— У нас иного выхода не было, — сказал Козуб, разливая по бокалам вино.
— Я читал протокол, подписанный вами, — ответил на его реплику Коваль. — Юридически грамотно. Заключение как будто мотивированное, а на поверку — ошибочное. Как же так — махнуть рукой на колоссальные ценности, признать их «без вести пропавшими»?! Дело закрывать не следовало. Ведь можно и нужно было день за днем, месяц за месяцем разыскивать, искать и не сдаваться. Какая-нибудь деталь, подробность, случай, еще что-то, глядишь, и ухватились бы за ниточку.
— Не было для этого аппарата такого, как сейчас. И денег. Горячие дела, по свежим следам, не успевали распутывать. Кто хоть половину преступлений раскрывал, считался милицейским асом, а подразделение такое на руках носили. Ну, а кое-что приходилось и закрывать, так и не найдя того, кто виновен.
— Я говорил с каждым из вас в отдельности, — сказал Коваль, на этот раз почему-то оставив замечание юрисконсульта без ответа. — А теперь проделаем такой эксперимент. Пусть каждый представит себя инспектором розыска и выскажет свои соображения, какими бы странными они ни казались. Потом обменяемся мнениями. Я уверен в успехе, тем паче, что среди нас не только бывшие инспекторы розыска, — он кивнул в сторону Решетняка, — но Иван Платонович — ныне практикующий юрист. Прошу простить меня за многословие. Не повезло вам сегодня с тамадой.
— Так провозгласите же какой-нибудь тост — за здравие или за упокой! — улыбнулся Козуб.
Однако предложение его повисло в воздухе. Никто не притронулся к бокалам.
— Еще древние говорили, — добавил подполковник, — что надо искать, «кви продест?» — кому выгодно? Вот и нам сегодня необходимо выяснить главное — кому нужна была смерть старика Гущака.
— Как так «нужна»? — спросил Козуб. — Установлено ведь, что это несчастный случай. А коли так, не было, значит, насилия, не было и «корпус деликти» — состава преступления.
Взгляды присутствующих скрестились на Ковале. Но он не спешил с ответом.
Словно выставив вперед любопытный, с характерной седловинкой нос и сохраняя высокомерно-недовольный вид, воззрилась на него Клавдия Павловна. Надулся Решетняк, которому, судя по всему, история эта совсем не по вкусу. Утомлена и напугана Гороховская. Удивлен Козуб.
— Н-да, — заговорил наконец подполковник, — до сих пор мы с Валентином Николаевичем, — он кивнул в сторону Субботы, который сидел рядом с актрисой и тоже внимательно наблюдал за лицами, — действительно считали, что с Гущаком произошел несчастный случай. Но теперь экспертиза окончательно установила, что это — убийство. Гущак был оглушен нанесенным ему ударом по голове и после этого брошен под поезд.
Коваль заметил, как побледнела Гороховская, как судорожно вдохнула воздух открытым ртом.
— Нам нужно найти людей, которые знали Гущака и с которыми имел он какие-либо контакты, отношения, общения, связи после приезда. Хотелось бы послушать и ваши соображения. Это поможет найти убийцу, а быть может, и ответить на вопрос о местонахождении сокровищ.
Каждый из присутствующих посмотрел на остальных. И у каждого, вероятно, возникли какие-то свои чувства и мысли, которые пока не решался высказать.
— Я думаю, — нарушил тишину Козуб, — что стоит начать с рассказа уважаемой Клавдии Павловны. Я не ошибся — Павловны? — повернулся он к профессорше.
— Почему это с меня? — возмутилась Решетняк, всем своим видом показывая, что не позволит над собой издеваться.
— Вам, Клавдия Павловна, это дело было когда-то ближе, чем кому бы то ни было, — объяснил свою точку зрения юрисконсульт, — так сказать, по семейным соображениям. Ведь часть ценностей, хранившихся в банке, принадлежала вашему отцу, господину Апостолову, который оставался председателем правления банка и при Советской власти. А по закону наследования после смерти отца все его имущество должно было бы перейти в собственность именно вашу, Клавдия Павловна Апостолова-Решетняк. Если бы, конечно, не было экспроприировано революцией.
— Так и не о чем говорить! — сердито бросил Решетняк. — Какое там наследство!
— Я осталась тогда голой и босой, — сказала Клавдия Павловна. Но вдруг улыбнулась Козубу, и в глазах ее появилось нечто вроде алчного любопытства. — Простите, Иван Платонович, — с неожиданной предупредительностью обратилась она к юрисконсульту, — хочу вас спросить: неужели, если бы ценности нашлись, я считалась бы законной наследницей?
Профессор укоризненно посмотрел на жену.
— Конечно, нет, — ответил юрисконсульт. — С момента национализации ценности уже не принадлежали ни вашему отцу, ни акционерам, ни бывшим вкладчикам. Оставлены могли быть только личные украшения, ну, скажем, обручальные кольца, серьги, какие-нибудь камеи, колье.
Клавдия Павловна снова насупилась и бросила на Козуба уничтожающий взгляд.
— Я же сказал «если бы не было экспроприировано», — как бы извиняясь, развел руками Козуб.
— Клавдия Павловна, — вмешался Коваль, — а давайте и в самом деле порассуждаем не с позиций нашего законодательства, — он заговорщически подмигнул Козубу, — а с точки зрения репатрианта Гущака. Наши моральные критерии, наше право вряд ли представлялись ему безупречными. И он мог, например, считать революционную экспроприацию незаконной, а единственной законной наследницей считать вас, Клавдия Павловна.
— Приехав, он решил открыть дочери Апостолова местонахождение тайника, — торопливо вставил Козуб. — И, разыскивая вас, угодил в Лесную, где вы живете летом.
Заметив, что профессорша готова, как разъяренная кошка, выцарапать Козубу глаза, подполковник сразу же успокоил ее, сказав:
— Клавдия Павловна, вы не волнуйтесь, пожалуйста, и не возмущайтесь. К такому заключению никто не пришел и не придет. Мы просто немножко фантазируем. Делаем прикидку — и так и сяк… Все наши рассуждения как бы предваряем словом «допустим». Так вот, допустим, что у Гущака и действительно были такие намерения. Хотя он, конечно же, должен был понимать, что на нашей земле действуют только советские законы и что он тоже подпадает под советскую юрисдикцию.
— А что для Гущака законы? — заметил Козуб. — Мог вбить себе в голову, что раскроет тайник наследнице, за которую он принимал Клавдию Павловну, и никто ему не воспрепятствует.
— А мотивы? — наконец не выдержал профессор. — Да, да! Зачем ему все это?
— Возможно, хотел искупить свой грех.
— Перед кем?!
— Ну уж… — вздохнул Козуб, — перед кем! Столько лет, прожив в Канаде, он почти наверняка стал набожным. Особенно под старость.
— Почему «стал»? — спросил юрисконсульта Коваль. — А раньше, в молодости, разве не был он верующим?
Козуб замялся. Потом улыбнулся.
— Откуда мне знать, каким был он в молодости? Сами посудите, Дмитрий Иванович! Но полагаю — вряд ли был верующим, если верховодил в банде. А что касается передачи клада по своему выбору, то это для Гущака вполне логично и с моральной точки зрения, и с практической.
— Вы так рассуждаете, словно я вообще не человек! — не могла успокоиться Клавдия Павловна. — Кто посмеет утверждать, что я приняла бы от Гущака такой подарок? Эти ценности я не считаю своими!
— Гущак не знал ваших взглядов, — возразил подполковник.
Клавдия Павловна пожала плечами, мол, какие же у нее еще могут быть взгляды?
— Гущак не встречался с вами, не разговаривал?
— Нет, конечно.
— А то, какой он вас помнил, — поспешил на помощь Ковалю юрисконсульт, — давало ему повод надеяться. — И, увидев, что профессорша окончательно взбешена, немного отступил: — Имею в виду ваше происхождение, богатых родителей, гимназическое прошлое. Все это позволяло Гущаку думать, что вы примете наследство, а заодно и поможете перепрятать его долю. По крайней мере, не обидитесь и не выдадите его.
— А на вас вот обижаюсь! — выкрикнула Клавдия Павловна.
— Что вы, ну что вы! — очень уважительно и как бы защищаясь, произнес Козуб. — Вы совершенно неправильно меня понимаете. Я так же, как подполковник, всего-навсего пытаюсь рассуждать, так сказать, с позиций бывшего атамана.
