Один из моих молодых друзей, ознакомившись с книгой Н. Мандельштам, сказал мне:
– Когда я прочитал, что Надежда Яковлевна написала о Харджиеве, мне захотелось повеситься.
От страниц, посвященных во «Второй книге» Харджиеву, действительно может возникнуть желание повеситься. Мир захлебывается в изменах и лжи, но каждый раз, когда снова встречаешься с предательством (с большим или малым, это ведь все равно), теряешь желание жить.
Однако признаюсь, когда я прочитала во «Второй книге» страницы о Харджиеве, не повеситься мне захотелось, а посоветовать Николаю Ивановичу подать в суд: привлечь к уголовной ответственности автора книги, а также издательство, книгу опубликовавшее… Впрочем, Надежда Яковлевна хорошо знает, с кем имеет дело. Она твердо уверена – ни один из друзей Ахматовой и Мандельштама в суд на нее не подаст. Да и в чей суд – раз книга вышла в Самиздате и в Париже? Любого человека чувство безнаказанности удерживало бы от клеветы; Надежду Яковлевну, оно, напротив, раззадоривает.
На каком основании, не представляя и тени доказательств, смеет Надежда Яковлевна Мандельштам сообщать в печати, будто Харджиев что-то присвоил, прикарманил, украл? (444) [402–403]. На каком основании издательство берет на себя смелость распространять клевету, не потребовав у обвинителя – подтверждения? На каком основании в печати сообщаются сведения о состоянии физического и психического здоровья частного лица (последнее особенно уместно в нашей стране и в наши дни!)? Н. И. Харджиев лицо частное, писатель, на государственные или общественные должности не посягает; на каком же основании публикуются бюллетени о его мнимой болезни? Во время последней предвыборной кампании в Соединенных Штатах Америки в печати обсуждалось состояние здоровья г-на Иглтона, чья кандидатура была выставлена на пост вице-президента; это можно понять: речь идет об огромной власти, вручаемой обществом определенному лицу. На какой такой пост выставлял свою кандидатуру Н. И. Харджиев – прозаик, искусствовед, стиховед, автор многочисленных работ о новаторстве в изобразительном искусстве, знаток Маяковского, Хлебникова и Мандельштама, что требуется подвергать проверке его здоровье? По какому случаю нас осведомляет пресса, болен он или здоров?
Не на пост вице-президента претендует Н. И. Харджиев; его посягательства, в глазах мемуаристки, гораздо значительнее: он, по просьбе той же Надежды Яковлевны, подготовил к печати тексты стихотворений О. Мандельштама… Ну в силах ли мастерица всевозможных сплетен удержаться от заблаговременных мер против Харджиева, как она приняла их против предполагаемых мемуаров Герштейн? Стихотворения Мандельштама, подготовленные к печати и прокомментированные Н. Харджиевым, вышли лишь в 1973 году[46]; вот и сообщается предварительно, в 1972, что он украл, переврал, присвоил, перепутал. Да и как ему не красть и не путать! Ведь он больной.
Но дело не только в нарушении литературных приличий и уголовных законов. Дело страшнее и глубже: в нарушении дружества, скрепленного общей памятью об общей утрате.
«Он использовал мое бесправное положение, – жалуется бедняжка Надежда Яковлевна, – я была чем-то вроде ссыльной, а ссыльных всегда грабят… Харджиев к тому же человек больной с большими физическими и психическими дефектами, но я поверила, что любовь к Мандельштаму и дружба со мной… будут сдерживать его, но этого не случилось…» (444) [402].
А Харджиев, принимаясь, по просьбе Надежды Яковлевны, за работу над рукописями Мандельштама, поверил, что ее будет сдерживать – ну хотя бы их общая преданность погибшему поэту. Но доверие его не оправдалось. Надежда Яковлевна оболгала Харджиева, и ее не сдержала при этом ни любовь Николая Ивановича к Мандельштаму, ни дружба его с Ахматовой, ни, главное, ее собственная память о том, какой опорой для нее был Харджиев в ее гиблые дни.
Вскоре после гибели Мандельштама Надежда Яковлевна поселилась в Калинине. Иногда приезжала оттуда в Москву.
Из Калинина в 1940 году Надежда Яковлевна писала Николаю Ивановичу:
«В моей новой и очень ни на что не похожей жизни я часто вспоминаю вас и очень по вас скучаю. Суждено ли нам увидеться?»
Из Ташкента – из эвакуации – в апреле 1943 года:
«Очень по вас скучаю, потому что я есть ваш друг».
Не странно ли, что Надежда Яковлевна продолжала считать себя другом Харджиева во время войны, то есть уже после того как он, если принять за правду рассказанное ею во «Второй книге», «повинуясь инстинкту сталинского времени», от нее отступился? Где же она лжет: в письмах сталинского времени или в теперешней книге?
Из Ташкента 29 августа 1943 года:
«Обожаю вас как всегда».
Естественно, что Надежде Яковлевне хотелось, чтобы друг и знаток Мандельштама, друг Ахматовой, искусствовед и стиховед, обожаемый ею Н. И. Харджиев, в чье понимание поэзии, не говоря уж о дружбе, она, судя по письмам, продолжала верить, оказался когда-нибудь редактором и комментатором стихов погибшего поэта.
(С Ахматовой Н. И. Харджиев подружился еще ранее, чем с Мандельштамом, в конце двадцатых годов. Ахматова ценила в нем редкое соединение знатока живописи и знатока поэзии. Она говорила мне: «Он так же хорошо слышит стихи, как видит картины» (3 марта 1940 года)[47]. В Ташкенте при мне в 1942 году Анна Андреевна, узнав, что Харджиев эвакуирован в Алма-Ату, очень обрадовалась и даже собиралась съездить туда «повидаться с Черным»[48], если «Черному», как она его называла, не удастся приехать сюда.
«Мы с ним всегда друг другу что-нибудь дарим», – говорила она мне 4 декабря 1939 года, и рассказала, что в последнюю поездку в Москву подарила Николаю Ивановичу портрет Хлебникова работы Бориса Григорьева. «Он был счастлив. Подарок удался. Я рада»[49].)
Если бы в пору гибели Мандельштама Харджиев, как уверяет теперь Надежда Яковлевна, отвернулся от его вдовы, разве могла бы Ахматова сохранить дружбу с Николаем Ивановичем до своего последнего дня? Она таких предательств не прощала.
Умер Сталин. Мандельштам реабилитирован посмертно. Том избранных стихов Мандельштама включен в план издания Большой серии Библиотеки поэта. Надежда Яковлевна берет рукописи у друзей, где они хранились в самые трудные годы, и передает их Харджиеву для совместной работы.
«Николаш, Николаш, что же будет!?» – восторженно восклицает Надежда Яковлевна в письме от 7 апреля 1957 года.
А случилось вот что. Книга Мандельштама, подготовленная к печати Н. И. Харджиевым, из печати в течение 15 (пятнадцати) лет выйти не могла. «Вторая книга» Н. Мандельштам, где она предусмотрительно поносит Харджиев а и его работу, – в Самиздате и за рубежом уже вышла (берегите Самиздат, берегите Самиздат, друзья; не только от обысков, берегите его от сплетен и лжи. Для обороны от лжи он когда-то был создан).
В книге Н. Мандельштам, на мой взгляд, сильно не хватает одного письма – письма Надежды Яковлевны к Николаю Ивановичу.
Цитировать чужие письма – неприятное занятие. Я сознаю это, но вынуждена прибегнуть к документам, чтобы соскрести с беззащитного человека грязь клеветы. Приведу из письма Надежды Яковлевны к Харджиеву один отрывок.
28 мая 1967 года Надежда Яковлевна Мандельштам, вспоминая о том давнем страшном дне, когда посылка, отправленная ею в лагерь, вернулась с пометкой: «возвращается за смертью адресата», написала Николаю Ивановичу Харджиеву:
«Во всей Москве, а может во всем мире было только одно место, куда меня пустили. Это была ваша деревянная комната, ваше логово, ваш мрачный уют. Я лежала полумертвая на вашем пружинистом ложе, а вы стояли рядом – толстый, черный, добрый и говорили: – Надя, ешьте, это сосиска… Неужели вы хотите, чтобы я забыла эту сосиску? Эта сосиска, а не что иное дала мне возможность жить и делать свое дело. Эта сосиска была для меня высшей человеческой ценностью, последней человеческой честью в этом мире. Не это ли наше прошлое? Наше общее прошлое?.. Пожалуйста, сберегите ее, Николаша, не плюйте на нее. Человек символическое животное, и сосиска для меня символ того, ради чего мы жили».
