Я сказал, что запрещаю это делать, и прочел Тому долгую нотацию о неэтичном поведении. Поэтому пришлось ждать больше месяца, в то время как мир с грохотом катился в тартарары и вокруг не говорили ни о ком, кроме Адольфа Гитлера. Мне стало известно, что Барри Салливан вернулся в Лондон. Однажды я ездил проведать Риту и Алека, но служанка сказала, что они в Майнхеде. А затем одним мрачным воскресным утром я встретил Алека.
Любой был бы шокирован тем, как он изменился. Мы встретились на прибрежной дороге между Линкомбом и «Монрепо». Сцепив руки за спиной, Алек медленно и бесцельно брел вперед; даже издалека я видел, как подрагивает его голова. Шляпы на нем не было; ветер ворошил жидкие седые волосы и трепал полы старого пальто из шерсти альпаки.
Алек Уэйнрайт, хоть и невысокого роста, в прошлом был широк в плечах, но теперь как-то съежился, а прямоугольное, грубо очерченное, хотя и дружелюбное лицо с серыми глазами под клочковатыми бровями не то чтобы разъехалось в разные стороны, и не сказать даже, что изменило очертания, но утратило всякие эмоции, сделавшись совершенно невыразительным. Вдобавок у Алека подергивалось веко.
Он был пьян и спал на ходу. Мне пришлось его окликнуть.
– Доктор Кроксли! – Он кашлянул, и его взгляд оживился. Для Алека я не был доктор Люк или просто Люк; у меня имелось официальное звание. – Рад вас видеть, – продолжил он, не переставая покашливать. – Давно хотел встретиться. И даже намеревался. Но… – Он развел руками, будто не сумев вспомнить причину, по которой желание осталось неосуществленным. – Идите сюда, вот сюда, на скамейку. Присаживайтесь.
Дул напористый ветер, и я сказал, что напрасно Алек гуляет без шляпы. Он суетливо порылся в кармане, выудил из него старую матерчатую шапку и нахлобучил ее на голову, а затем сел рядом со мной. Голова его по-прежнему дрожала и удрученно покачивалась из стороны в сторону.
– Они не понимают, – по обыкновению кротко, произнес он. – Ясно? Не понимают!
Чтобы сообразить, о чем он говорит, мне пришлось развернуться к морю.
– Он приближается. Будет здесь со дня на день, – сказал Алек. – У него самолеты, войска, что угодно. Но когда я говорю об этом в пабе, все смеются: «О господи, хватит уже, разве без этого не о чем погрустить?» – Он откинулся на спинку скамейки, сложив на груди короткие толстые руки. – И знаете ли, по-своему они правы. Но они не понимают. Вот, смотрите! – На сей раз он выудил из кармана мятую газету. – Видите статью?
– Которую?
– Ладно, не ищите, перескажу. Лайнер «Вашингтон» прибывает в Голуэй, чтобы забрать американцев, желающих вернуться в Штаты. В американском посольстве говорят, что это последний шанс. Что это значит? Военное вторжение. Неужели этого никто не понимает?
Звуки его раздраженного голоса унес ветер, но в этих словах любой друг Алека непременно услышал бы вспыхнувшую надежду.
– Говоря об американцах… – начал я.
– Да. По-моему, я хотел вам о чем-то рассказать. – Алек потер лоб. – Да, о юном Салливане. Ну вы поняли, о Барри Салливане. Он славный парень. Не уверен, что вы с ним знакомы.
– Ну и что он? Тоже вернется в Штаты на «Вашингтоне»?
Алек недоуменно посмотрел на меня и замахал руками:
– Нет-нет-нет! Этого я не говорил! Барри не намерен возвращаться в Америку. Напротив, он снова решил нас проведать. Приехал вчера вечером.
В этот момент я окончательно понял, что катастрофы не избежать.
– Вот я и подумал, – продолжил Алек, тщетно изображая радушие, – почему бы сегодня вечером не поиграть в карты? Приедете? Как в старые добрые времена?
– С превеликим удовольствием, но…
– Я подумывал пригласить Молли Грейндж, – перебил меня Алек. – Ну, вы знаете, дочурку солиситора. Похоже, юный Барри ею интересуется, и я уже приглашал ее несколько раз. Ради него. – Алек не без труда изобразил улыбку; ему очень хотелось угодить то ли мне, то ли юному Барри. – Я даже подумал, не позвать ли Пола Феррарза, этого художника с фермы «Ридд», а также его гостя, и еще, быть может, Агнес Дойл. Тогда мы смогли бы поиграть на двух столах.
– Как скажете.
– Но Молли, как видно, не вернется из Барнстапла на этот уик-энд, да и Рита считает, что уютнее будет посидеть вчетвером, в тесном кругу. У служанки выходной, и принимать много гостей будет обременительно.
– Разумеется.
Алек смотрел на море. Меж бровей у него образовалась морщинка. Его явное стремление угодить не вызывало ничего, кроме сочувствия.
– Надо, знаете ли, почаще развлекаться. Да, время от времени не помешает развеяться. Окружить себя молодыми людьми. Понимаю, что Рите скучно. Она говорит, что затворничество не идет мне на пользу. Считает, что у меня ухудшается здоровье.
– Так и есть. Честно говоря, если не бросите пить…
– Дорогой мой друг! – уязвленно выдохнул Алек. – Неужели вы намекаете, что я пьян?
– Нет. Не сейчас. Но каждый вечер перед отходом ко сну вы опрокидываете пинту виски, и если не прекратить…
Алек снова устремил взгляд на море. Сложил руки, разгладил дряблую кожу на запястьях. Он все время покашливал. Но теперь его тон изменился и голос зазвучал тверже и звонче.
– Было, знаете ли, непросто, – сказал Алек. – Совсем непросто.
– О чем вы?
– О разном. – Похоже, он боролся с собой. – О финансах. Помимо прочего. У меня было множество французских ценных бумаг. Ну да ладно. Нельзя перевести часы назад и вернуться… – Тут Алек встрепенулся. – Чуть не забыл! Часы! Свои я оставил дома. Не подскажете, который час?
– Должно быть, начало первого.
– Первого?! Господи, мне надо домой! Новости, знаете ли. Часовой выпуск новостей. Нельзя его пропустить.
Его тревога оказалась столь заразительной, что, когда я доставал часы, у меня дрожали пальцы.
– Дружище, всего лишь пять минут первого. У вас предостаточно времени!
Но Алек помотал головой.
– Нельзя пропустить новости, – настойчиво повторил он. – Нельзя рисковать. Само собой, я на машине. Оставил ее чуть дальше по дороге, а сам вышел прогуляться. Но теперь надо идти назад, а передвигаюсь я со скоростью улитки. Суставы работают все хуже. Вы же не забудете о сегодняшнем вечере? – Он встал со скамейки, пожал мне руку и серьезно посмотрел на меня серыми, в прошлом проницательными глазами. – Боюсь, я не настроен на шутки, но постараюсь вас развлечь. Быть может, поиграем в шарады. Рита и Барри обожают всякие загадки. Сегодня. В восемь вечера. Не забудьте.
– Минутку! – попробовал удержать его я. – Рите известно о ваших финансовых проблемах?
– Нет-нет-нет! – потрясенно ответил Алек. – Я не стал бы отягощать ее подобными делами. И вы об этом не упоминайте. Кроме вас, я никому ничего не рассказывал. По сути дела, доктор Кроксли, вы мой единственный друг.
С этими словами он побрел прочь, а я направился обратно в деревню, чувствуя, как тяжелеет груз на плечах. Вот бы это бремя смыл дождь. Небо было свинцовое, вода темно-синяя, а мыс, весь в зеленых пятнах растительности, выглядел так, будто ребенок смял в один ком несколько кусков разноцветного пластилина.
На Хай-стрит я заметил Молли Грейндж. Алек говорил, что на выходных она не вернется из Барнстапла, где владеет и управляет машинописным бюро, но Рита, по всей видимости, ошиблась. Входя во двор отцовского дома, Молли оглянулась и улыбнулась мне.
День выдался не из приятных. После шести Том забежал на позднее чаепитие. В Линтоне кто-то покончил с собой, причем не самым опрятным образом, и по запросу полиции Том делал вскрытие. Подробности он изложил, жадно поедая бутерброды с маслом и вареньем и почти не слыша моих слов. В начале девятого, когда небеса окончательно потемнели, я уже проехал четыре мили, отделявшие деревню от «Монрепо».
По правилам военного времени окна затемняли в девять, но света в доме я не увидел, и этот факт вселил в меня некоторое беспокойство.
Изначально «Монрепо» был приятным на вид коттеджем, довольно большим и приземистым, с косой черепичной крышей и окнами в освинцованных рамах, выделявшихся на фоне тускло-красных кирпичных стен. У моря редко встретишь буйную растительность, и травы на лужайке считай что не было, но вдоль дороги тянулась живая изгородь из высоких тисов. Один из двух песчаных подъездов вел к входной двери, а второй – к стоявшему слева гаражу, рядом с которым находился теннисный корт. Справа на лужайке стояла увитая плющом беседка.
