Смерть Вильнева в Цольдере в 1982 году связана с его очень высокой готовностью рисковать, но произошла из-за очень специфического недоразумения. Из видеозаписи я понял следующее. Правда, камера следовала за машиной не до последнего градуса поворота, но, тем не менее, можно разглядеть, что Йохен Масс, проходивший круг возвращения в боксы, в последний момент отклонился от идеальной траектории вправо. Естественно, что он хотел помочь возникшему в зеркалах заднего вида Вильневу, но, с другой стороны, такие маневры всегда содержат в себе зерно недоразумения. Я полагаю, что если кто-то находится на круге возвращения, то ему следует ехать либо по самому краю трассы и находиться далеко от идеальной линии, либо, наоборот, строго придерживаться идеальной линии, чтобы накатывающийся гонщик знал, что к чему. Освобождать идеальную траекторию в последний момент, это — неожиданный крюк. Так что я считаю маневр Масса нехорошим. Но, с другой стороны, вряд ли какой гонщик на месте Вильнева выбрал бы риск обгона на полной скорости медленного гонщика рядом с идеальной траекторией. Возможность ошибочной реакции или недоразумения была просто на поверхности.

Теперь к Алену Просту, который все время упоминается и в других главах. Он приятен, любезен, сердечен, и я тем лучше к нему относился, чем ближе узнавал его. Я уже упоминал, что поначалу был ошибочно против него. После нескольких гонок сезона 1984 года из-за его постоянного превосходства в квалификациях я был в сильной неуверенности, подавлен и должен был придти в себя, чтобы в этой ситуации проводить тем лучшие гонки. В самой гонке он не был сильнее, хотя в конце всегда прибавлял. Его способность в кратчайшее время настраиваться при любой погоде, на любой трассе, ошеломляла. Именно во время дождевой тренировки перед решающей гонкой в Эшториле он с этой точки зрения устроил нечто потрясающее. Мне пришлось собрать все силы, чтобы, тем самым, не позволить деморализовать себя. Во всяком случае, мне понадобилось гораздо больше времени, чтобы на своенравном турбоавтомобиле освоиться на новой трассе. Он же был вундеркиндом.

Долгое время у меня было чувство, что Прост наблюдал за мной на каждом шагу. Все, что я делал, он проверял на то, не сможет ли он из этого чему-либо научиться. Видимо, полезного было много, и он охотно в том признавался.

Техническое чувство Проста хорошо, но иногда со слишком малым количеством нюансов. Он говорит: «хорошо» или «плохо». Что касалось настройки машины, то мы практически всегда выбирали одинаковое решение и обсуждали все вместе — честно и без уловок. За все время он один-единственный раз поставил другой стабилизатор, не проинформировав меня.

В ходе долгого тура Marlboro по продвижению марки после сезона 1984 года, когда вынужденно «приклеиваешься» друг к другу и можешь невероятно действовать другому на нервы, отношения между нами были лучше, чем когда бы то ни было раньше. В 1985 году мы все получили блестящего чемпиона Проста, быстрого в тренировках, безошибочного в гонках. От прежней слабости нервов, возникавшей, если оказывать на него давление, не осталось и следа.

Такими были четверо коллег, которые в период моего выступления наиболее сильно меня впечатляли. Были и другие противники из 70-х и 80-х годов (о Петерсоне и Регаццони я уже писал в другом месте):

Эмерсон Фиттипальди. Он был очень хорош до определенного момента, но дальше не развился. Основать собственную команду, как он сделал это после выступлений за Lotus, я не считаю совсем ошибочным поступком, но тогда тебе надо быть достаточно хорошим для того, чтобы получить лучшего конструктора. В момент выбора технического руководства дело уже сделано — так или так. У Фиттипальди никогда не было ни следа от верного направления.

Карлос Ройтеманн. Не могу усыпать его путь цветами. Неприятный, холодный тип. В бытность коллегами по Ferrari мы никогда не откровенничали, мы не могли переносить друг друга. Было невозможно работать с ним в техническом плане. Он дал бы в любом случае тактический ответ, который, возможно, позволил бы ему получить какое-либо преимущество в настройках. После моей аварии в 1976 он на короткое время представлял для меня проблему, поскольку пытался перетянуть всю команду на свою сторону, но я скоро вновь контролировал ситуацию. Как гонщик он был хорош, но не сенсационен.

Марио Андретти. Лучший пример для супергонщика. На протяжении десятилетий он всегда впереди и всегда быстр, живет только для гонок и ориентирует всю свою семью на автоспорт. За что бы он ни брался — спортивные машины, «Индикары», Формула 1 — он всегда все делал хорошо и правильно. В Америке он еще и в следующие годы останется очень большой величиной.

Джон Уотсон. Один из приятных мне коллег. Я большую часть времени держал его под контролем, хотя бы за счет лучших показателей в тренировках. В гонках, правда, он мог показать великолепные результаты, но не был достаточно стабилен, чтобы стать по-настоящему великим гонщиком. То, что он показывал на трассах типа Детройта или Лонг-Бич, было его звездными часами.

Кеке Росберг. Быстро ездит. Считает себя настолько важным, что забывает о по-настоящему важных вещах. Он использует примерно сто процентов своих возможностей на то, чтобы показать свою значимость, тем самым он никогда не знает, что творится вокруг. Мне приходит в голову, что ему никогда нельзя смотреть в глаза.

Микеле Альборето. Во всех отношениях хороший человек. Очень быстр, но в своих личностных качествах, возможно, слишком слаб против политики Ferrari. Там нужен жесткий боец, который, во-первых, знает, что приносит пользу фирме, и во-вторых, осуществляет это. Я полагаю, Микеле знает, в каком направлении следует идти, но он недостаточно жесток, чтобы осуществить это. В остальном он приятный человек, быстрый, хороший, безошибочный.

Айртон Сенна. Вероятно, самый большой талант, возникший за последние годы. Я думаю так не только из-за его быстрейших кругов, а потому, что он быстро понял общую картину. Он просто все понял. Время, за которое он вырос и при этом не сделал ошибок, мне очень импонировало.

Герхард Бергер. Талант, несомненно. Все будет зависеть от того, сможет ли он вырасти. Возможно, ему надо стать серьезнее, пусть это даже звучит из моих уст несколько покровительственно. Я хорошо к нему отношусь, он классный парень.

Если книга называется «Моя история», то она, конечно же, должна содержать то, как я вижу сам себя, как я устраиваю свою жизнь, какой придерживаюсь концепции. Душевный стриптиз в совокупности с объяснением системы удается мне лучше, если я отвечаю на вопросы, которые задает тот, кто хорошо знает меня и привносит свои собственные мысли. Ниже мы обсудим эту тему в форме интервью. Спрашивает Херберт Фелькер,[31] его слова — курсивом.

Мой добрый коллега, Хельмут Цвикль, вспоминал ситуацию по поводу твоего первого ухода из спорта в 1979 г. Он хотел на прощание сказать тебе что-то приятное, и единственное, что ему удалось, было примерно следующее: «У нас теперь будет меньше материала для статей, но это ничего. Никогда, никогда не пытайся вернуться, пожалуйста». Он не пролил тогда ни слезинки, поскольку считал тебя «упрямым эгоистичным типом». Шестью годами позже, при твоем втором уходе, он печален. Он думает, что нам тебя будет недоставать. Ты на старости лет стал более привлекательным человеком?

Надеюсь. Я думаю, что решающим для этого стал 1981 год, непосредственно перед моим возвращением. Тогда я понял, что система, которую я построил, чтобы разумно распланировать мою жизнь, служила лишь тому, чтобы поддерживать мой эгоцентризм. Это было самое неправильное время, все крутилось только вокруг меня. У меня были лакеи и охочие до знаменитостей помощники. Я хотел засунуть в мою систему любого человека, который был около меня. Все должно было служить тому, чтобы придать моей жизни больше успеха, напряжения и удовольствия, без оглядок на потери. Я мог бы тогда отправиться в неверном направлении на всю жизнь, но однажды включился мой рассудок…