— Сейчас она для нас миссис Томсон, — сказал подполковник, припоминая, что и для него сначала легче было называть ее Катериной Григорьевной.

Коваль засыпал врача вопросами, ответы на которые он знал наперед и хотел лишь убедиться, что показания свидетелей совпадают: «Кто еще был на даче?», «Что вы привезли?», «Где покупали вино?», «Что пили кроме вина, привезенного вами?», «Была ли бутылка закрыта?», «Чем закусывали?», «Сколько выпил Борис Сергеевич?»

— А теперь спрошу вас как врача, — сказал Коваль под конец. — Вы не заметили у Бориса Сергеевича каких-либо отклонений в поведении? Как он держался, когда выпил?

— Был взволнован. Подозреваю, что он всегда такой неуравновешенный. Нервная система слабая и травмированная. Я не невропатолог, но это видно и неквалифицированному глазу.

— А стычек не было?

— Ну как вам сказать… Борис Сергеевич разговаривал и с женой, и с Кэтрин в повышенном тоне. Но, думаю, этот тон свойствен ему.

— А с вами?

— Нападал и на меня, — виновато усмехнувшись, признался доктор, и перед глазами его выразительно встала неприятная беседа в тот вечер.

«А-а, полицейское семя! — закричал, встопорщив брови, хозяин дачи, когда Таисия представила Андрея Гавриловича. Он не подал ему руки. — Слышал, слышал о вас…»

Доктору и сейчас, в милиции, стало жарко, как тогда, когда Залищук так «приятно» поприветствовал его.

«Что ты, Боря, — бросилась в защиту Таисия. — Ведь говорила, то была ошибка — отец Андрея Гавриловича помогал партизанам и служил в полиции по поручению подполья. Просто этого никто не знал, даже Андрей. И погиб от фашистской пули».

«Тебя там не было, ты у тетки жила».

«Андрей все проверил в Партизанской комиссии и даже справку взял, чтобы вернуть свою фамилию. Она честная и славная».

Залищук пожал плечами. «Ну что ж, извините», — сказал и замкнулся в себе…

Настроение у Андрея Гавриловича уже было испорчено, хотя пытался держаться, как будто ничего не произошло. Кэтрин тоже сурово упрекнула Бориса Сергеевича: «Говорите, что Таисия там не была, а я вот была и видела, как старый Воловик стрелял по конвою и как сам погиб».

Залищук метнул острый взгляд на миссис Томсон и махнул рукой: кто бы говорил! Пробурчал: «Сначала отрекаются от родного отца, а потом — «папочка, папочка»! Возвращают себе фамилию!..»

Он притих и, сидя за столом, интересовался больше всего своим стаканом. И только после того как сбегал в ларек еще за одной бутылкой, снова вцепился в доктора.

«Все правильно, — начал он, как бы отвечая каким-то своим мыслям. — Отец оказался порядочным человеком, и все прекрасно… Но почему вы, — обратился прямо к Андрею Гавриловичу, — прятались от своей родной власти? Если бы не такой поворот событий, вы до сих пор обманывали бы всех нас. Значит, никому вы не доверяете: обманывали и тех солдат, которые из могилы вас выкопали, и товарищей в институте, когда втерлись под придуманной фамилией…»

«Но ведь сын за отца не отвечает», — попытался отбиться Андрей Гаврилович.

«А за себя? Я не об отце спрашиваю, а о вас. Вот вы врач, а жили нечестно… Больной идет к вам с доверием, а оказывается, что доверять вам ни в чем нельзя…»

В конце концов Андрей Гаврилович не выдержал, и они поссорились. Когда все вышли во двор, Залищук не захотел с гостями идти и остался в домике.

И еще одно запомнилось Найде: реакция Джейн. Девушка не сводила с него глаз. Это было для нее что-то новое, захватывающее, покрытое тайной…

— И что же? — ждал ответа Коваль.

— Укорял меня за отца, обвинял в нечестности… — вынужден был признаться доктор.

— И вы поссорились… — закончил за него подполковник.

— Да, — признался Андрей Гаврилович, — поссорились, и я еле дождался, когда Катерина Григорьевна поедет к себе, в центр.

— Никаких признаков отравления не наблюдали у Залищука?

— Нет. Никаких симптомов, ни тошноты, ни рвоты, даже не побледнел за весь вечер. Не заметил, чтобы и пот вытирал со лба, как это делает человек при отравлении. Держался развязно. Пил, по сути, один, если не считать Таисию Григорьевну… — Доктор замолчал. Потом после долгой паузы внезапно встрепенулся и радостно сказал: — Ах, товарищ подполковник, я так благодарен судьбе, что привела сюда Катерину! Ведь какой камень сняла она с моей души!

Коваль ничего не ответил. Он думал свое: мог ли Найда из-за такой мелочи, как случайная перебранка, отравить Залищука? Особенно теперь, когда узнал правду об отце…

Дверь в кабинет открылась. На пороге стоял лейтенант Струць.

— Виктор Кириллович, — позвал Коваль, — заходите. Вы мне нужны…

После того как Найда ушел, Коваль пересказал весь разговор с ним Струцю и сделал вывод, что доктора, очевидно, придется исключить из круга подозреваемых, который все сужается, хотя в середине ничего нет.

— Как бы у нас не осталась дырка от бублика! — пошутил он.

Сидя в халате в домашнем кабинете за старым столом, на котором давно потрескался лак, Дмитрий Иванович листал только что полученный одиннадцатый номер альманаха «Прометей». Когда выпадала свободная минута от ежедневных хлопот, от розыска, рапортов, справок начальству, отдавал ее историческим и научно-популярным книгам. Любил произведения древних и вот такие сборники, как «Прометей», где можно было прочесть неожиданные исследования.

Правда, в эти дни у Коваля не было свободной минуты — до сих пор топтался на месте в деле убийства Залищука. Но всегда, когда попадал в тупик, намеренно занимался чем-нибудь посторонним. Тогда возбужденный мозг, будто протестуя против внезапного переключения, начинал работать над неразгаданной задачей исподволь, незаметно и наконец открывал перед ним то, что он до сих пор безуспешно искал.

Из опыта Дмитрий Иванович знал, что свободный, раскованный полет мысли рано или поздно выведет его на правильный путь. Жаль только, что не имел времени ждать такого озарения — ему был дан для розыска четкий срок.

Его внимание привлекла статья о старом русском учителе Федорове, который утверждал, что в будущем человек станет бессмертным, так как научится воссоздавать себя снова и снова и этим продлевать свою жизнь.

Коваль не дочитал статью до конца. Хотелось поразмышлять над главной гипотезой, освоиться с неожиданной, как вспышка света в темноте, мыслью о том, что смерть — самое большое зло в мире — не вечна, что она будет побеждена на новом этапе развития материи… Ему очень понравилась эта мысль, даже усмехнулся: действительно, в каждом человеке живет тяжкое сознание неизбежности смерти.

Он закрыл книгу и отложил: все-таки нужно думать не над глобальным злом, а над конкретным преступлением.

Заметив, что механически подтягивает к себе чистый лист и крутит в пальцах карандаш, понял: все же не обойтись без привычных графиков. Вздохнул: если на протяжении стольких лет пользовался ими, то теперь, когда память может и подвести, нужно тем более все записывать.

Но чертить начал не сразу. Засмотрелся в открытое окно на вечерний сад. После того как на запад от его домика возвели многоэтажный гигант, солнце, заходя, не высвечивало кусты, не обсыпало, как раньше, кроны старого ореха, верхушки яблонь красными огнями — проникало в садик только ласковым, рассеянным светом, в котором сначала было немного розовой краски, которая быстро темнела, снимая румянец с лица вечера, и все вокруг становилось серым, сливаясь с темнотой глухих уголков. Коваль опечаленно подумал, что и сад за последнее время будто совсем постарел: ветви разросшейся под стеной бузины лезли в окно; у яблоньки, что стоит под забором, одна ветка усохла, и ее нужно отрезать; кусты роз заросли, переплелись — надо пересаживать. Кажется, он такой же «заботливый» хозяин, каким был и Залищук. Ему не хотелось сейчас тянуть дальше нить этой мысли. В конце концов, у него еще есть Наталка и Ружена, и нужно в первую очередь найти время для них. События, которые разворачивались в его семье, требовали от него каких-то новых решений; может, даже придется отказаться от этого дома, полного теней прошлого, этого сада, словно отрезать от себя дорогой кусок жизни.