Президент FISA Балестр и Экклстоун в качестве представителя шефов команд объединились и собрались показать нам, кто в доме хозяин. Либо мы соглашаемся на их условия, либо можем катиться к черту.
По странному стечению обстоятельств, эта ссора вспыхнула как раз на моей первой гонке. Создалось впечатление, что стоило придти Лауде, и сразу началась драка. Но эта вещь была слишком важной, чтобы я мог остаться в стороне. Молодым гонщикам, неопытным, неуверенным и в слабом положении особенно требовался вожак вроде меня. На собрании гонщиков выяснилось, что все, кроме Жаки Икса и Йохена Масса были за то, чтобы остаться твердыми, и на время тренировки в четверг была объявлена забастовка.
Солидарность между гонщиками Формулы 1 никогда не была впечатляющей, даже во времена Грэма Хилла и Джеки Стюарта — сплошные бойцы-одиночки. В этом же случае решительность была важна как никогда, мы не могли допустить, чтобы стену разломали по кирпичику и должны были поддержать слабых. Мне пришла в голову идея с автобусом. В семь утра он стоял у входа в паддок вместе с черным шофером, Пирони и мной. Всех подъезжающих гонщиков просили припарковать машину и сесть в автобус — мы совершим небольшую экскурсию. Йохен Масс и Жаки Икс отказались, в остальном в автобусе оказался весь пелетон. Конечно, все было очень захватывающе, настроение поднялось, все были счастливы, чувствовали себя едиными и сильными. Объездными путями мы направили автобус в хороший отель Йоханнесбурга, а за нами длинная колонна машин с журналистами, фотографами, телевизионщиками. Пирони остался на трассе проводить переговоры — безрезультатно — и последовал за нами. Передал он нам следующее: если вы немедленно не возобновите тренировку, то всех дисквалифицируют пожизненно. И действительно: днем в Кьялами зачитали список из тридцати имен. Всех выгнали, дисквалифицировали до конца своих дней.
Мы болтались вокруг бассейна, и день прошел отлично. Если кто и боялся, то скрывал это за шутками и смехом. Даже состоявшимся гонщикам следовало опасаться самых тяжелых последствий. Например, Экклстоун в качестве босса Brabham выдвинул своим гонщикам, Пике и Патрезе, ультиматум, срок которого между делом истек. Теоретически оба были уже уволены за нарушение условий контракта.
Но главной проблемой были молодые гонщики. Они еще привыкли видеть в своих шефах команд хозяев и быть полностью в их власти. Страх молодежи перед требованиями по возмещению убытков или утратившими силу контрактами должно быть был еще больше, чем наш. Страх перед спонсорами, чьи с таким трудом добытые деньги были вложены в машины, и которые теперь за простой в боксах могли потребовать проценты. Отказ от старта в первой гонке сезона мог стать для некоторых катастрофой. Но я был уверен, что был только один путь: продемонстрировать силу и добиться своего — всем вместе. Каждого по отдельности наши противники сломили бы без труда.
За ужином было весело, еще больше веселья стало, когда менеджер отеля показал нам нашу комнату — одну большую для всех. Отдельные комнаты нарушили бы ряды нашей фаланги — в этом я не сомневался.
Эта комната была чем-то вроде небольшого зала для банкетов, с пианино, но зато без туалетов. Мы добыли покрывала и расстелили их на полу. Первые неприятности начались, когда появился шеф команды Ensign Мо Нанн. Он хотел поговорить со своим гонщиком Герреро и был достаточно умен, чтобы привести с собой его подружку. Сначала они смотрели друг на друга через стекло, девушка плакала, Герреро плакал, они бы и камни разжалобили. Ладно, сказал я, можешь с ней поговорить, но я пойду с тобой. Мы вышли, и я подождал, пока они достаточно нашептались. Когда я собрался забрать его обратно внутрь, он сказал, что без подруги не уйдет. Так что мы впустили внутрь и девушку тоже.
Когда Вильнев и де Анджелис начали играть на пианино, настроение снова поднялось, но потом пришел шеф Arrows Джеки Оливер с местным громилой и попытался проникнуть к нам силой. Он также привел с собой полицейских, и нам приходилось быть осторожными, не допустить драки и повода им вмешаться. Дверь уже начала поддаваться, и оба уже почти оказались внутри, но нам удалось вытеснить их с помощью пианино, не вступая в прямой физический контакт.
Затем наступил кризис. Молодые гонщики испугались. Большинство подходили ко мне и хотели услышать что-то утешительное, уверен ли я, что мы поступаем правильно? А что если они нас арестуют? А если мы сорвем Гран-при, не посадят нас ли в тюрьму и не потребуют ли возмещения ущерба? Я чувствовал себя сильным, уверенно и поговорил с каждым как мог. Дидье Пирони и Нельсон Пике тоже оказались теми столпами, за которые могла удержаться молодежь.
Мы попытались заснуть. Поскольку туалет был в коридоре, то ключ от дверей должен был оставаться в пределах досягаемости для всех. Мы положили его в тарелку посреди комнаты. Мы также договорились, под честное слово и все, что полагается о том, что каждый, кто идет в туалет, открывает дверь, запирает ее, возвращается и кладет ключ в тарелку. Все торжественно согласились.
Была лунная ночь, что очень подходило к нашим заговорщицким настроениям. Если кто-то вставал, то немедленно поднимались еще десять голов. Утром по-прежнему не было новостей, никаких изменений. Тео Фаби взял ключ, чтобы пойти в туалет, и не вернулся. Он стал единственным дезертиром. Однако его побег наводил на размышления, и мы хотели убедиться в том, что все остались добровольно. Провели голосование — хотим ли мы по-прежнему стоять на своем — результат был единогласным.
Теперь уже оставалось недолго. Пирони договорился на трассе с Балестром. Мы выиграли. Правда, у противников не хватило мужества признать это открыто, все выходные ходили слухи о том, что нас арестуют в аэропорту и тому подобная чепуха. Фактом же явилось то, что нам никогда больше не предлагали таких рабовладельческих договоров.
Мелкой местью после гонки стало помпезное объявление о лишении лицензий всех гонщиков, кроме бравого Йохена Масса. Это было просто смешно и невозможно выполнить, поэтому позже превратилось во что-то вроде предупреждения или угрозы. Спортивные власти приговорили всех к денежному штрафу в 5000 долларов, потому что наша забастовка повредила имиджу автоспорта. Все заплатили, после чего вместе подали апелляцию. Судя по тому, что сегодня я на 5000 долларов беднее, этот процесс мы либо проиграли, либо он застрял в сотой инстанции.
Осталось сказать, что я считаю нашу акцию в Кьялами 1982 года важной для развития профессионального автоспорта. Она показала всем тем, кто управляет нашим спортом, что гонщики не настолько глупы, слабы или разрозненны, чтобы позволить сделать с собой все, что угодно. Больше всего нашим противникам досадило то, что мы действительно оставались солидарны. Они бы никогда не подумали такого о нашей хаотичной кучке.
Сама гонка прошла для меня нормально, ни больше и ни меньше. Я занял четвертое место и получил некоторое представление об огромных физических нагрузках, которым подвергали нас машины-крылья. Красивая победа Алена Проста вызвала подозрения, что Renault наконец-то овладели техникой. Как вскоре выяснилось, необоснованно: для турбо время еще не пришло и уж точно не пришло оно для Renault.
Во второй гонке, в Рио, я столкнулся с Ройтеманном, следующим этапом был Лонг-Бич. Поул взял де Чезарис, и он же лидировал. Я подумал: нужно всего лишь подождать. Он нагнал какого-то обойденного на круг гонщика, который не сразу уступил место и задержал его в шикане. Он тут же захотел обогнать по внешней траектории, что попросту невозможно из-за отсутствия места. Я подумал: пожалуйста, оставайся спокоен, иначе ты вылетишь уже здесь. Потом он обогнал этого медленного и показал ему кулак. Я увидел, как он поднял руку и подумал: теперь ему нужно переключить передачу и тут же услышал вой его ограничителя оборотов на 11000 об/мин. Я обогнал его по очень широкой траектории, потому что когда имеешь дело с людьми, которые грозят кулаком и забывают переключать передачи, надо быть очень осторожным.
