Она-то хорошо знала, как легко в тайге пропасть человеку.

А Надежда Любимовна ходила от дома к дому, кричала и плакала:

— Ну эта, наша-то чертячка, куда побежала, а? Ну, куда ее поволокло совсем раздетую, а? Ну, головушка ж ты моя, вот ребята нынче пошли — и все-то им везде нужно, а?! И как я родителям скажу, если что? А?

На заре, когда лишь чуть забрезжило и в лесу обозначились тропы, трое верховых выехали из совхоза — Андрей Михалыч Серебряков, кормач Крылатов и молодой объездчик Алеша Ермолин, пионерский вожатый. У Серебрякова сильно осунулось за ночь лицо, а взгляд стал еще острей и зорче.

— Ничего, ничего, — успокоительно, ласковым голосом повторял Иван Васильич Крылатов. — Найдем. Люди ходят — следы оставляют. А ведь, разбей меня гром, это они своего Богатыря ловят! Из-за него и в тайге остались, не иначе!

И он все так же задумчиво глядел вдаль, будто видя там что-то свое, никому больше не известное. Только морщины на лбу у него стали сегодня немного глубже и улыбка не так охотно появлялась на загорелом лице.

Кое-где начали загораться солнечные отблески. Тронутые утренним лучом, раскрывались оранжевые лилии над густой, еще сизой от росы травой.

Крикнула птица вверху. Проснулась белка, тряхнула, пробегая, мокрую ветку дуба. Холодные брызги упали Сереже на щеку. Сережа встрепенулся, поднял глаза.

Недалеко от него стоял олень. Сережа поморгал ресницами, потряс головой, чтобы стряхнуть дремоту, снова посмотрел... Нет, никакого оленя там не было. Это рыжий ствол сосны, освещенный солнцем, стоял среди зеленой листвы.

— Задремал малость, — прошептал Сережа и протер глаза. Он давно уже сменил Антона, который преспокойно проспал все свое дежурство, сидя на пеньке.

Сережа почувствовал, что очень хочет есть. И очень хочется горячего чаю. Но стоит ли так рано будить ребят? Они спали, съежившись на своих зеленых колючих постелях, кое-как примостившись друг к другу. Мысли его снова вернулись к оленю. Как же быть дальше? Так и уйдут? Так и оставят Богатыря в тайге? Его искать теперь в лесу, как рыбу в море. Вот не догадался Сережа взять свой рожок! Может, услышал бы олень знакомый голос рожка, вспомнил бы о кормушках — и вышел бы из леса. Эх, и почему это Сереже в голову не пришло взять рожок!..

«Постой! — вдруг сказал сам себе Сережа. — Рожок не взял! А что, я сделать его, этот рожок, не могу, что ли!»

Сережа встал, нашел белостволую березу и своим острым ножом срезал узкую, длинную ленту бересты. Срезал он ее наискосок — и береста сама так и свернулась в дудочку. Сережа распрямил ее и свернул по-своему: с одного конца широко, с другого — узко. И получился настоящий рожок. Сережа зажал его в левом углу рта и потянул в себя воздух — попробовать: запоет его рожок или не запоет?

И рожок запел. Немного резкие, но веселые звуки полетели в тайгу.

— Что это? — Анатолий вскочил и начал оглядываться кругом. — Кто играл?..

Толя и спал и не спал. Ему было холодно, и колко, и неловко без подушки. И Антон, к которому он подлез под куртку, брыкал его во сне. Услышав рожок, Толя обрадовался — думал, что кто-то из объездчиков нашел их. Но, поглядев на Сережу, понял, что играл он. И сразу омрачился.

— Чего зря шумишь? — сказал он. — Поспать не даешь людям!..

Он хотел было улечься снова, но Сережа торопливо сделал ему знак: не шуми, не шевелись!

Толя притих. И тогда оба они — и Сережа и Толя — отчетливо услышали шорох листвы и тоненький треск сучьев под чьими-то ногами.

— Играй!.. Играй! — оживившись, прошептал Толя. — Играй скорей!

Сережа снова заиграл. Все повторял и повторил один и тот же мотив.

И вот из-за молодых серебряных осинок на поляну, осторожно ступая, вышел олень с пантами на голове. Вышел, остановился. Он стоял и глядел на ребят, будто раздумывая. Влажные ноздри его раздувались, уши торчали настороженно.

— Богатырь! — задыхаясь, сказал Толя. — Вери аркан! Заарканим сейчас! Рога большие — удержим!

— Что ты! — оборвал его Сережа. — Да разве можно за панты арканить? Ведь они сейчас нежные, испортим сразу. Его так гнать нужно!

Сережа молча схватил аркан, стараясь не слишком шуметь. Они с Толей бросились в кусты, и обход оленю.

Катя, протерев глаза, увидела лишь голубую Толину рубашку, мелькнувшую в кустах. «Богатырь! Богатырь!» Кто это кричал? Или ей приснилось? Но, увидев, что ни Толи, ни Сергея нет, поняла, что ребята увидели оленя. Проворно вскочив, Катя крикнула:

— Светлана! Антон! Богатырь пришел! — и побежала, поправляя на ходу свой измявшийся пестрый сарафанчик.

Светлана слышала все эти крики. Но было еще рано. Да и солнышко так славно пригревало спину, что не хотелось вставать.

Внезапная мысль заставила ее вскочить: «Все ушли? Я одна?»

Но тут же и успокоилась. По другую сторону костра лежал Антон и спал, будто у себя в кровати. Маленькая пепельная бабочка села ему на нос, помахала крылышками, потом перешла на губы — Антон спал и ничего не слышал. Светлана зябко повела плечами. Сейчас бы чаю горячего, вчерашнего лимонника — хоть один глоток!

— Антон! — крикнула она. — Теленкин! Телятина!

Антон спал. Светлана подошла к нему и вытащила ранец из-под его головы. Антон проснулся, удивленно поглядел на Светлану, схватил ранец, сунул его под голову и снова заснул.

— Нет, врешь! — закричала Светлана. — Уж я тебя разбужу! Вот сейчас возьму головешку да подпалю тебе пятки! Слышишь?

Антон не слышал.

— Я головешку беру, слышишь?

Светлана подошла к костру и увидела, что если бы и захотела выполнить свою угрозу, то не смогла бы — костер погас. Она с новой энергией принялась тормошить Антона:

— Антошка-картошка, телятина недожаренная! Вставай, разжигай костер! Ну!

В голосе ее послышались слезы досады. Но Антон спал. Ругая Антона, Светлана принялась накладывать сучья в костер. Она старалась делать все так же, как делали вчера ребята. У нее ничего не получалось: костер разваливался. Светлана готова была бросить все, но хотелось горячего чаю. Так хотелось чаю, что она опять торопливо, закусив губу, взялась укладывать сучья. Ну вот, кажется, получается...

В Сережином пиджачке, в кармане, нашлись спички. Светлана подошла к березе.

— Дай мне, пожалуйста, бересты, береза! — вежливо поклонилась ей Светлана. — Мне, видишь ли, надо разжечь костер!

И запела полузабытые, но очень любимые стихи из «Гайаваты»:

Дай коры мне, о береза,

Желтой дай коры, береза!

Светлана оторвала большой кусок бересты.

— Спасибо тебе, береза!

Разжечь костер! Да, это не так просто — разжечь костер тому, кто умеет зажигать только примус или керосинку. Костер-то, пожалуй, еще и не захочет гореть!

Но костер загорелся. Светлана заботливо очистила канавку, окружавшую костер, — она помнила, как вчера начала дымиться и тлеть трава. Костер хорошо разгорелся. И Светлана этому так обрадовалась, что принялась плясать около него, прихлопывая в ладоши:

Кто в тайге разжег костер?

Это я сама!

Кто такой зажег костер?

Это я сама!

Ну, уж если она разожгла костер, то, может, и чай вскипятить сумеет?

Светлана сняла с жердочки туфли, сушившиеся всю ночь над огнем. Но это уже были не туфли, а какие-то жесткие, скорченные уродцы — слишком жарко им было около огня. Кое-как размяв, Светлана надела их, взяла брошенный Сережей котелок и пошла вниз, к бочажку.

«А вдруг там какие звери?» — подумалось ей.

Но то, что очень страшным казалось ночью, сейчас выглядело совсем иначе. Солнце светило так ярко, листва так свежо зеленела, бурундуки перекликались так весело!

Гремя котелком и напевая, Светлана спустилась в каменистый распадок. Голубой бочажок светился среди камней. Цветущая розовая таволга заглядывала в прозрачную воду.