И вечно они все, воюя друг с другом, через махновский район ходили, так что погуляли мы по тылам и у белых и у красных. Грабить мы как раз не грабили, стали бы нас селяне поддерживать, если бы такими вещами занимались. Вот налог брали, не голодными же ходить, но по-божески и под расписку. Ну, если какой обоз разобьем, крестьянам раздавали, но и себя при этом тоже не забывали. А как иначе? Трофей, своей кровью добытый.

Да на него сильно много всякого навалили. Был Махно не хуже всяких Котовских и Щорсов, одно время с коммунистами дружил, орден за это имел. Но имел свое понятие, что крестьянину надо, а большевики все норовили забрать до последнего куска. Вот и не сговорились, а мог бы стать не хуже Буденного, если бы покладистее был. Хотя, все равно бы не дожил, – неожиданно закончил Ицхак. – Расстреляли бы в 1937 г, если не раньше, в двадцатых годах, когда в колхозы загоняли, уж очень о крестьянах заботился, и был на Украине популярным.

Что меня всегда удивляет, да и раздражает тоже – это страстное желание порассуждать о зверствах, соглашаясь, что они были или, подвергая их сомнению, согласно политическим взглядам собеседников. Все готовы поверить в зверства, совершаемые врагом, и никто – в творимые собственными товарищами по партии. Ты им приводи примеры, хоть до посинения, все равно не только не поверят, и слушать не будут. На войне все одинаковые. Если, тебя обстреляли, ты не будешь выяснять, кто там сидит. Накроешь их артиллерией, а гражданские… Что гражданские? Не повезло… Что, я не прав?…

Когда в очередной раз батька с красными договорился, наши пошли Крым освобождать. А дней через десять дней, после полного разгрома белых Фрунзе начал уничтожать своих союзников, некоторых прямо из больничных коек вытаскивали. Тот еще союзничек, бен зона…[8]

Мне повезло, когда в Крым отправлялись, я как раз в тифу валялся. Так что никогда не знаешь, где потеряешь, а где найдешь. Иногда от плохой вещи получается большой выигрыш. Побегали маленько еще по степям, но тут уж нас ловить начали настолько серьезно, что брали заложников по селам. Не выйдешь – всех родных расстреляют. И в 1921 г оказался я в Румынии, свободный как ветер, с пустыми карманами, хорошо еще долго в тюрьме держать не стали.

Знаешь, что делает в таких случаях еврей? Останавливает первого попавшегося прохожего, желательно с пейсами и спрашивает, где ближайшая синагога. Я в ней последний раз был на бар-мицве,[9] в тринадцать лет. Ну не на церковную же паперть идти, милостыню просить. А там быстро поняли, какой из меня верующий и мягко избавились от моего присутствия, сведя с сионистами.

Надо сказать, что у местных евреев положение было, очень странное. Большинство даже не считалось подданными Румынии, а по документам числились иностранными гражданами. Правда, какого иностранного государства, никто не знал, потому что и они, и их прадеды родились и выросли на этой земле. А в остальном, жили как у нас до революции. Процентная норма при поступлении в университет, отказ в получении гражданства, иногда погром. Присоединили русскую Бессарабию и австрийскую Буковину, и местным евреям тоже гражданство не дали. Вроде они нелегально границу перешли. Так что представлял я из себя для местной законопослушной публики что-то вроде печеной картошки, прямо из-под углей. Выбросить жалко, а руки жжет. Неизвестно, как на меня власти посмотрят.

А сионистам я пришелся по душе. Рабочий парень, повоевал, для новой жизни вполне подходящий. Представления об этой самой жизни у них были вполне идиотские. Я это и тогда догадывался, а сейчас точно знаю. Нельзя всех на землю сажать. Сельхозинструмент, не говоря уже про трактора, на грядках не растет. Но спорить я с ними не спорил, себе дороже, ничего криминального от меня не требовалось, а работать был готов. Разве что показывал, как с оружием обращаться, но в этом для меня ничего плохого не было.

Нет, я не совсем дремучий был, про разные течения в сионистской среде слышал, но в тот момент меня это не особо занимало. Думал, приеду – осмотрюсь, если что не понравится, там видно будет. Минимальный иврит имелся, еще с тех пор, как я в детстве в еврейскую школу ходил, да и молиться не молился, но слова-то знакомые. Визу мне легко дали. Англичане только коммунистов не пускали, а я был как раз борец с коммунизмом, бегущий от советской власти. Что левее меня была только стенка, меня заранее предупредили не распространяться.

Не успел приехать, подвалил ко мне Табенкин. И тоже Ицхак…

– Какое то знакомое имя, – говорю, – вертится что-то, а вспомнить не могу.

– Вообще-то, это министр строительства в нашем правительстве и что тебе должно быть особо интересно, полюбовник нашей любимой Хавы.

– Вспомнил! Меер об этом говорил.

– Об этом все знают, не великий секрет, вот только навещает он ее в последнее время не часто. То ли отношения разладились, то ли переработался и на нее уже здоровья не хватает, не мальчик уже… Так что зашел он как-то в ночлежку, где нас, приезжих, поселили, и завел разговор. О жизни, о моих взглядах и о моем будущем. Короче, набирали добровольцев в еврейскую полицию, а он мне дает рекомендацию. Спрашиваю, с чего это вдруг, если я его первый раз в жизни вижу и выслушиваю в ответ целую лекцию об правильных политических взглядах, и героическом прошлом и исключительно правильном направлении партии Ахдут А-авода,[10] которая хочет обеспечить трудящихся работой и защищать их интересы и что она взяла на себя задачу реорганизации обороны ишува.

Полицию-то не даром организовывать начали, как раз 1 мая 1921 г, еще до моего приезда, арабы напали на евреев, проживавших в городе Яффо. Пострадали евреи, проживавшие в арабских кварталах, а "Дом для приезжих", вроде такого, в каком находился я, был осажден толпой. Когда подошел отряд арабской полиции, осажденные, были уверены, что это подмога, но полиция присоединилась к толпе и у них были винтовки и гранаты. Убили тринадцать евреев, в том числе одну женщину и десять ранили.

На следующий день погромы перекинулись на ближайшие населенные пункты, охватив в течение нескольких дней Петах-Тикву, Хадеру и Реховот. Два небольших поселка – Кфар-Саба и Эйн-Хай – были оставлены местными жителями и разрушены до основания. В ходе беспорядков погибли 47 евреев (практически все – в Яффо и его окрестностях) и 48 арабов, 146 евреев и 73 араба были ранены. Не удивляйся, нам эти цифры столько раз повторяли, что я до сих пор помню. Именно с этого началось образование государства.

Только вмешательство английской армии позволило остановить кровопролитие. После этих событий и губернатор и решил создавать еврейскую полицию. Вот Табенкину и нужны были люди с опытом. Похоже, меня румыны сильно перехвалили. Но с чего мне было сопротивляться? Никаких странных предложений он мне не делает, наоборот помочь хочет. А то, что думает, что я ему в будущем пригожусь, так это совершенно нормально. Может, и пригожусь, а может и он мне понадобится, кто ж его знает. Так что согласился я на заманчивое предложение и через пару дней уже зубрил устав патрульной службы.

– Так с чего все-таки к приезжему обратился? Ведь у него своя партия была.

– Какая там партия, я ж тебе рассказывал про население Палестины. В 1921 г евреев вообще тысяч под семьдесят было. А в партии у него было пару тысяч членов. По местным масштабам ого-го! А на самом деле – каждый человек на счету.

А жизнь в Палестине была в те времена изрядно бурная. Кроме постоянных проблем с арабами, были еще свои собственные, внутренние проблемы. Ты ж слышал про двух евреев, у которых три мнения? Все слышали… Лейбористы организовали свой собственный профсоюз – Гистадрут и не членам партии работу не давали. Если кто-то шел в обход биржи труда, напрямую к хозяину, его называли штрейкбрехером и били. Всерьез били, до больницы.