— Нормальных, — поежился Крапивцев. — Не целовались, но и не дрались.

— Ссорились?

— Это как сказать… — Крапивцев понемногу успокаивался, и голос его стал уверенней. — Я с ним не ссорился, нечего было нам делить… Правда, если хватит лишнего, любил поругать меня за то, что я на рынке торгую. Но я на это не обижался — пьяный… как голый, что с них возьмешь! Случалось, и в гости приходил, как в тот вечер… Я угощал, не скрываю, чего уж тут…

— Несмотря на то что он везде выступал против вас?

— А это он делал не от большого ума, а может, из зависти! Сейчас государство поддерживает людей, которые имеют подсобное хозяйство. Даже постановление есть. Если все двести семьдесят миллионов навалятся на государственные магазины, то и прилавки разнесут…

— Что-то я ни в одном универмаге не видел разбитых прилавков, висят себе костюмы, пальто и другие товары…

— Я о продовольственных говорю, — мрачно сказал Крапивцев. — Стыдно смотреть, когда из села едут в город не только за хлебом, потому что забыли, как его выпекать, но даже за луком, буряком, капустой… Грядку ленятся вскопать, чтоб вырастить себе эту несчастную луковичку или редиску… А на того, кто руки к земле прикладывает, поливает ее своим потом, волком смотрят, будто он вор какой… Вот и я не могу без земли, без того, чтобы в руках не подержать, комочек не размять… Сколько можно было бы на днепровских поймах и на озерах уток выращивать, а на дачах кроликов держать, поросенка завести… Так ведь запрещали… Устав садоводов, говорили, не разрешает. Дыши воздухом и цветочками, а земля пускай гуляет… Вот и покойный, пусть ему земля будет пухом, этого не понимал. И не один он. Это большая беда, что таких людей, как Залищук, от земли отлучили, лодырями сделали…

— Против ваших рассуждений возражений нет. Что землю любите, это прекрасно. Но и Залищук, как мне кажется, выступал не против хозяйствования, а против спекуляции и наживы на земле. Плохо, когда человек на земле только рубли видит…

— А кто же даром будет горб гнуть? Всякий труд должен свою оплату иметь.

— Именно свою. А не спекулятивную.

— Это с какой стороны посмотреть. Если, простите, с асфальта Крещатика, то конечно. Мне одна дамочка так и сказала: «Ваши дары полей и садов сами из земли лезут, божьей милостью, а вы такие деньги дерете!» Хотел бы я видеть, что у нее, с ее маникюром, само из земли полезет, — и Крапивцев невольно протянул свои похожие на грабли руки, потряс ими перед Ковалем. — На овощи и фрукты, простите, никто цены не ограничил, сам рынок их диктует… А у меня не просто овощи — огурцы элитного сорта «росинка», помидор «пионерский», лук-порей, в котором больше всего витаминов… А вы были на участке Залищука? — вдруг метнул из-под бровей взглядом Крапивцев. — Видели, что у него там растет? Сорняк отборный… Я не торгаш, не спекулянт, чужой труд не пользую, а Борису Сергеевичу мои грядочки и яблоньки глаза выели… Зависть — и все… Я вот думаю, что…

— Ну, хорошо, — перебил его Коваль, — вернемся к нашим баранам. Расскажите о последней встрече с Залищуком.

Крапивцев поперхнулся на полуслове.

— О каких баранах говорить?

— Это такая пословица, — пояснил Коваль. — Означает, что вернемся к нашим делам. Меня интересует тот вечер…

— Ага. Притащился Борис уже под мухой… Я знаю, что, когда он подвыпьет, от него не просто отвязаться. Ну, поставил вино, закуску.

— А вино, которое пили, осталось?

— Из графинчика наливаю.

— Где он?

Крапивцев поднялся и достал из буфета простенький графинчик. Коваль посмотрел содержимое на свет: на дне виднелся красный осадок.

— Возьмем на анализ, — сказал подполковник. — Вы тоже с ним пили?

— Пустяк, чтобы скандала не было.

— Только вдвоем выпивали?

— Зятя к вину не допускаю, а жена, — он кивнул в сторону дивана, где сидела перепуганная женщина, — в рот не берет.

— Больше ничего не пили?

— Только это. Самодельное… В магазине не покупаю.

— Борис Сергеевич много выпил?

— Да нет, он уже и так был тепленький…

— Зачем же вы его угощали?

— Иначе не отвяжешься… Пускай, думаю, беда спит.

— Вот и заснул… Навсегда. — Коваль потер бровь, которая вдруг зачесалась. — Так сколько же выпил у вас Залищук?

— Один или два стакана. Точно не помню…

— Как он себя чувствовал, когда уходил?

— Для него нормально.

— То есть как «нормально»?

— На ногах держался, хотя и не твердо…

— Почему не проводили?

— Я сам чуть выпил. Да и сколько тут идти… Рядом, можно сказать.

— Могли бы до межи проводить…

— А он пошел кругом, переулком, спьяну через проволоку не переволокся бы… Да я и не пустил бы его топтаться по грядкам… — И вдруг в глазах Крапивцева загорелась надежда. — А может, он еще где-то побывал после меня?.. Друзей по рюмке у него хватает.

— Когда он ушел от вас?

— Я на часы не смотрел. Таисия не скоро крик подняла. Не иначе блуждал где-нибудь…

Коваль вспомнил выводы экспертизы о времени смерти Залищука и решил допросить членов семьи Крапивцева, чтобы уточнить это.

Лейтенант Струць, так ничего толком и не добившись у молодых людей, пришел в комнату, где Коваль допрашивал Крапивцева, и уселся на диван рядом с женой хозяина.

Обыск и допросы кончились тем, что были изъяты банка с настойкой и графинчик со стаканами. Требовалось провести экспертизы и установить, идентичен ли найденный во дворе Залищука стакан с остальными.

У Крапивцева Коваль взял подписку о невыезде, хотя Струць считал, что следовало бы арестовать подозреваемого. Он даже намекнул об этом Ковалю, когда они вышли во двор: мол, Крапивцев может скрыться.

— Арест, — сказал Коваль, — мера самая строгая. Тут необходимо особенно скрупулезно придерживаться законности, Виктор Кириллович, и без крайней нужды не прибегать к задержанию. Никуда Крапивцев не убежит… Из большой тучи хотя бы малая капля, — добавил он, словно подытоживая сегодняшнюю операцию. В душе Коваль остался доволен допросом Крапивцева, о чем лейтенанту Струцю пока знать было необязательно.

Изучая людей, которые встречались с Борисом Залищуком в тот трагический вечер, Коваль предложил допросить и гостей Таисии Григорьевны — миссис Томсон и ее дочь Джейн. Следователь Тищенко, не любивший усложнять себе жизнь, предпочел, чтобы эту «приятную миссию» взял на себя подполковник. Прямого отношения к событию в семье Залищуков англичанки вроде не имели — приехали недавно, Таисию нашли не сразу, а Бориса Сергеевича и вовсе не знали. Главное, не были связаны с этой семьей теми нитями каждодневного быта, который определяет всю гамму людских взаимоотношений — от любви до всепоглощающей ненависти. Но поскольку они в тот вечер гостили на даче, Коваль, по поручению прокурора, должен был допросить и их…

Миссис Томсон встретила Дмитрия Ивановича испуганно и недоброжелательно. Открыв дверь, она едва кивнула в ответ на приветствие Коваля, не пригласила войти и стояла перед ним — неподвижная, высокомерная.

— Мне нужно с вами поговорить, миссис Томсон, — спокойно сказал Дмитрий Иванович, предъявляя свое служебное удостоверение. — Подполковник милиции Коваль.

— Какое дело у полиции ко мне? — сердито спросила миссис Томсон. — Я не нарушила ваших законов. — Но глаза у нее так и бегали.

— Милиция, а не полиция, — поправил ее Коваль. — А дело к вам есть.

Миссис Томсон недовольно пожала плечами, но все же пропустила его в номер, указала на кресло.

Давая миссис Томсон возможность собраться с мыслями, Дмитрий Иванович по привычке оглядел большую гостиничную комнату: два широких окна и полуоткрытую дверь на балкон, через которую вливался приглушенный шум города, большие, в тяжелых рамах, картины на стенах и толстый ковер на весь пол…

— Мне необходимо, миссис Томсон, знать все о том вечере, когда умер Борис Сергеевич Залищук. Есть подозрение, что произошло убийство. Я вынужден допросить вас в качестве свидетеля…