— Я прослежу за этим, — спокойно, как об очевидном, сказала Елизавета, и Смотритель опять ощутил боль в висках, хотя она сейчас даже не повернулась к Смотрителю. — Мы пойдем, ваша светлость. Вы позволите?
— Ступайте…
Он остался один. Боль ушла. В голове было пусто и гулко, как в соборе Святого Павла рано утром, когда до мессы еще тысяча лет или пара часов. Думать ни о чем не хотелось — ну хоть ты умри! Хотелось выпить чего-нибудь крепкого, много пыпить и лечь спать. Это состояние не было новым для Смотрителя. Почему-то его всегда вышибали из равновесия внезапные и не предусмотренные им обстоятельства. Правда, ненадолго. Он умел быстро собраться, сконцентрироваться, самому себе, фигурально выражаясь, провести менто-коррекцию. Экспресс-методом. Пока сие никак не влияло на дело, которому он служил. И вновь стоит повторить: пока.
Он подошел к окну и посмотрел вниз, на улицу. Елизавета и Уилл шли по вымощенной неровным камнем мостовой, держась за руки. Она что-то говорила ему, но Смотрителю ничего не было слышно. Второй этаж, крепкие стекла, вставленные в свинцовые рамы, тишина в доме.
А в Кембридж и вправду ехать следовало. Он договорился о встрече с Саутгемптоном и Эссексом еще вчера, на soiree у лорда Берли. Они звали графа к себе, обещали интереснейший вечер и знакомство с Роджером Мэннерсом, графом Рэтлендом. Тянуть не следовало, следовало ехать и строить миф. Вернее, его background, который со временем вылезет к солнышку и заслонит собой самого Потрясающего Копьем.
Приближалась пора выпускать на волю Призрака Театра.
7
На сей раз не стал изображать из себя королевского мушкетера, отменил верховую езду, заказал наемную карету и мощно протрясся полсотни миль до Кембриджа, проклиная себя, сам проект, всех лордов Англии и медленное время, которое еще не подарило путникам рессоры, безмерно езду облегчающие, и что от верховой езды отказался.
Больше трех часов дорога заняла. Выехал рано, прибыл в исторический университетский городишко к полудню, отпустил возницу и отправился на поиски дома, который снимал Рэтленд-младший.
Искать долго не пришлось, подсказали путь добрые прохожие, да и городок-то был совсем махоньким по сравнению со столицей. Дом оказался весьма скромным, хотя и о двух этажах, но совсем не шел в сравнение с Бельвуаром, родовым гнездом Рэтлендов, расположенном в графстве Лейстер. Между прочим — неподалеку от знаменитого Шервудского леса, где, как говорят очередные мифы, правил в незапамятные времена свою вольную охоту народный заступник Робин Гуд.
Смотритель в Бельвуаре еще не бывал…
(знакомство с юным Роджером Мэннерсом, графом Рэтлендом, только ожидалось)…
но, еще готовясь к проекту, проглотил массу информации о замке, включая его графические изображения.
Но уверен был: придет срок — побывает, куда денется.
Его ждали.
Очередной слуга…
(одетый намного скромнее своего коллеги из лондонского дворца лорда Берли)…
провел его на второй этаж, открыл перед гостем довольно обшарпанную дверь и, даже не представив его, удалился, шаркая ботинками со смятыми задниками. Провинция — она вон и особ высшего света опрощает, если судить по жилью и обслуге, да еще, похоже, в Кембридже не светскость ценится, а ум и знания. Хотелось бы верить.
Смотритель оказался в типичном кабинете, где роскошь напрочь отсутствовала, зато царствовали как раз знания, то есть стены кабинета были уставлены высокими, до потолка, шкафами, в коих стояли книги. Поистине множество книг для времени, в котором книгоиздатели еще не могли похвастаться ни количеством авторов и названий, ни тиражами. Идиллия интеллекта немедленно продолжилась: за столом сидел второй граф Эссекс, то есть Роберт Девере, самый старший в компании и самый самостоятельный…
(он был ровесником Шекспира)…
и что-то сосредоточенно писал…
(в отличие от ровесника — аккуратно)…
то и дело заглядывая в толстый, оплетенный кожей том in folio, лежащий перед ним на столешнице. На узком, обтянутом синим штофом диванчике лежал третий граф Саутгемптон, то есть Генри Ризли, и читал не менее толстый том in quarto, установив его на груди. Фрэнсис Бэкон стоял у книжного шкафа на деревянной невысокой табуреточке и стоя листал очередной толстый том, время от времени произнося вроде вслух, а вроде и про себя: «Дьявольщина, дьявольщина». Что он имел в виду под дьявольщиной — бог знал. А юный пятый граф Рэтленд, то есть Роджер Мэннерс, сидел с ногами на подоконнике, ничего не читая, а целеустремленно и размеренно плюясь во что-то за окном. Окна кабинета явно выходили на улицу, параллельную той, с которой вошел Смотритель, иначе какой-нибудь из плевков наверняка угодил бы ему на берет.
Вот такую идиллическую картиночку узрел граф Монфс-рье, некоторое время стоявший в дверях незамеченным. Узрел и опять же некоторое время соображал: то ли ему оповестить о себе…
(раз слуга здесь для чего-то другого придуман)…
чем-нибудь куртуазным вроде: «Приветствую эту обитель ума!»…
(чему плюющийся Рэтленд весьма соответствовал)…
то ли повернуться и уйти, как и был, незамеченным. Не то чтобы ему не понравилась эта навязчиво университетская (все показательно овладевают знаниями прямо наперегонки плюс один, для комплекта, лодырь!) обстановка, но он вдруг ощутил на плечах все долгие и не самые легкие годы Смотрителя, значительно превышающие сопливый возраст графа Монферье и уж тем более совсем сопливых Ризли и Мэннерса, ощутил и подумал: надо бежать! Но тут же одернул себя, трахнув, фигурально выражаясь, по башке, вспомнил семнадцатилетнюю умничку Елизавету-без-роду-и-племени, увидел умного и тонкого (чем был славен в обществе) Эссекса, не чурающегося юных приятелей, младших его лет на десять…
(ну ладно — Бэкон, тот — воспитатель юных по службе)…
и уж точно не реферат для преподавателя сочиняющего, вспомнил, увидел, легко вернулся в шкуру двадцатипятилетнего графа…
(возрастная серединка между Эссексом с Бэконом и Ризли с Мэннерсом)…
и произнес обычное и обычным тоном — без пустых аффектаций:
— Рад видеть вас, господа.
И господа мгновенно оторвались от своих высокомудрых занятий, Саутгсмптон вскочил с диванчика, безжалостно отбросив на пол книгу, и подскочил к гостю, обнял его, чмокнул в щечку…
(вызвав у Смотрителя секундный и чуждый его профессии приступ мужской брезгливости)…
и сообщил:
А вот и замечательный граф Монферье, друзья, кто не знаком.
Да, пожалуй, только я и не знаком, — сказал, улыбаясь, Рэтленд, соскакивая с окна и идя к Смотрителю. — Слышал о вас, граф. И представьте — только хорошее.
Не успел я пока показать плохое, — засмеялся Смотритель, уже не вспоминая о своих дурацких колебаниях…
(узнали бы в Службе — высекли бы!)…
уже намертво превратившийся в графа. — Но это, как вы понимаете, граф, вопрос времени.
— Все плохое в самих нас, — томно заверил его Рэтленд, — есть лишь изнанка хорошего, и глупо быть недовольным изнанкой одежды, когда ты носишь ее не снимая. Так что, граф, время не властно над нашими ощущениями, ибо они мгновенны, а жизнь длинна.
— Разум человека жаден, — сообщил Бэкон с лестницы.
Поставил folio на полку, спрыгнул на пол, подошел тоже обнять гостя. — И в этом беда человека. Он полагает, что вечность мира — рядом и вокруг него, поэтому дотягивается разу мом лишь до конечного и видного. А вечность-то потому и вечность, что нет ей пределов, подвластных разуму.
— Это ты к чему? — полюбопытствовал Эссекс, не вставая из-за стола и даже пера не откладывая, а лишь помахав им гостю: мол, привет-привет, мысленно — с вами.
— К тому, что жизнь и вправду длинна, но отнюдь не бесконечна, — пояснил Бэкон.
— А это ты к чему? — настаивал Эссекс.
И все терпеливо молчали, ожидая развязки и вывода.
— К тому, что пора отложить книги, они от нас не уйдут, а от гость может уехать, и ведь уедет, подлый, поэтому все сразу встают, надевают пристойное и идут в трактир.
