Секретарь ЦК комсомола остановился перед микрофоном и снял кепку. По радиофицированному лугу разнесся его ясный, молодой голос:
— Товарищи! — Он посмотрел на тысячи лиц и вдруг звонко крикнул: — Ребята!
Две девушки рядом с Женей засмеялись и захлопали в ладоши. Женя чуть улыбнулась. Радостный шорох толпы был ответом на это задушевное обращение. Некоторые из старых комсомольцев переглянулись, но и те простили секретарю эту вольность.
Секретарь говорил о новой стройке на севере, о романтике тяжелого труда:
— Всякий труд у нас, будь он физическим или умственным, требует больших знаний, смелой мысли, горячей души. Разница лишь в условиях труда. Наиболее тяжелый труд, такой, как в Арктике, привлекает к себе ныне, как подвиг. Кто из молодежи времен революций не мечтал о подвиге? Кто из комсомольцев сейчас здесь, на лугу, не мечтает о нем? Один из старых наших комсомольцев, строитель города юности, Василий Васильевич Ходов назначен руководителем ледового строительства.
Всколыхнулся луг. Ребята приветствовали старого бойца, пронесшего от молодости до седых волос опыт первой комсомольской стройки.
— Значит, он строил Комсомольск? Я ему уже наполовину прощаю, — шепнула Женя.
Худощавый, сухой, такой же «тощий», каким был когда-то Васька Ходов, стоял начальник и главный инженер полярной стройки, немало построивший на своем веку городов и заводов, и смотрел на притихших молодых людей. Он поправил комсомольский значок у себя на груди и рассказал, как в коллективном творчестве родился проект, задуманный Алексеем Карцевым.
Толпа потребовала Карцева.
— Где Карцев?
— Вон стоит около Ходова.
— Совсем еще молодой, худощавый.
— Лицо энергичное. Смотрите, кажется, волнуется…
Женя оглянулась, стараясь увидеть всех, кто говорил об Алеше. Федор, посасывая трубку, пристально следил за ней.
Алексей стал рассказывать о севере, упомянул, каким комфортом пользуются ныне полярники, но тут же заметил, что в начале работ строителям на это рассчитывать трудно. Он вспомнил о русских путешественниках, шедших в пургу к неведомым землям или к полюсу не ради выгоды, а во имя любви к науке и Родине, вспомнил, как, вопреки мнению западных мореплавателей, советские люди доказали, что в Арктике можно плавать, жить и работать.
— Ученые, писатели, художники, музыканты… — увлеченно продолжал Карцев.
— Можно назвать многих, кто ради своего высокого, вдохновенного труда готов был на любые тяготы жизни. А в нашей стране творчески вдохновенным стал любой труд. Вот почему молодежь пойдет сейчас на север, как шла в поход на восток, поднимала целину, строила атомные электростанции, поворачивала вспять великие реки!
Ликующий гром прокатился по лугу. Все вскочили.
— Кажется, я начинаю завидовать, — сказала Женя. — Вы все пойдете на север… А я — в пустыню…
— Почему в пустыню? — насторожился Федор.
— На Барханский металлургический завод делать трубы для мола и ждать возвращения… кораблей… — едва слышно, словно сама себе, сказала Женя.
Федор пристально посмотрел на нее. Она опустила глаза.
К трибунам пробирались желающие выступить.
Говорили горячо, пылко и вслед за Карцевым звали на подвиг.
Жене особенно понравился некий Андрюшка Корнев, паренек с вихрастой головой, который, произнося речь, расстегнул ворот рубашки. Он хотел работать, не получая зарплаты, поскольку его будут на стройке кормить и одевать, а у него других потребностей, кроме как потребности трудиться, больше нет.
Женя с Федором видели, как секретарь ЦК комсомола улыбнулся и что-то тихо сказал академику Омулеву.
В числе выступающих был и пожилой рабочий. Он говорил о своем заводе, где уже изготовлялись машины для стройки мола, и заключил так:
— И построит тот мол вся страна, вся земля молодости, в которой Лет до ста расти нам без старости Год от года расти нашей бодрости.
Славьте, молот и стих, землю молодости Его на руках сняли с трибуны и понесли по лугу. Кто-то запел песню. Старик, возвышаясь над головами, басом пел вместе со всеми.
Под песни составлялись предварительные списки. Тысячи людей, молодых, здоровых, веселых, увлеченных романтикой грандиозных задач и трудностей, продолжали одну из традиций нового общества — отдавать все лучшее: силы, уменье, радость жизни — на служение обществу, совершать для него трудовые подвиги.
Все это можно было сделать и завтра и послезавтра в своих учреждениях и на заводах, но людям не терпелось. Они не хотели ждать.
В этот день в число строителей мола записался и Денис Денисюк. Он повесил у себя в комнате карту Арктики с нанесенной на ней трассой мола.
В этот день Женя Омулева простилась с Федором и Алексеем, уезжая на южный металлургический завод.
В этот день Алексей подал заявление в партийную организацию Института холода. Он хотел перед началом грядущих боев стать кандидатом в члены партии.
Глава шестая
УВИДИТ НЕВИДАННОЕ
«Все мы, пассажиры мирного торгового парохода, любуясь бирюзовыми водами Баренцева моря, близ мыса Канин Нос, что означает „нос ястреба“, внезапно были потрясены ужасающим зрелищем.
Из Горла Белого моря на простор полярных вод выходила грозная эскадра морских кораблей.
Впереди шел тяжелый флагманский линейный ледокольный корабль, вооруженный не только крупнокалиберными орудиями, — мы видели на корме гигантскую куполообразную броню одного из них, — не только гидромониторами, позволяющими струей воды резать паковый лед, но… несомненно также и секретным оружием для метания ракетных атомных бомб и выпускания завесы радиоактивных газов, от действия которых жители Америки обречены погибать в страшных мучениях без видимых ожогов на теле.
На мостике флагмана мы видели людей с кровожадными улыбками, читавших на борту нашего парохода имя незабвенного военного министра, памятник которому красуется в Вашингтоне, но заветы которого преданы ныне забвению. Мировой коммунизм, которого так страшился Форрестол, стоит перед нами, подобно тигру, не отгороженному теперь ни решетчатым забором, ни металлическим занавесом. Только видя это хищное чудовище, можно осознать всю ту смертельную опасность, которая грозит цивилизации, усыпленной безумной политикой сближения с коммунистическим миром.
Мы, потрясенные пассажиры корабля «Форрестол», видели эту опасность воочию.
Полоса дыма простиралась до самого горизонта, и на ней, подобно зубам акулы, на ожерелье войны, нанизаны были корабли. Их было несметное число. Они уходили за горизонт, и кто знает, на сколько миль…
Мы видели чудовищную армаду из сотен и сотен кораблей, способных перебросить на нашу мирную, беззащитную Аляску коммунистическую армию с танками, пушками, страшными «катюшами», реактивными самолетами, — армию коммунистической агрессии.
Пусть эта корреспонденция прозвучит предостерегающим воем сирены. Пусть подхватит она гневный голос членов вновь созданной Лиги «стального занавеса», ратующих за вооруженную изоляцию от коммунизма. И пусть умолкнут те, кто выступает за мирную жизнь коммунистического тигра и американской лани. Нашу лань могут защитить только атомные бомбы, отказ от применения которых самоубийство, только военные базы около занавеса, который должен стать стальным, пока не падет, поваленный нашим плечом. Лучшая защита — это нападение! Во имя национальной обороны мы с помощью членов новой лиги должны туже затянуть петлю на шее наших домашних коммунистов. Пусть почувствуют наши лидеры опасность своей «политики мира», пусть почувствуют, как и мы, витающую в воздухе коммунистическую агрессию, которую мы видим сейчас собственными глазами!»
Это была первая корреспонденция Джорджа Никсона, который, узнав о создании в Америке Лиги «стального занавеса», понял ее цели и внезапно попал в нужный для лиги тон.
Его корреспонденция была напечатана в нескольких близких к лиге газетах и влилась в общий хор воплей, призванных оглушить вновь выбранных конгрессменов и повлиять на политику верхов. Разумеется, истерические выкрики мистера Джорджа Никсона об агрессии советских кораблей были столь же правдивы, как и его красочное описание зловещего дыма, вырывающегося из пароходных труб.
