– Я люблю тебя.

Кавана и Гонору вырвал из крепкого сна чей-то отчаянный долгий пронзительный вопль. Они быстро оделись и выскочили из спальни, успев заметить, что за окном занимается рассвет, значит, они проспали несколько часов.

Каван обогнал жену на целый пролет каменной лестницы. Сердце его колотилось. Он чувствовал, что случилось нечто ужасное. Ворвавшись в большой зал, Каван резко остановился, и Гонора едва не налетела на него. На столе, за которым вся семья собиралась, чтобы поесть, посмеяться, поспорить, вместе что-нибудь спеть, а иногда и поплакать, лежал бездыханный отец. Упав на него, исступленно выла Адди.

Каван ринулся к отцу. Артэр и Лахлан уже стояли там, горестно покачивая головами.

Адди с лицом, от которого отхлынула вся кровь, увидела сына и едва не обезумела, но тут заметила Гонору. Свекровь простерла залитую кровью руку:

– Помоги ему! Пожалуйста, помоги моему мужу!

Гонора быстро подошла к ней, кинула взгляд на Тавиша и, побелев, застыла на месте.

Каван уже понял, что отец мертв, и это отнюдь не несчастный случай. Из груди Тавиша торчала рукоятка кинжала. Отцу пронзили сердце.

– Прошу тебя! – умоляла Адди, вцепившись в руку Гоноры. – Помоги ему!

Гонора обняла свекровь и попыталась увести ее от трупа, но Адди не желала уходить. Она вырвалась, вернулась к мужу, снова упала на его тело и завыла.

Каван посмотрел на братьев. Артэр поманил обоих в сторону, а Гонора опять подошла к несчастной женщине и ласково положила руку ей на плечо.

– Отца закололи за конюшней. Он умер у меня на руках, не успев сказать ни слова, – рассказывал Артэр. В глазах его блестели слезы, но ни одна не пролилась.

– Это моя вина, – угрюмо произнес Каван.

– Что за чушь ты несешь? – вспылил Лахлан.

Каван признался им, какую тайну он хранил с самого своего возвращения, и добавил, что опасается, как бы негодяй не придумал что-нибудь еще.

Оба брата, несмотря на свое потрясение, встали на защиту Кавана.

– Ты просто хотел уберечь всех нас. Я не могу винить тебя за это, – сказал Артэр.

– Артэр прав, – согласился и Лахлан. – Если бы эти сведения стали известны в клане, мерзавец мог устроить что-нибудь и похуже.

– Что может быть ужаснее? – мрачно спросил Каван, глядя на тело отца и безутешную мать. – Он отнял у нас отца.

– Он заплатит за это! – поклялся Лахлан, погрозив кулаком.

– Прежде всего нужно позаботиться о матери и подготовить похороны, которых заслуживает отец, а потом… – Артэр решительно положил руку на плечо Кавана. – Ты должен взять на себя руководство. Ты новый лэрд клана Синклеров.

Каван даже не подумал о том, что означает для него гибель отца. Он не хотел этой власти и не был к ней готов. Он всегда приходил со своими заботами к отцу и нередко гадал, к кому же ходит отец со своими.

Взгляд его упал на мать, и Каван тотчас понял (как, впрочем, знал всегда), что именно у нее отец искал утешения. Каван посмотрел на жену. Она стояла рядом с его матерью, положив руку на плечо Адди, из глаз у нее, как и у матери, непрестанно текли слезы, но все же в Гоноре чувствовалась сила и готовность помочь.

Отец был прав, когда говорил, что из Гоноры получится превосходная жена. Как хотелось Кавану побеседовать с ним еще один, последний раз! Их последний разговор был чудесным, они смеялись и…

Он больше никогда не услышит отцовского голоса его хрипловатого смеха, не сможет прийти к нему за советом… Отца больше нет. Его отца больше нет.

Каван подошел к матери и хотел осторожно увести ее из зала, но, остановившись рядом, понял, что и сам готов упасть на тело отца и зарыдать.

К ним подошли и Артэр с Лахланом, и оба возложили руки на тело отца. Каван положил одну руку на плечо Тавиша, а другую – на плечо матери. Семья скорбела.

Рыдал весь клан. Не было ни единой сухой пары глаз. Умер Тавиш Синклер, их вождь, и ничто не могло утешить людей, потому что этого доброго, справедливого человека любили все.

Каван гордился своей женой и был благодарен ей за заботу о матери. Она не отходила от Адди во время сурового испытания, помогала ей одеваться, сама следила за приготовлением пищи, ночью бодрствовала со свекровью рядом с телом Тавиша в большом зале, где он лежал, чтобы все могли отдать ему последние почести.

Гонора даже помогла матери подготовить отца к похоронам, и Каван видел, как она плакала вместе с Адди и скорбела по Тавишу, как по собственному отцу.

Каван с братьями негромко разговаривал в покоях Тавиша – теперь они принадлежали Кавану. Пока он сомневался, что сможет почувствовать их своими. Комната принадлежала отцу, и все в ней напоминало о его достоинстве и подвигах. На стене висел его боевой щит, весь во вмятинах и с большой дырой, напоминавшей, что он едва не погиб в сражении, различное оружие, отобранное у врагов, и дары от дальних и ближних вождей. Его отца очень уважали, и Каван не знал, сможет ли он когда-нибудь заполнить пустоту, образовавшуюся после его гибели.

– Выяснил что-нибудь? – спросил он у Лахлана.

– Никто ничего не видел, и поверь, все очень расстроены, что ничего не знают. Клан хочет, чтобы убийцу нашли и наказали.

– Это нам кое о чем говорит, – произнес Каван.

– Я согласен, – сказал Артэр. – Это значит, что человек, убивший отца, всем нам известен.

Лахлан покачал головой:

– Не хочется в это верить, но все приводит нас к такому заключению. Отец никогда не допустил бы, чтобы неизвестный человек подошел к нему слишком близко. Он наверняка знал убийцу, а нападение произошло быстро…

– И неожиданно, – добавил Артэр.

– А кинжал? – спросил Каван.

– Никому не знаком, – сказал Лахлан.

– Убийцу необходимо отыскать, – твердо произнес Каван. – А до тех пор никто не будет чувствовать себя в безопасности, и я не успокоюсь, пока не увижу, что этот трус четвертован и повешен.

В дверь постучались, и братья смолкли.

– Войдите, – велел Каван.

Гонора просунула в комнату голову.

– Ваша мать хочет всех вас видеть.

Братья на мгновение застыли. Настал день, когда они должны проститься с отцом. Печальное событие растянется на весь день и завершится большим ужином в честь почившего лэрда.

Большой зал опустел, поминки по великому вождю закончились. Члены семьи сидели за своим столом. Было уже поздно, но никто не хотел оставлять мать одну. Ей предстояла первая ночь без мужа – впервые за тридцать лет.

Каван не удивлялся тому, как мужественно мать перенесла похороны. В конце концов, она была женой отважного лэрда и не стала бы оскорблять его память проявлением слабости. Когда Тавиша опускали на место последнего упокоения, она стояла высокая, с царственной осанкой и принимала соболезнования грациозно и с достоинством.

Но Каван не мог не волноваться – какой теперь будет ее жизнь без возлюбленного супруга? Но не высказывал своих опасений вслух.

– У нас все будет хорошо, – сказал он, невзирая на горечь утраты, отражавшуюся на всех печальных лицах.

– Конечно, будет, – кивнула Гонора. – Ваш отец в этом не сомневался.

На нее удивленно посмотрели, а Лахлан спросил:

– Почему ты так думаешь?

– Так сказал мне ваш отец.

Все уставились на Гонору. Она улыбнулась:

– Мы с вашим отцом много раз гуляли вместе, и он превозносил добродетели своих сыновей, – Гонора с ласковой улыбкой посмотрела на Адди, – и своей жены.

– И что он говорил? – взволнованно спросил Лахлан. Гонора опять улыбнулась:

– Я словно слышу смех вашего отца, такой энергичный и радостный, и вспоминаю то, что он говорил про тебя. Он любил твою страсть к жизни и радовался, что ты не боишься жить, но, – тут Гонора подняла палец, – он знал, что, когда придет время, ты будешь готов выполнить все, что потребует от тебя долг. Он не сомневался в твоей силе и чести. Он гордился тобой.

Лахлан медленно кивнул:

– Спасибо. Хорошо, что я это услышал.