— Вот цитата из высказываний Гарри Гопкинса (я моментально вспомнила злополучного Мэйсона Хардинга), — сказал он. И прочитал: — «Как только русские армии, переброшенные с маньчжурской границы, стали сосредотачиваться под Москвой в ожидании неминуемого контрнаступления, у советского верховного командования, и, конечно, в НКВД и других секретных службах стало формироваться мнение, что наметился перелом: перспектива нанесения немцам поражения наконец приобрела реальные черты. Кое-кто в руководстве СССР уже призадумался о послевоенном устройстве мира».

— И какое отношение это имеет к агенту по кличке Шалфей, которого насильно держат в машине в штате Нью-Мексико? — спросила я.

— Вот это и удивительно, — сказал он. — Понимаешь, кое-кто, особенно в разведывательных службах, начал думать, что русским вообще-то было бы лучше, если бы США не вступили бы в войну в Европе. В случае победы русские вовсе не желали сильного американского присутствия в Европе. Россия и сама со временем могла бы во всем разобраться. Конечно, не все соглашались с этим.

— Я все еще не понимаю.

Профессор объяснил: к концу 1941 года внимание НКВД было сосредоточено на энергичных усилиях, предпринимавшихся англичанами для того, чтобы убедить США вступить в союз с Великобританией и Россией против нацистов. Эти усилия, как оказалось, не пропали даром: русским казалось, что Рузвельт только ищет предлог, чтобы присоединиться к союзникам в их борьбе. Обнаружение «бразильской» карты было ключевым фактором в этой пропагандистской кампании — похоже, она на самом деле изменила баланс. Все рассудили, что это было решительной победой БЦКБ. Общественность в Соединенных Штатах гораздо лучше понимала опасность вблизи своих собственных границ, чем где-то на расстоянии трех тысяч миль.

Поэтому, продолжал Томе, в сложившейся ситуации, вероятно, тот, кто руководил господином А., распорядился, чтобы он попытался сделать нечто такое, что могло повредить становившейся все успешнее пропаганде БЦКБ и вывело бы ее на чистую воду. По его мнению, события в Лас-Крусисе были удачной провокацией. Если бы агента «Шалфей» и в самом деле нашли бы мертвой с поддельной немецкой картой Мексики, то выяснилось бы, что действия БЦКБ в отношении Южной Америки были фальсификацией. Это в значительной мере усилило бы позиции сторонников изоляционизма и невмешательства в США.

— То есть агент «Шалфей» послужил бы в этом деле явной уликой, — сказала я. — Деятельность Британского центра координации безопасности была бы разоблачена: «Снова этот коварный Альбион».

— Да, но сам господин А. вышел бы сухим из воды. Это была блестящая, очень, просто очень чистая операция. Господин А. ничего не приказывал агенту «Шалфей». Он поставил ей только курьерскую задачу. Все, что сделала «Шалфей» по пути в Нью-Мексико и в Лас-Крусис, было экспромтом, совсем не запланированным результатом решений, принятых на месте. Все было сделано так, что агент «Шалфей» сама должна была организовать свою собственную гибель. Без сожалений и размышлений.

«Организовать свою собственную гибель, — подумала я, — но она оказалась умнее их всех».

— Хотя, в конце концов, все это не имело никакого значения, — со слабой улыбкой заметил Томс. — Выручили японцы, напавшие на Перл-Харбор, — а там и Гитлер несколькими днями позже в одностороннем порядке объявил войну США. Однако все, кажется, об этом позабыли… Все изменилось и навсегда. Но из этого абсолютно ясно, что если бы даже «Шалфей» и была скомпрометирована, то это ничего бы не изменило. Американцы наконец вступили в войну. Задача была выполнена.

Томс обратил внимание еще на некоторые моменты. Он чувствовал, что убийство Некича было очень важным событием. Информация ФБР, полученная в результате бесед с Некичем, скорее всего, попала в руки Морриса Деверо в ноябре 1941 года. По ней можно было судить о серьезном советском проникновении в британские службы безопасности и разведки.

— Мы сейчас знаем, с каким размахом это делалось, — добавил Томс. — Берджесс, Маклин, Филби и кто там еще был в этой банде? До сих пор все еще известно не до конца.

Деверо никогда бы не заподозрил господина А. в предательстве, если бы происшествие с агентом «Шалфей» в Лас-Крусисе не вызвало у него глубоких сомнений и стремления найти виновного. Очевидно, что Деверо был очень близок к разоблачению господина А. в тот момент, когда его убили. В его смерти (его «самоубийстве») просматривался почерк «ликвидационной» команды НКВД, что опять же служит подтверждением версии о том, что господин А. скорее являлся русским агентом, нежели немецким.

— Я полагаю, что, возможно, господин Икс — это Алистер Деннистон, директор Правительственной школы кодирования и шифрования, — сказал Том, провожая меня к машине. — Он обладал значительной властью, позволявшей ему иметь собственные, так сказать, внештатные кадры. И ты только подумай, Руфь: если, что кажется вполне вероятным, господин А. был агентом НКВД в ПШКШ, то он сделал для русских больше, чем вся Кембриджская пятерка[50] вместе взятая. Это же сенсация.

— В каком смысле?

— Ну, тот материал, что ты дала мне. Он настолько выигрышный. Если его обнародовать, то общественность будет просто в шоке. Разразится огромный скандал.

Я промолчала. Томс спросил, не хочу ли я сходить с ним куда-нибудь поужинать, я ответила, что обязательно позвоню, но попозже — сейчас очень много дел. Я поблагодарила профессора и поехала в Мидл-Эпггон, прихватив с собой Йохена.

Пока я предавалась воспоминаниям, мама уже добралась до последней страницы. Она прочла вслух:

— «…Хотя историю агента „Шалфей“ можно рассматривать как частный случай, но материал, который ты мне передала, содержит в себе удивительно интересные сведения, как в общем, так и в деталях, о деятельности БЦКБ в США. Для любого, кто занимается этой темой, в том числе и для меня, это, что и говорить, драгоценный клад, поскольку все, что касалось деятельности БЦКБ, все эти годы хранилось за семью печатями. До сего времени никто из непосвященных даже не подозревает о размахе британской разведывательной деятельности в США до Перл-Харбора. Ты можешь представить себе, как встретили бы эту информацию наши друзья на другой стороне Атлантики. Очевидно, было недостаточно придумать „особые отношения“ — нам для полного счастья нужна была британская координация безопасности».

Мама бросила страницы на траву; казалось, что она очень расстроена: пробежала рукой по волосам и пошла в дом. Я не пошла за ней следом, поскольку подумала, что ей, возможно, потребуется какое-то время, чтобы дать этому анализу отстояться в голове, отфильтровать его, поразмыслить, все ли в нем правильно.

Я подняла отпечатанные на машинке страницы и сложила их у себя на коленке, специально думая при этом о других вещах, например об интригующем сообщении, попавшем ко мне с утренней почтой. Этим утром я получила приглашение на свадьбу Юга Корбиляра и Беранжер У., которая должна была состояться в Париже, в Нюли-сюр-Сейн, и еще письмо от Хамида, отправленное из города под названием Макассар на острове Сулавеси в Индонезии. Хамид сообщал, что его зарплата выросла до шестидесяти пяти тысяч и что ему обещали предоставить месячный отпуск до конца года, во время которого он собирается посетить Оксфорд и навестить нас с Йохеном. Хамид писал мне регулярно раз в неделю: он простил мне ту глупость в «Капитане Блае», хотя я и не удосужилась извиниться. Я была очень плохим корреспондентом — послала ему пару коротеньких ответов, — но я чувствовала, что Хамид еще долго от меня не отстанет.

Мать вышла из дома с пачкой сигарет в руке. Она показалась мне более спокойной после того, как, сев на свое место, предложила мне сигарету (от которой я отказалась, поскольку пытаюсь бросить курить, уступая постоянному нытью Йохена).

Я наблюдала, как она щелкает зажигалкой.

— Ну, и как твое мнение, Сэл? — спросила я без всякой цели.