Он был так же одинок, как и я, вечно работал один, и ему хотелось поговорить. А рассказывать он умел, и было что, даже анекдоты у него были приурочены к теме разговора. Причем, рассказывая, вечно что-то чинил, я никогда не видел его ничего не делающим. Только иногда заходил к нему уже пожилой мужик, но при виде меня моментально исчезал не здороваясь.
– Ты не обращай внимания, – сказал Ицхак мне как-то. – Фроим хороший человек, но русских он совершенно не переносит. У него всю семью в Гражданскую войну убили. Уж столько лет прошло, а как слышит слово большевики, так буквально звереет. Сам знает это за собой, вот и старается исчезнуть. А что ты удивляешься? Думаешь, только белые погромы устраивали? Он из Ростова, из купеческого сословия. Когда красные пришли, они не только казакам показали, где раки зимуют, многих постреляли. А папаша у него был сильно патриотичный, на белое дело жертвовал. Вот их всех, шестнадцать душ, с малолетними детьми, к стенке и прислонили. Он один остался. Прапорщик военного времени, служивший у Деникина и выкинутый в отставку по происхождению, от большой любви к евреям у офицерья. Так что и белых он тоже не любит. Вот у Махно такой ерунды не было, всех принимали.
– Ты что у Махно был? – изумился я. Образ вечно пьяного грабителя, трясущего пассажирский поезд в поисках драгоценностей, совершенно не стыковался с моим собеседником.
– Э, парень, где я только не был, и куда меня только не носило… Смотри, говорят про человека – ровесник века. В смысле, в 1900 родился. Я считаю, что наш век начался летом 1914 г. То, что было до первой мировой – еще девятнадцатый век. Джентльмены, благородные дамы, гувернантки и мужик, снимающий кепку перед барином, который вышел прогуляться к речке для аппетита и еврейские местечки, которых больше нет. Все это кончилось с первым снарядом. Только многие до сих пор не поняли. Одни ностальгируют по своей жизни в России до революции, другие отрицают все что было. Вот ты знаешь, почему многие не хотят на идиш говорить, только на иврите? Для большинства из них это отец, работающий за гроши, вечное отсутствие денег и сердобольные соседки, сами не слишком богатые, подкармливающие соседского малыша. Идиш – это беспросветная бедность, покосившаяся халупа, жалкий перловый суп и вечное отсутствие керосина. Все серое и жалкое собирается и выражается в этом языке. Ну, да – кивнул он, увидев мой взгляд. – Я и про себя тоже, поэтому их прекрасно понимаю, но сам этого не стыжусь.
– Это я как раз очень хорошо понимаю, – сознаюсь, – сам так жил, когда мать приходила с работы, еле ноги передвигая, а по ночам плакала, что мне новые ботинки купить не может. С детства слышал, посмотри на меня, я не имею образования и работаю на двух работах. Хочешь нормально жить – иди в институт и получи полезную профессию. Хочешь, чтобы тебя уважали – будь лучше других.
– В мое время, – отрицательно помотал головой Ицхак, – никто бы меня учиться не принял. Надо было деньги иметь, чтобы ехать из нашего местечка в город, да еще и процентная норма была. Ты хоть семи пядей во лбу будь, но кроме тебя желающих еще полно, и смотреть будут не на оценки, а на количество поступивших евреев. Так что с двенадцати лет пошел работать мальчиком на побегушках в типографию. А, ждешь рассказа, как я там просветился, и стал революционером. Я тоже эти фильмы видел. Ничего подобного, я с детства всякие железки обожал, встану за спиной у мастера и ключи ему подаю. Так что, под конец, лучше любого специалиста в наших машинах понимал. И политика меня не особо волновала. В общем, это я изрядно отвлекся… Еще до Великой в царскую армию призвали.
Это он про 1 Мировую, догадался я.
– Так что зацепил я войну на совесть. Не скажу, что самый большой герой был, но два Георгия имею. А еще ранение в живот, когда пуля на вылет прошла и ничего важного не задела. Всего полгода по госпиталям. Пенициллинов тогда еще не было, и в Израиле появилось, только к началу 2 мировой войны, когда фармацевтическая Тева в Петах Тикве заработала… Как пошло нагноение, так чуть не помер. Потом еще дважды в госпиталях, в общей сложности, дополнительно почти год. Так что полтора года войны я смело отсиделся в тылу. Не смешно? Ну, так я это всю жизнь слышал, где не воевал, – сказано было с серьезной злостью.
Я промолчал. Не хотелось сбивать.
– Ну, к революции был я весь из себя распрогандированный, аж до самых порток, – знакомо хмыкая, продолжил Ицхак. – Правда, неизвестно куда. Мне без особой разницы было, большевики, меньшевики или анархисты, главное штыки в землю! Домой ехать не особо рвался, сестра замуж вышла и куда-то уехала, отец давно писать перестал, еще, когда русские из прифронтовой зоны народ выселяли, так и не узнал, что с ним случилось. Так что вышел я с приятелем, на его станции, без особых мыслей. Если все равно куда, почему не здесь. А здесь – это Екатеринослав был. Махно тогда только начинал, украинцы по домам разбегались, землицу делить, а я был совсем не плохой пулеметчик. Так и прижился, почти до конца в кадровом ядре. Сначала за пулеметом, потом оружейником, любую пукалку починить могу и к делу приспособить. Технику любить надо. Чистить, смазывать. Пришел с дежурства, займись, в первую очередь оружием, а не байки трави про свой героизм. Тогда и осечек не будет.
У Махно ведь как было, часть воюет постоянно, а часть постреляет и по домам. Сегодня десять тысяч, завтра одна. Зато мобильность была высокая, нас кто только не ловил – и австрийцы, и петлюровцы, и белые, и красные. От всех батька, как колобок, ушел. Есть такие люди, спокойно жить не могут, то ли всеобщей справедливости хотят, то ли красиво жить. В нормальной жизни получился бы из него, в лучшем случае, бандит. А когда все кругом горит, люди за такими идут. И воля у него, и энергия, и ум, и храбрость, и авантюризм. Рисковать ведь не каждый может. Думает, а что потом будет. А горело тогда на Украине по страшному. Власти одна другую постоянно сменяют, брат стреляет в брата. Кто за землю, кто из идейности, а кто упырь настоящий, никак кровью не насытится. Тут ведь как… Пришли, пограбили, кого-нибудь расстреляли. Сын, муж, брат пошел и в отместку кого-то застрелил. А за того, в свою очередь отомстили, и нет выхода из этого кровавого круга. Многие, видя, что творится вокруг, думают, что одни не лучше других. Хотят остаться в стороне, пересидеть. На самом деле, нельзя в Гражданской войне остаться нейтральным. Невозможно представить себе человека, которому безразлично было бы, кто победит. Все равно, тебя поставят в ситуацию, когда ты будешь выбирать. Или с мобилизацией придут, или еще чего похуже…
А евреям доставалось от всех. "Красные придут – грабят, белые придут – грабят", – передразнил он. У нас как Гитлер на СССР напал, сразу советские книги и фильмы появились, – пояснил он. – Раньше даже продавать отказывались, да и англичане не очень-то позволяли. Пропаганда. Хороший фильм, но глупый.
– Это еще почему? – обиделся я.
– А ты посмотри внимательно. Золотопогонники в красивой форме, прямо наглаженные, в атаку идут. Это они последние несколько месяцев из окопов не вылезали. Потом во главе конников мчится сам комдив, махая шашкой, и они тут же побежали. Как же, – плюнул он, – если уж офицерская часть, то воевать умели, тыловики в 1918 г к белым не записывались, по домам сидели, так что не только в психическую ходить умели. И если уж Чапаев лично в атаку идет, то он либо идиот не воевавший, а он воевал, либо совсем уже жопа настала, всех, кого мог, собрал и вперед – последний шанс. Для того вся сцена и выдумана, чтобы показать, какие умные комиссары были, и без них просто не обойтись на фронте… Э, да какой смысл об этом говорить, фильм красивый, что еще нормальному человеку надо…
Сам Махно никогда не грабил и погромов не устраивал, – вернулся он к своим воспоминаниям. – Даже боролся с погромщиками, приказы выпускал, пару раз кого-то расстреляли. Нас, евреев, много в армии было и в штабе, и войсках. Но у него была масса самого разного народа. Григорьевцы, разные Маруси, так что было и такое. Можно подумать, что буденовцы ангелами были. Там вообще пришлось дивизии расформировывать.
