— Да, сэр!

— Я серьезно. Не обращайте на нас внимания, мистер Джеймс.

— Что вы, что вы!

— А я буду бренди! — послышался из столовой капризный голос Элинор, в котором угадывалась ярость. — Мне все равно, смешиваю я напитки или нет! Я буду, буду бренди!

— Извините, — сказал Дуайт и пошел за Элинор.

Проводив мужа взглядом, Кристабель поморщилась. Когда она обернулась, то с удивлением увидела на лице Джеймса проницательную полуулыбку.

— Поскольку он не скажет, почему вы такая замечательная, позвольте мне.

— Прошу вас.

— Все потому, что вы не суетитесь.

— Не суечусь?

— Да. Большинство дам вашего возраста только и делают, что суетятся.

— Спасибо.

— Вечно советуют: «Делай то», «Не делай этого», спрашивают: «Видели вы то или это?» или «Вы непременно должны это посмотреть» — имея в виду пустяки, которые ничего не значат. Они всегда в возбужденном состоянии. Сами никогда ничего не делают, но неустанно будоражат других.

На лице Кристабель появилось выражение подавленности.

— А я-то думала, все дело в моей девичьей фигурке, — сказала она чуточку кокетливо, однако прямолинейный мистер Джеймс оставил ее кокетство без внимания.

— Нет-нет, — заверил он ее. — Хотя у вас фигура одна на миллион. Вы напоминаете мне Бетти. Кстати, где Бетти?

— Если верить Элинор, она с вашим другом. — Кристабель прищурилась. — Ведь он ваш друг, да?

— Кто, Ник Вуд? Разумеется!

— Старый друг?

— Мы вместе учились в школе. Он всегда восхищался мной, хотя, по-моему, не следовало. Ник все хотел играть в крикет, только игрок из него был никудышный.

— Осторожно! — послышался резкий окрик из соседней комнаты. — Порежешь пальцы!

Кристабель снова повернулась, чтобы видеть столовую и буфет у левой стены.

Слабый источник света над картиной Эль Греко высвечивал Дуайта, Буллера Нейсби и Элинор, стоявшую между ними. На средней полке буфета помещалась тяжелая серебряная ваза, доверху наполненная фруктами. Элинор расставила на полочке в ряд бокалы и с осторожностью химика разливала по ним бренди. Затем она заявила: если отец не пьет, пожалуйста, дело его; но в таком случае пусть съест яблоко. Отодвинув локтем Буллера Нейсби, она схватила нож для фруктов и начала счищать с яблока кожуру.

То, что случилось потом, из гостиной было видно неотчетливо. Дуайт Стэнхоуп издал резкий возглас. Яблоко со шлейфом пунцовой кожуры полетело в одну сторону. Ножик — в другую. А мистер Нейсби начал ругаться.

— Кто-то толкнул меня под локоть! — закричала Элинор.

— На лезвии кровь, — заметил Дуайт, разглядывая упавший на пол ножик.

— Чушь! — сухо возразил мистер Нейсби. — Просто кусочек яблочной кожуры. Вот, смотрите.

Он нагнулся за ножом. Лезвие было узкое, очень тонкое, длиннее, чем у обычных ножей для фруктов, и очень острое; серебро тускло блеснуло на фоне ковра. Нейсби схватил нож и кинул в вазу с фруктами.

— Подумаешь, — фыркнула Элинор, — сколько суеты вокруг капельки крови! — Она поднесла указательный палец ко рту. — Кстати, я даже не порезалась.

Некоторое время Кристабель молчала.

— О чем вы говорили? — переспросил Винсент Джеймс.

— Ах да! — Она как будто очнулась. — О вашем друге, мистере Вуде.

— Чертовски плохо играл в крикет, — любезно напомнил мистер Джеймс.

— Не сомневаюсь. Как по-вашему, зачем он сегодня вечером обыскивал комнату моего мужа?

Ее собеседник изумленно воззрился на нее:

— Вы серьезно?

— Я не знаю, обыскивал он ее или нет, — пояснила Кристабель. — И ничего не могу доказать. Но Хэмли, камердинер мужа, видел, как ваш приятель выходил из комнаты Дуайта. Заявил, что ошибся — перепутал со своей комнатой. Нелепая выдумка, потому что, — Кристабель кивком указала на потолок, — его комната находится в том крыле, а мы помещаемся в противоположной части дома.

— И все же…

— Между прочим, ваш мистер Вуд не пожелал, чтобы к нему приставили камердинера. И даже не разрешил никому распаковать его вещи. А сумку запер на ключ.

— Ну и что? — возразил ее собеседник, хотя вид у него был несколько потрясенный. — Так поступают большинство людей.

— Ах, возможно, я все только придумываю или, как вы выражаетесь, суечусь.

— Ник Вуд, — надменно заявил Джеймс, — неплохой малый. По крайней мере, был таким, когда я его знал. Я его расспрошу. Выясню у него…

— Ради бога, не надо!

— Тогда чего же вы хотите?

Кристабель откинула голову назад и рассмеялась.

— Ничего! Просто приглядывайте за ним. Я поселила вас рядом с вашим другом. Видите ли, едва ли здесь что-нибудь дурное…

— Конечно, дорогая мадам, — ответил Джеймс с неожиданной галантностью. — По-моему, вам это даже нравится.

В это время в гостиную решительной походкой вернулась Элинор; пританцовывая, словно в балете, она несла на вытянутой руке поднос с расставленными на нем бокалами. Дуайт, сунув руки в карманы, шел за помрачневшим Нейсби.

И сразу же в гостиную из коридора вошли Бетти и Николас Вуд.

Где-то в отдалении часы на колокольне пробили половину двенадцатого.

В четверть четвертого ночи в дом проник взломщик.

В тот день луна по календарю всходила в половине третьего ночи. В слабом, мертвенном свете убывающей луны был едва виден особняк, именуемый на конвертах для писем «Уолдемир», хотя Флавия Веннер называла его Домом Масок.

Большой и массивный дом, квадратный в плане, с восьмиугольными башенками с двух углов по фасаду, был выстроен из гладких серых каменных блоков. Сегодня мы называем такой стиль викторианской готикой, потому что крыша и башенки украшены фальшивыми зубцами. Над ними возвышался покатый фронтон и купол с флагштоком. Парк, усаженный крепкими деревьями, и высокая металлическая ограда отделяли дом от дороги на фешенебельный курорт Танбридж-Уэллс. В темных окнах — во всех трех этажах с тыльной стороны дома — отражался морозный свет луны.

Взломщик сверился с наручными часами.

Почти пора!

По сравнению с громадными горами такой особняк может показаться крошечным. Однако стоящий посреди парка, можно сказать вздымаясь ввысь посреди собственного моря, он настойчиво приковывал к себе внимание. Сбоку лепился пузырь теплицы из стекла и железа с изогнутой крышей. За теплицей располагался цветник; сейчас в нем виднелись лишь голые одеревеневшие стебли, тронутые морозом и запустением. Три ступеньки — слишком узкие, чтобы их можно было назвать террасами, — спускались к крокетной площадке. Луна, беспрепятственно освещавшая площадку и стоящие за ней черные силуэты деревьев, спотыкалась о безмолвные окна, как будто смущаясь собственного отражения.

Часы на церковной колокольне глухо пробили четверть. И взломщик завернул за угол дома.

Слева от него находился своего рода деревянный навес, под который можно было выйти из столовой; навес был образован выступом находящейся сверху комнаты. Вор принялся изучать его.

Лицо взломщика закрывала черная маска с прорезями для глаз. Бесформенная тяжелая шапка была надвинута на уши. Такие же бесформенные, мешковатые куртка и брюки, толстый теплый шарф, перчатки и теннисные туфли довершали невыразительный облик.

Несмотря на экипировку, взломщику было холодно. Студеной ночью у него занемели пальцы; мороз находил прорехи в его теплом облачении и покусывал. При каждом выдохе маска на лице шевелилась; из-под нее вырывался морозный пар. Возможно, из-за того, что луна светила тускло, а может, и потому, что угол обзора был сужен из-за прорезей в маске, взломщик не заметил, что крыльцо покрыто тонкой коркой наледи. А может, ему было все равно.

Во всяком случае, резиновые подошвы его теннисных туфель оставили на корке льда следы.

Окна столовой можно было назвать французскими лишь с большой натяжкой. Это были большие и длинные окна, какие можно часто увидеть в домах викторианского стиля: почти до самого пола, но со скользящими рамами. Вначале взломщик достал две короткие полоски липкого пластыря, заранее отрезанные от рулончика, который лежал у него в кармане, и прилепил их к стеклу снизу. Оглянулся — лишний раз проверить, что пути к отступлению не отрезаны. Затем извлек вполне современный стеклорез…