— А рукописи пьес? — спросил Бедфорд. — Они-то уже есть и еще будут, надеюсь. Ведь с чего-то ваши переписчики снимали копии… Что с ними, с рукописями, делать? Уничтожать? А может, лучше издавать в виде книг?

Смотритель решил подумать. Ну трудный вопрос задал новый Игрок, ну не готов граф Монферье ответить с ходу. Но ведь ответит, ответит, потому что идея Игры — его идея, так кому ж не знать ответ на любой вопрос партнеров?

— Хороший вопрос, Эдуард, — разродился наконец граф Монферье. — Уместный. Книги надо издавать, тут — без сомнений. Но не по рукописям, а по записям спектаклей на слух.

Для начала давайте наймем какого-нибудь человечка, владеющего умением быстрого письма… я бы назвал это умение stenografia от греческого stenos, то есть «узкий», «компактный»… чтобы этот человек записал текст «Укрощения» прямо с премьеры. И издадим. Под титулом Потрясающего Копьем.

— Но позвольте, — в ужасе вскричал Бэкон, — там же будет половина отсебятины! Разве вы не знаете, как актеры перевирают текст? Особенно — на первых спектаклях. То, что мы издадим, будет иметь мало общего с тем, что мы прочитали.

И отлично! — Смотритель тоже повысил голос — но с радостью. — Еще одна загадка для потомков, даже совсем близких, завтрашних, а уж о дальних я и не говорю. Ведь в конце концов, когда у Потрясающего Копьем наберется достаточно пьес, мы соберем их в роскошное издание in folio и объявим: вот — Канон. Даже можно так и назвать издание: Великое Фолио. И тексты там будут не со слуха записанные, а буквально соответствующие шекспировским. А про все, что издавалось ранее, мы, pardon, понятия не имеем. Мало ли что, когда и кем издается, пусть даже под известным именем? Вот и еще загадка для потомков.

— Что считать достаточным количеством? — спросил Рэтленд.

— Не знаю, — соврал Смотритель. — Я говорил вам о тридцати пьесах, помнится. Будем надеяться, что у нашего Уилла хватит пороху, чтоб сочинить такое достаточное количество.

Еще бы не знать ему! В Великое Фолио, вышедшее в мир в 1623 году, вошло тридцать шесть пьес Потрясающего Копьем, двадцать из которых вообще не печатались раньше. Так что опубликовать придется всего шестнадцать.

— Значит, наши ближайшие действия таковы, — решил подытожить беседу Эссекс. — Играем первый спектакль. Записываем его со слуха. Работаем с людьми нашего круга: это будет рас-крут-ка… — по слогам произнес не потому, что слово новое, а потому, что применение его необычное, — имени или, как выражается дорогой Франсуа, торговой марки. Издаем «Укрощение» книгой. Распространяем в рукописи сонеты… кстати, Франсуа, не забудьте нам дать обещанные новые. Ну и ждем подтверждения от графа Монферье — об Уилле Шекспире, как человеке, умеющем время от времени потрясать кое-каким копьем… И не смейте упрекать меня в двусмысленности, вы, гадкие мальчишки! — Последнее относилось к Рэтленду, Бедфорду и Саутгемптону, откровенно заржавшими над последним пассажем Эссекса.

— Да мы что? Мы ничего. Мы так просто, — немедленно отговорился Саутгемптон.

— И еще одно: нужна следующая пьеса, нужна как можно скорей, — сказал мудрый Бэкон, не обративший никакого внимания ни на фразу Эссекса, ни на реакцию товарищей. — Если уж пошла раскрутка, то фейерверку нужен порох. И побольше, побольше.

— Будет вам порох, — согласился Смотритель. — Вот посмотрим завтра, что у Бербеджа получилось, и — будет порох. Слово дворянина!

Он был согласен со всем, что сказал Эссекс. Плюс с тем, что добавил Бэкон. Кроме одного: издание «Укрощения» книгой не состоится. Дело в том, что среди двадцати пьес, никогда до Великого Фолио не издававшихся и неизвестных читающей публике, было и «Укрощение строптивой».

За неделю все же не поспели: задержали портные. Продюсеры (Эссекс и Саутгемптон) не согласились с Джеймсом Бербеджем, который подгонял срок премьеры так, что даже рискнул предложить крамольное: играть «Укрощение» в старых костюмах.

— Да какая разница, — убеждал он Генри и Роберта (и примкнувшего к ним Монферье), — никто ничего и не заметит. Хорошие костюмы, богатые, чистые, камни на них — как настоящие. А с портными только свяжись — обведут вокруг пальца. То у них нитки не те, то у них иголки из пальцев выпадают, то им золотое шитье не завезли, а какие костюмы без шитья! Так все сроки прождем, проспим, прокукарекаем.

— Заплати им больше, — посоветовал Эссекс, — не скупись, Джеймс, ты себя все равно не обидишь, отрежешь от общего куска себе положенное.

— Я-то себя не обижу, — надменно (ну просто король Эдуард из популярной пьесы Марло!) заявил Бербедж, — а вот вы, достойные господа, меня всерьез обидели.

Повернулся и пошел прочь. Королем и пошел: спина доской, губы каменно сжаты, глаза — в небо, к Богу.

А ведь насчет портных — правду сказал: вруны записные…

Ну ладно, плюс два дня — не срок. Последнюю репетицию прогнали в костюмах, Смотритель специально не ходил на нее, боялся испортить впечатление от премьеры. Но и Шекспир, и Саутгемптон, и Рэтленд (остальные тоже не посетили генеральную) пришли в театр и пришли в восторг, pardon за легкий жонгляж глаголом.

— Будет буря, — обещал Эссекс, — Лондон сойдет с ума.

И «Буря» будет, невольно скаламбурил Смотритель, и «Гамлет» будет, и «Отелло», и «Ромео и Джульетта»… Еще много раз Лондону придется сходить с ума, но город этот, подарив миру Великого Барда, вес же останется и крепок умом, и, главное, тверд памятью. И буря…

(термин все же условен, поскольку буря коснется не города, но горожан, их ума и памяти)…

которая наверняка пронесется над городом с севера, где за Темзой стояли театры Бербеджа «Театр» и «Куртина», и станет началом многовекового (всемирного) умопомешательства под названием «театр Шекспира».

День премьеры был, как и положено в книгах с четким сюжетом и добрым финалом, ясным и солнечным. И, к слову, абсолютно безветренным. Часа за два до объявленного начала спектакля к театру начал стекаться народ — простой, как пишут в тех же книгах. Люди шли не торопясь, останавливались у деревянных прилавков, выставленных торговцами в каменных галереях домов и просто под открытым небом, приценивались к фруктам…

(как не взять что-то с собой на спектакль — погрызть яблочко либо грушу)…

запасались пивом в глиняных кувшинах, переплетенных тонкими веревочками — чтоб удобнее нести, горячими, только-только испеченными пирогами, которые носили на глиняных же блюдах предприимчивые домохозяйки. Люди шли, отпихивая кур, степенно гуляющих по улицам, не обращая внимания на собак, лениво огрызающихся на толпу. Прикрывали детишек от давки — а чего бы и не взять их с собой, коль не на кого дома оставить? Спектакль сегодня, город гуляет!.. Шли мастеровые, шел торговый люд, раньше срока прикрывший сегодня по такому серьезному поводу свою торговлю, шли государевы людишки, шли рыбари, с утра продавшие ночной улов и свободные до ночи, шли женщины вольного поведения, и никто нынче не возмущался их присутствием в общей толпе. Спектакль сегодня, город гуляет!..

Все втекали на небольшую площадь, образованную домами, среди которых были и сложенные из камня, но больше — деревянные, двухэтажные. На площади на столбах висели отпечатанные в печатной мастерской листы, на которых значилось: «Театр Его светлости лорда-камергера дает грандиозное представление пьесы Потрясающего Копьем под названием «Укрощение строптивой, или Что бывает, когда жена не слушает мужа своего». В главной роли — Ричард Бербедж».

Все-таки изменил папа Бербедж название, все-таки добавил нравоучительный намек, не смог отказаться от проверенного рекламного хода. Но Бог ему судья. История не сохранит в своей памяти сего хода, а изначальное имя пьесы примет в себя.

Зрители, толкаясь и переругиваясь, платили у входа свои два пенни за человекоместо в «яме», и шесть — восемь пенсов — за сидячее место в одной из лож, расположенных в средней галерее, и одно пенни — за стоячее место в самой верхней галерее, а в нижней места пока не выбирались, потому что рассчитаны они были на людей богатых и знатных…