— У вас своя команда? И чем она занимается?

— Я хочу передать тебе это, — сказал Ромер вместо ответа. Он достал из нагрудного кармана конверт, в котором оказалось два паспорта. Ева открыла их: все та же ее фотография с неясным взором, размытая и предельно формальная. Но имена другие: теперь она была Марджери Аллердайс и Лили Фитцрой.

— А это для чего? Я думала, что я — Ив Далтон.

Ромер объяснил: каждый, кто работал на него, кто был в его группе, получал по три имени. Это была своего рода дополнительная льгота, бонус. Эти имена можно было использовать или не использовать, в зависимости от того, как сам человек считает нужным.

— Это все равно как дополнительная пара парашютов или готовых к побегу машин, припаркованных рядом на случай, если ты почувствуешь необходимость однажды ими воспользоваться. Очень удобно, и можно сэкономить много времени, если они у тебя есть.

Ева положила оба новых паспорта в сумочку и впервые почувствовала, как легкий холодок страха пополз вверх по ее спине. Игры со слежкой в Эдинбурге — это одно, а то, чем занималась группа Ромера, — совсем другое, потенциально опасное занятие. Она защелкнула сумочку.

— Есть ли у вас право рассказать мне об этой вашей группе?

— О да. Немного. Она называется СБД. Бесцветный акроним. «Служба бухгалтерии и делопроизводства».

— Очень сухо и скучно.

— Абсолютно с тобой согласен.

И Еве вдруг подумалось, что Ромер на самом деле нравится ей — нравится склад его ума, эта его способность все предусмотреть.

Ромер заказал себе бренди. Ева больше ничего не захотела.

— Я дам тебе еще один совет, — сказал он. — Фактически, я постоянно буду давать тебе советы — подсказки — время от времени. А ты постарайся запоминать их.

Неожиданно Ромер снова перестал ей нравиться: его самодовольства, amour propre[11] иногда было чересчур много. «Я самый умный в мире, а мне приходится иметь дело с такими дураками, как вы».

— Найди себе безопасный дом. Обязательно. Где бы ты ни оказалась, на какой угодно период времени, имей безопасное убежище. Лично для себя. Не рассказывай о нем мне, не говори вообще никому. Просто место, в котором ты могла бы быть уверена, где бы тебя никто не знал, где бы ты могла спрятаться, если это потребуется.

— Первое правило Ромера. Есть еще какие-нибудь?

— Ох, полно, — ответил он, не обращая внимания на иронию в ее голосе. — Но поскольку уж мы затронули тему, я скажу тебе самое важное правило. Это просто «золотое» правило: его никогда нельзя забывать.

— И в чем же оно состоит?

— Никому не верь, — сказал Ромер без какой-либо напыщенности, но с колоссальной уверенностью и определенностью, как если бы он произнес: «Сегодня — пятница».

— Никогда никому не верь, — повторил он, достал сигарету и закурил, задумавшись так, будто ему удалось убедить самого себя в своей собственной прозорливости.

— Возможно, это единственное правило, которое тебе понадобится. Может быть, все другие правила, о которых я тебе расскажу, являются всего лишь его модификациями. Одно-единственное, «золотое» правило. Не верь никому — даже тому, кому, по-твоему, можно доверять больше всех в мире. Всегда всех подозревай. Никогда никому не доверяй.

Он улыбнулся, но на этот раз без обычной теплоты.

— И тогда все будет замечательно. Поняла?

— Да, я буду учиться этому.

Он одним глотком допил остатки бренди. За эти несколько встреч с Ромером Ева заметила, что он пил довольно много.

— Мы лучше доставим тебя назад в Лайн, — заключил он, попросив принести счет.

У двери они пожали друг другу руки. Ева сказала, что она вполне может доехать на автобусе. Ей показалось, что он смотрел на нее пристальнее, чем обычно, и девушка вспомнила, что у нее распущены волосы. «Возможно, он никогда раньше не видел меня с распущенными волосами», — подумала она.

— Да… Ева Делекторская, — сказал Ромер задумчиво, как будто мысли его были о чем-то другом. — Кто бы мог подумать?

Он протянул руку так, будто хотел похлопать ее по плечу, но потом раздумал.

— Все очень довольны. Очень.

Ромер посмотрел в полуденное небо с большими тучами, серыми, тяжелыми, пугающими.

— Война начнется уже через месяц, — сказал он тем же самым мягким голосом. — Или через два. Большая война, которая захватит всю Европу.

Он оглянулся и улыбнулся Еве.

— Мы внесем свой вклад. Не беспокойся.

— Работая в Службе бухгалтерии и делопроизводства?

— Да… А ты была когда-нибудь в Бельгии? — неожиданно спросил Ромер.

— Да. Один раз была в Брюсселе. А что?

— Просто подумал, что тебе бы там понравилось. Пока, Ева.

И Ромер наполовину отсалютовал ей, наполовину помахал рукой и вышел медленной походкой. Ева слышала, как он насвистывал. Она развернулась и задумчиво побрела к автобусной станции.

Девушка сидела на автобусной станции в ожидании автобуса на Галашильс, когда вдруг заметила, что наблюдает за другими людьми, находившимися в этом зале и ждавшими своих автобусов, среди которых были мужчины, женщины и несколько детей. Она изучала их, оценивала и присваивала каждому ярлык, и вдруг подумала: «Если бы ты только знал Коля, если бы только знал, кем я стала и чем я теперь занимаюсь». И тут Ева чуть не вскрикнула от неожиданности: она неожиданно поняла, что все и в самом деле изменилось, что она уже по-другому смотрит на этот мир. Такое чувство, будто нервные окончания ее мозга претерпели изменения, будто все в ней заменили, и Ева вдруг поняла, что ее обед с Ромером одновременно ознаменовал конец старого этапа ее жизни и начало нового. Ей открылось с почти огорчительной ясностью, что для разведчика мир и люди, его населяющие, становятся не такими, какими они являются для всех остальных. Слегка содрогнувшись от охватившего ее возбуждения, Ева поняла в этом зале ожидания на эдинбургском автовокзале, что смотрит на мир вокруг себя так, как должен смотреть разведчик. Она думала о том, что сказал ей Ромер, о его «золотом» правиле, и задавала себе вопрос: относится ли это только к разведчикам, или же всем людям лучше жить в этом мире, никому не веря? И гадала, сможет ли она когда-нибудь поверить кому-нибудь снова.

Я ПРОСНУЛАСЬ РАНО, СИЛЬНО НЕ В ДУХЕ от приснившегося мне привычного сна: будто бы я умерла и смотрю со стороны, как Йохен справляется с жизнью без меня — обычно он был веселым и счастливым. Этот сон стал сниться мне после того, как сын начал говорить, и я сопротивлялась своему подсознанию, время от времени привлекавшему мое внимание к этой глубокой озабоченности, этому неврозу. Почему мне снится своя собственная смерть? Мне никогда не снится смерть Йохена, хотя иногда я думаю об этом, но редко, и то всего секунду-другую, а потом сразу в испуге гоню эту мысль прочь. Я почти уверена, что у всех бывают такие мысли о любимых людях — это ужасное последствие подлинной любви к кому-либо: вы вынуждены представлять свой мир без этих людей и ощущать его ужасы пару секунд. Взгляд украдкой в щелку на пустоту, на большое безмолвие по ту сторону. Мы не можем справиться с этим — я, во всяком случае, не могу справиться и с чувством вины убеждаю себя в том, что каждый должен пройти через это, что это очень человеческая реакция на человеческое состояние. Надеюсь, что я права.

Я выскользнула из постели и прошлепала в спальню сына. Он сидел на кровати и раскрашивал картинки в книжке-раскраске, вокруг были разбросаны цветные карандаши и восковые мелки.

Я поцеловала Йохена и спросила, что он рисует.

— Закат, — ответил он и показал мне страницу, всю пылавшую оранжевыми и желтыми красками, на которые сверху словно синяк наплывали фиолетовые и серые цвета.

— Это немного грустно, — сказала я, все еще пребывая не в духе под влиянием сна.

— И вовсе нет, это должно быть красиво.

— А что ты хочешь на завтрак?