— Ох, и уснем же сегодня! Ох, и выс... — начала было Светлана и вдруг, не договорив, испуганно раскрыла глаза и, схватив Толю за плечо, молча указала куда-то во тьму.

Все оглянулись. Там на высоте человеческого роста бесшумно двигался огонек. Он то пропадал, то возникал снова, понемножку приближаясь.

— Папироса... — прошептал замирающим голосом Антон.

— Диверсант... — прошептала Светлана. — Толя, видишь?

Толя пристально глядел на мерцающий огонек и ничего не отвечал. В глазах его была тревога.

— Вы что? — ничего не понимая, спросил Сергей. — Чего вы?

— Кто-то идет к нам... — прошептала Катя. — Папироска...

Но в это время случилось какое-то чудо. Папироска взлетела вверх, а вместе с ней сразу несколько огоньков взвилось в бархатную тьму.

— Тьфу ты! — плюнул Антон. — Пугают только...

А Катя рассмеялась до того, что повалилась на землю.

— Что это? Ну что это? — Светлана нервничала, взглядывая то на ребят, то на бесшумно вьющиеся огоньки.

— Чудаки, — сказал Сережа и пошевелил костер. Пламя заиграло, широко осветив лес.

Толя посмотрел на Светлану через плечо:

— Неужели ты светляков никогда не видела? Толя произнес это небрежно и уверенно, но Светлане показалось, что он сам еле перевел дух. Наверно, неправду говорят они все, чтобы не пугать Светлану.

— Светляки не летают, — недоверчиво ответила она. — Светляки сидят на траве и чуть-чуть светятся. А эти — вон что!

Но Катя успокоила ее.

— Так это где-то не летают, — сказала Катя, — а у нас в тайге сколько хочешь!

А в тайге уже было полно бесшумных, призрачных огоньков. Они реяли в черноте ночи, они вились всюду — от земли до вершин деревьев и выше вершин. Они кружили и в траве и среди спутанных черных ветвей. И уже не разобрать было, где звезды, где светляки. Не то светляки улетели вверх и там мерцают, не то звезды спустились в тайгу и бродят, и летают, и вьются среди черных деревьев.

Катя, все еще смеясь над своим испугом, вскочила на ноги, сняла с Антона кепку и пошла ловить светлячков. Скоро она вернулась к костру и показала Светлане, кто их так напугал. Это был маленький серенький жучок с жесткими крылышками.

— Видишь? — усмехнулся Толя. — Гораздо меньше тебя, так что бояться их не стоит. Не съедят.

— И как это мы сразу не догадались, что это светляк? — сказала Катя. — Как будто мы их сроду не видели! Вот чудно получилось!

— Почему не догадались? — лениво ответил Толя. — Я сразу догадался... Я только на вас удивился. Гляжу — всполошились, задрожали. Умора!

Понемногу ребята успокоились. Они улеглись было прямо на земле, но Сережа, этот упрямый приставала, заставил всех встать и натаскать еловых веток. Еловые ветки — лучшая постель в лесу: они пружинят, не мнутся, не сбиваются в комья и не держат в себе сырости, как листва.

Растянувшись на этой колкой постели, Сережа почувствовал, что он шибко устал и что сейчас заснет, как камень. Но в это время Светлана заохала и заныла:

— Ой, колется до чего! Никак я не могу... Ну никак... Сквозь платье... Колючки железные... Я лучше на земле.

— Нельзя на земле, — сказал Сережа, превозмогая сон, — воспаление легких получишь.

Он нехотя встал, стащил с себя свой испытанный, сшитый из чертовой кожи пиджачок и молча кинул его девочкам. Ребята кто как приютились у костра.

— Не заснуть бы всем, — сказал Сережа, — дежурного надо.

— Спите. Я — часовой! — ответил Толя. Он сидел, обхватив руками плечи, и смотрел в огонь.

— Мама, наверно, не спит... И отец... — прошептала Катя, засыпая.

— Попадет от матери... — пробормотал Антон.

«А мне тоже от тети Надежды...» — уже не в силах что-либо сказать, подумала Светлана.

Толю мучила дремота, одолевала усталость.

«Не смей спать! Не смей спать! — приказывал он себе. — Еще не хватало! Часовой не смеет спать на посту!»

Он вставал, похаживал, поправлял костер, опять садился. Но как только садился, сон охватывал все его тело. Глаза были открыты, но сонные виденья заволакивали их. Томила тоска по дому, по теплой постели. Мама даже занавески наплотно закрывает, чтобы солнце не разбудило, она ведь и сама очень любит поспать утром. А здесь — колючие ветки, дым от костра, с одного бока горячо, с другого холодно... Да еще звери бродят кругом. Зачем, зачем он побежал за этим оленем!.. За каким оленем? Ах да, у которого золотые рога. Из литого золота. Надо же срезать ему эти рога, он сломает их, потеряет...

Толя встряхнул головой. Мысли начинали путаться.

«Хватит! — сказал он сам себе. — Всю ночь, что ли, я один буду дежурить?» Он растормошил Антона:

— Вставай. Твоя очередь.

И улегся на его место, укрывшись Антоновой тужуркой.

В совхозе было много хлопот с оленями. Загоняли, считали. Недосчитались многих, и опять партия рабочих ушла в тайгу.

— Как заиграю завтра на кормежку, придут! — сказал Иван Васильич Крылатов. — Хлебушек поманит!

— Посмотрим, — согласился директор Роман Николаич. — А завтра с утра опять облаву устроим. Интересно, Богатырь пришел?

— Нет, не пришел, — покачал головой Иван Васильич. — Ребята теперь расстраиваться будут. На выставку же его хотели...

— А ребята с вами пришли?

У Ивана Васильича была привычка, разговаривая с человеком, глядеть не в глаза ему, а куда-то вдаль. Словно он говорит так, между прочим, а сам думает о чем-то своем или видит вдали что-то очень милое и приятное, от чего ему и отрываться не хочется.

Так же вот раздумчиво, устремив в неведомо какую даль свои голубые глаза, Иван Васильич разговаривал и с директором. Но когда Роман Николаич спросил о ребятах, Крылатов вскинул брови и взглянул на него:

— Ребята? Нет... Со мной их не было. Сначала шли сзади, а потом уметнулись куда-то. Хотел пробрать... Тут облава нужна, а их след простыл! Покричал, покричал...

— Не видать их что-то, — сказал директор, скрывая беспокойство. — Ну-ка, пошлите кого-нибудь домой. Пусть узнают.

Ребят не было. Тревога пошла по совхозу. Расспрашивали друг у друга — кто их видел в последний раз, где их видели... Разговоры, шепоты, догадки, ожидание. Толина мать, Евдокия Ивановна, в слезах ходила от дома к дому и у всех спрашивала, пришел ли кто из ребят. Директор послал за Андреем Михалычем. Но Андрей Михалыч, проводив стадо, остался в тайге искать оставшихся там оленей.

— Выйдут! Попозже придут! — успокаивали друг друга люди. — Не маленькие. В тайге выросли.

В сумерках вернулся Андрей Михалыч, пригнал еще с десяток оленей. Бросились к нему, но и он ничего не слыхал о ребятах. Тут Евдокия Ивановна, браня на весь совхоз мужа, собрала рюкзак, закинула его за плечи и, покрывшись платком, отправилась в тайгу на розыски сына.

Андрею Михалычу сказали об этом. Он задержал ее во дворе у самых ворот:

— Это что же — на прогулку?

— Еще и смеешься! — крикнула Евдокия Ивановна. — Сын погибает, а он смеется!

— Я над тобой смеюсь, — мягко, словно ребенку, ответил Андрей Михалыч. — Ну куда ты на ночь глядя? Сама потеряешься, хлопот наделаешь. Иди домой, иди! Не беспокойся. Наш Толька в тайге не новичок — и сам выйдет и ребят выведет. А где ж ты их сейчас в темноте найдешь? Эх-эх! Плохо у тебя шарики работают. Вот на заре сядем на лошадей и отправимся. Тут и крутятся где-нибудь, не за сто километров ушли. Еще, глядишь, явятся сейчас...

Но ребята не являлись. Тревога нарастала. Антонова мать сидела у Крылатовых и не могла идти домой. Муж пошел на дежурство, сидеть сейчас дома одной — с ума сойдешь.

— С тайгой шутки плохие, — повторяла она, качая головой.

— Ничего, ничего! Пусть привыкают, — отвечала мать Сережи и Кати. — Им тайгу знать надо как следует.

Так говорила она вслух. Круглолицая, широкоплечая, всегда внешне спокойная, Анисья Крылатова не любила показывать людям ни своих огорчений, ни своих тревог. Но про себя повторяла слова: «С тайгой шутки плохи. Ох, плохи!»