Ева позвонила во Франклин-Форкс Полу Витольдскому с вокзала в Барлингтоне. Было уже за полночь.

— Кто это? — резко и раздраженно спросил Витольдский.

— Это пекарня Витольдского?

— Нет, это китайская прачечная Витольдского.

— Могу я поговорить с Юлиушем?

— Здесь нет никакого Юлиуша.

— Это Ева, — сказала она.

Последовало молчание. Потом Витольдский спросил:

— Я что, пропустил встречу?

— Нет. Мне нужна ваша помощь, пан Витольдский. Это срочно. Я на вокзале в Барлингтоне.

Снова молчание.

— Я буду там через тридцать минут.

В ожидании Витольдского Ева думала: «Нас убеждали, уговаривали, инструктировали, приказывали, умоляли никогда никому не верить, что, в общем-то, неплохо. Но иногда, в самых крайних ситуациях, можно опереться только на доверие».

Она сама вынуждена была довериться Витольдскому, прося того о помощи. Было бы очевидней выбрать для этого Джонсона из Медоввилла, — Ева считала, что Джонсону тоже можно доверять, — но Ромер был в Медоввилле вместе с ней. На каком-то этапе он позвонит Джонсону; Ромер знает и о Витольдском, но сначала справится у Джонсона. С Витольдским она выигрывала еще час или два.

Ева видела, как грязный автомобиль с кузовом «универсал» и надписью «WXBQ Франклин-Форкс» на боку въехал на стоянку. Витольдский был небрит, на нем были надеты шерстяная куртка в клетку и нечто похожее на засаленные рыбацкие штаны.

— С вами что-то случилось? — спросил он, ища глазами ее чемодан.

— Я полностью в дерьме, — призналась Ева, — и мне сегодня же нужно оказаться в Канаде.

Витольдский подумал немного, потер подбородок так, что она услышала скрежет его щетины.

— Не нужно ничего рассказывать, — сказал он и открыл перед Евой дверь машины.

Они ехали на север, почти не разговаривая друг с другом. От него несло пивом и еще чем-то несвежим — возможно, нестиранными простынями, давно немытым телом, — но Еве было не до запахов. Они остановились на заправке в Шамплейне, и поляк спросил, не голодна ли она. Ева ответила, что голодна, и Витольдский вернулся к машине с пачкой печенья, на обертке которой было написано «Гувернер фиг-роллс». Она съела три штуки, а они тем временем повернули на запад и поехали в сторону города с названием Шатоги, как значилось на дорожном указателе. Но не доехав до него, свернули на гравийную дорогу и стали пробираться по ней сквозь сосновый бор. Дорога сузилась до тропы, сосновые ветки задевали машину. Они ехали медленно. В ушах у Евы постоянно звучал тихий металлический звон.

— Охотничьи тропы, — объяснил Витольдский.

Какое-то время Ева дремала, и ей приснились фиги и фиговое дерево, залитое солнцем. Она проснулась оттого, что машина дернулась и остановилась.

Близился закат, небо было бледно-серебряного цвета, и на этом фоне сосны выглядели еще чернее. Витольдский показал на перекресток, освещенный фарами.

— Еще миля по этой дороге, и вы попадете в Сан-Юстин.

Они вышли из машины, и Ева почувствовала, как ее обдало холодом. Она увидела, что Витольдский смотрел на ее модные городские туфельки на тонкой подошве. Он пошел к багажнику автомобиля, открыл его и вернулся с шарфом и старой засаленной кофтой, которую Ева надела под пальто.

— Вы в Канаде, в Квебеке. Здесь говорят по-французски. Вы знаете французский?

— Да.

— Глупый вопрос.

— Я бы хотела заплатить вам хоть что-нибудь за бензин и за то, что вы потратили на меня свое время.

— Передайте эти деньги на благотворительные нужды или купите облигации военного займа.

— Если к вам кто-нибудь придет, — заявила Ева, — если кто-нибудь спросит вас обо мне, скажите им правду. Нет никакой необходимости скрывать.

— Я никогда вас не видел, — сказал он. — Кто вы? Я был на рыбалке.

— Спасибо. — Ева подумала, что, наверное, ей следовало бы обнять этого человека. Но Витольдский протянул руку, и она ответила ему быстрым рукопожатием.

— Счастливого пути, мисс Далтон, — сказал он, сел в машину, развернулся на перекрестке и уехал, оставив Еву в такой кромешной темноте, что она боялась даже шаг ступить. Но постепенно ее глаза привыкли к мраку, она стала различать зубцы верхушек деревьев на медленно серевшем небе и уже видела едва заметную дорогу и развилку неподалеку. Ева туго завязала шарф вокруг шеи и пошла по этой дороге на Сан-Юстин. «Теперь, — размышляла она, — я по-настоящему в бегах. Я сбежала в другую страну». И вдруг у нее впервые появилось слабое ощущение безопасности. «А вот и воскресение», — подумала она, идя по дороге и слушая, как гравий шуршит под ногами и начинают петь первые птицы. Наступило 7 декабря 1941 года.

Я ЗАПЕРЛА НА КЛЮЧ ДВЕРЬ в кухню — Ильза и Людгер отсутствовали, они были где-то в Оксфорде, и я не хотела никаких сюрпризов. Было время обеда, и до прихода Хамида оставался еще час. Со странным чувством я отворила дверь в комнату Людгера и Ильзы — это ведь моя столовая, напомнила я себе, однако с момента приезда Людгера я сюда ни разу не заходила.

Комната выглядела так, будто в ней месяц с липшим отсиживались беженцы. Здесь пахло нестираной одеждой, сигаретами и ароматическими палочками. На полу лежали два надувных матраца с расстегнутыми спальными мешками — древние, цвета хаки, армейского образца, замусоленные, напоминавшие не то сброшенную кожу, не то разложившуюся гигантскую конечность — они служили постелью. То тут, то там валялись продукты — консервы с тунцом и сардинами, банки с пивом и сидром, плитки шоколада, печенье — казалось, обитатели этой комнаты собирались пережить здесь небольшую осаду. Стулья и стол были подвинуты к стене и служили чем-то вроде открытого гардероба — джинсы, рубашки, блузки, нижнее белье в беспорядке висели или лежали на них. В другом углу я увидела саквояж, с которым приехал Людгер, и толстый армейский рюкзак, принадлежавший, как я предположила, Ильзе.

Я тщательно замерила его положение у стены и перед тем, как открыть, подумала, что здесь вполне могли быть какие-нибудь ловушки.

— Ловушки, — сказала я вслух и иронично хмыкнула, решив, что слишком много времени посвятила прошлому матери.

И все же я должна была себе признаться, что собираюсь провести тайный обыск в комнате жильцов. Отстегнув клапан, я порылась внутри и обнаружила: несколько лохматых книжек в бумажных обложках (две книги Стефана Цвейга на немецком), фотокамеру «Инстаматик», плюшевого мишку-талисман с вышитым именем «Ули», несколько пачек презервативов и нечто размером с половину кирпича, завернутое в кулинарную фольгу Я понюхала. Ясно: дурь, марихуана. Отковырнув уголок фольги, я увидела плотную темно-коричневую массу. Я отщипнула немного, растерла между большим и указательным пальцами и попробовала — не знаю для чего: я ведь не была экспертом по наркотикам, способным определить их происхождение. Но, наверное, так полагается делать, когда тайно осматриваешь вещи, принадлежащие другим людям. Я загнула фольгу обратно и все убрала. В других карманах рюкзака ничего интересного не обнаружилось. Я и сама толком не знала, что ищу: какое-нибудь оружие? пистолет? ручную гранату? Я закрыла дверь и пошла делать себе сэндвич.

Хамид, придя на урок, первым делом вручил мне конверт и сложенную вдвое листовку. В листовке содержалось объявление о проведении у Уэдхэм-колледжа демонстрации в знак протеста против официального визита сестры шаха Ирана, Ашраф. В конверте я обнаружила отпечатанное на копире приглашение на вечеринку на втором этаже паба «Капитан Блай», что на Коули-роуд, вечером в пятницу.

— А кто устраивает вечеринку? — спросила я.

— Я, — ответил Хамид. — Чтобы попрощаться. Я улетаю в Индонезию на следующий день.

В тот вечер, когда Йохен был уже в кровати, а Людгер и Ильза ушли в паб — они постоянно звали меня, а я всегда отказывалась — я позвонила детективу-констеблю Фробишеру.