников. Мы планировали жить вместе в общежитии для магистрантов. Ее семья собиралась подарить ей машину, так как это был единственный способ добираться оттуда до кампуса и обратно — не считая, конечно, автобуса, на котором собиралась ездить я.

Мне уже никогда не узнать, что сказали ей полицейские и сумела ли она опознать своего обидчика среди мужских лиц на фотографиях. Я не понимала ее решения прекратить дело, хотя поначалу думала, что все понимаю. У полиции была версия, что на нее могли напасть из мести. Доводов было несколько. Хотя Мэдисон сидел в Аттике, у него были дружки. Ему дали максимальный срок — от восьми лет. Насильник знал мое имя. Надругался над Лайлой на моей кровати. Расспрашивал обо мне. Знал мое расписание, знал, что я подрабатываю официанткой в «Космосе». Все это либо служило доказательством его связи с Мэдисоном, либо свидетельствовало, что преступник основательно подготовился, чтобы застать жертву в одиночестве. Я и по сей день считаю, что ужас этого преступления отчасти состоит в чудовищных совпадениях. Возможность злого умысла казалась мне слишком надуманной.

Лайла ничего не желала знать. Она хотела с этим покончить.

Полиция допросила моих друзей. Копы явились в «Космос», чтобы побеседовать с хозяином и с продавцом, который зазывно подбрасывал пиццу за стеклом витрины. Но в этот период были зафиксированы и другие случаи изнасилования, совершенные тем же способом. Коль скоро Лайла забрала заявление, любые ассоциации со мной были теперь несущественны. Нет свидетеля — нет и дела. Полиция прекратила расследование. Лайла уехала домой до января. Она дала мне свое расписание, и я объяснила ее преподавателям, почему ее не будет на последних занятиях семестра. Обзвонила всех ее подруг.

Жизнь моя обеднела, да к тому же начались всякие побочные осложнения.

На Рождество я поехала домой.

Сестра ходила как в воду опущенная. Она окончила университет и съездила на стажировку по Фулбрайтовской стипендии, но сейчас жила с родителями и работала в цветочном магазине. Ее специализация в арабистике не принесла ей желаемой должности. Я зашла к ней в комнату, чтобы ее приободрить. В какой-то момент она сказала:

— Да что ты понимаешь, Элис? Ты счастливая, тебе все так легко дается.

Я ахнула, не веря своим ушам. Между нами выросла стена. Я перестала общаться с сестрой.

Теперь у меня случались еще более явственные ночные кошмары, чем прежде. Мои эпизодические дневниковые записи тех лет изобилуют их описаниями. Наиболее часто повторялась реально увиденная мною сцена в кинохронике о холокосте: пятьдесят или шестьдесят истощенных трупов, белых как мел. Без одежды. Кинопленка показывает, бульдозер сваливает их сплошной массой в глубокую открытую могилу. Лица, рты, черепа с глубоко провалившимися глазами — и в них разум, изо всех сил стремящийся уцелеть. А потом темнота, смерть, грязь — и мысль о том, что там, в этой массе, возможно, кто-то барахтается и бьется, стараясь не умереть.

Я просыпалась в холодном поту. Иногда кричала. Обычно отворачивалась лицом к стене. Затем наступил следующий этап. Уже бодрствуя, я сознательно проигрывала сложный сюжет своей чуть не наступившей смерти. Насильник находится в доме. Поднимается по ступенькам, инстинктивно зная, которые из них выдадут его скрипом. Крадется по коридору. Из окна тянет сквозняком. Даже если кто-то в других комнатах не спит, он не станет беспокоиться. Все чувствуют запах чужого человека, но он, как и легкий шум, не предупреждает никого, кроме меня, о том, что вот-вот случится неизбежное. Затем я чувствую, как открывается моя дверь, чувствую еще чье-то присутствие в комнате, а также вытесненный им из помещения объем воздуха. Что-то вдали, у моей стены, вдыхает мой воздух, крадет мой кислород. Дыхание у меня становится реже, и я даю себе обещание: сделать все, что захочет этот мужчина. Он может насиловать и резать, отсечь мне пальцы. Он может лишить меня зрения или искалечить. Мне же хочется одного: жить.

Приняв это решение, я собираюсь с силами. Чего он тянет? Я медленно поворачиваюсь в темноте. Там, где он стоял, нарисованный моим воображением, совсем как живой, никого нет: только дверь стенного шкафа. И все. После этого я, как правило, включала свет и проверяла дом, подходя к каждой двери и поворачивая ручку, совершенно уверенная в том, что дверь откроется и он будет стоять за порогом, смеясь надо мной. Пару раз от поднятого мною шума просыпалась мама.

— Элис? — окликала она.

— Да, мама. Кто же еще — конечно я.

— Ложись спать.

— Ложусь, ложусь, — отвечала я. — Хотела чего-нибудь пожевать.

Поднявшись к себе в комнату, я пробовала читать. И не смотреть на стенной шкаф или, чего доброго, на дверь.

Я не давала себе труда задуматься, что со мной происходит. Все казалось нормальным. Действительно, опасности подстерегают всюду. Нет безопасного места или человека. Моя жизнь сложилась не так, как у других; естественно, я и веду себя по-иному.

После Рождества мы с Лайлой пытались снова наладить нашу жизнь в Сиракьюсе. Я хотела оказать ей помощь, но и сама в ней нуждалась. Мне верилось, что большую пользу приносят беседы о случившемся. Чтобы не оставлять ее одну после наступления темноты, я уволилась из «Космоса». Это не составило труда, поскольку никто меня не удерживал. Когда я пошла узнать о работе в дневную смену, хозяин повел себя высокомерно и пренебрежительно. Потом ко мне подошел парень, который подбрасывал пиццу в витрине.

— Ты что, не врубаешься? — спросил он. — Здесь были копы, задавали вопросы. Кому это надо?

Я ушла в слезах, наткнувшись при выходе на какого-то покупателя.

— Смотри, куда идешь, — рявкнул он.